Марчук Год демонов - Неизвестно

— Перехвалите, сударыня, — он нежно привлек ее к себе, целовал без устали. Ей так нравились его мягкие, нежные движения рук, его губы. Они спешили насладиться «упоениями и восторгами» любви, не обращая внима­ния на холодный липкий пот их тел...

Они не рискнули вместе выйти из подъезда. Можно было уловить тень волнения на его лице. Она же была и внутренне, и внешне спокойна. Любомир проводил ее на вокзал, купил билет до станции Олехновичи, провел в много­людный вагон и — чего она не ожидала — проехал с ней до окраины Минска.

— Береги себя. Знай, я думаю о тебе.

— И я тоже.

— До завтра.

— До послезавтра. Мы вернемся, по всей вероятности, в воскресенье.

— Значит, до послезавтра.

Она все еще пребывала в свято-радостной отрешенности. Вечером того же дня без утайки открылась сестре:

— Ты не осуждаешь меня, сестричка?

— За что же... если так душа поет... кто же вправе осуждать. Знак свыше.

— Но ведь ты сама... устояла тогда.

— Не любила, поэтому и устояла.

Сестра Катя была в разводе уже пять лет. Единственный сын ее служил в Мурманске офицером-подводником. Еще до развода за ней ухаживал ее кол­лега по институту, вдовец. Женщина не ответила взаимностью. На лето она забирала к себе из северного города внучку-второклассницу. Сестры в своей трогательной заботе друг о друге всегда делились не только хлебом-солью, но и радостями, и горестями. Охотно исповедуясь одна перед другой, они под­держивали друг друга духовно.

Весь воскресный день провел Любомир у отца, в тихих, отдалившихся от него за двадцать лет Житковичах. Скромный, наспех сделанный в чисто совет­ской манере четырехугольный камень-надгробие отец, не дожидаясь сына, поставил на могиле матери собственными силами. Любомир и денег-то на памятник не передавал, да независимый мужик Григорий Горич и не взял бы у сына денег. Любомир вез с собою три бутылки коньяка, два килограмма сухой колбасы, дыню, виноград, сустак мите, мазь випратокс, а еще самые, может, дорогие сердцу отца подарки: держатель для косы и ручку. Бывший сельский учитель географии, истории, немецкого, белорусского, русского языков — какие только уроки он не вел, — выйдя на пенсию, не менял выработанного за сорок лет сельского образа жизни. Лучшей музыкой для него была музыка сенокоса, лучшей картиной — цветущее картофельное поле. В свои семьдесят жил хло­потно, на подворье — куры, пес, кот, индюки, кролики и грациозные козы. Эти любимицы были для него священными животными. Был он почетным ветера­ном Отечественной войны, гвардейцем 13-й армии, не знавшей поражений. Не кичился наградами, но себя в обиду не давал, воспитывал и у своих учеников гордость и достоинство. Любил повторять: «Я воспитывал у них совесть и патриотизм». Он склонялся к славянофильству, но без дешевой помпы и кли­кушества, одинаково сильно любил своих предков, украинцев и белорусов. В речи его как-то естественно соседствовали наряду с русскими белорусские и украинские слова. Следуя давней привычке, он успевал следить за союзной и республиканской прессой. Нельзя было утверждать, что он обрюзг и отвык от людей. Одиночество, правда, состарило его. Свой талант наставника Григорий Артемович перенес на внука Артема, которого «ревнивые» родители не остав­ляли надолго в дни каникул у дедушки. И всякий раз дед возил любимого внука на Князь-озеро (переименованное при Советах в Красное) в разные поры года. «Мы, полешуки, гордимся и помним, — ненавязчиво просвещал ум подростка Григорий Артемович, — что наша земля дала Кирилла Туровского и неистово­го Святополка». Дед разыскал в старой книге Ластовского фотоснимки, монеты двора Святополка и переснял их, бережно храня в семейном альбоме. Благо­даря «пропаганде» деда, Артем серьезно увлекся нумизматикой, филателией (конечно же, собирал исключительно марки по истории, географии), историче­скими книгами. То, что Григорий Артемович недобрал в воспитании Любоми­ра, он решил, очевидно, восполнить в нежном внимании к внуку. Теперь вот и внук, незаметно убежав из детства, улетал к независимой самостоятельности. Одно утешало — не в пример сыну, проведать свое Князь-озеро уж обязательно вернется.

Отец соскучился по сыну, обнимал, едва сдерживая слезы. Поехали на могилу, помолчали, помянули. Разговор не клеился, сухо обменивались быто­выми репликами. Домой возвращались пешком. Любомир до вечера отпустил Фомича (у которого нашлись дела в соседнем Турове). Дом осел, и палисад­ник, как прежде, уже не украшали, гордо вскинув темно-вишневые головки, георгины. Под окнами росла трава, и вездесущие одуванчики царствовали от калитки до крыльца.

— Ты не обижайся, не получалось у меня приехать, помочь тебе, — начал в свое оправдание Любомир, — заела работа.

— Стыдить тебя грешно, да и похвалить не за что. Нанял я троих рабочих да и установил памятник.

— У тебя утомленный вид. Как сердце?

— Хвалиться нечем. Держусь, работаю. Есть возможность лечь в госпи­таль ветеранов войны.

— Я могу тебя положить в лечкомиссию. Меня и жену взяли под посто­янное наблюдение. Все по высшему классу.

— Ишь ты... Дослужился.

— Поедем в Институт кардиологии, там у меня друг — отличный специ­алист Романович. Я попрошу, он сделает все в течение дня, двух.

— Хорошо бы. Он в годах?

— Моих лет. Может, старше на год, два.

— Мое поколение уходит. Мы проиграли идеологию, но мы выиграли войну. Не давай в обиду защитников Отечества. Такое пишут, что боюсь читать, чтобы сердце не остановилось. Гитлер шел, чтобы освободить страну. Войну выиграть можно малой кровью, большой... Враг пришел на мою землю с оружием и должен умереть.

— Не обращай внимания. Люди ищут полную правду и о войне в том числе, чтобы не повторить ошибок.

— Вздор. Вся жизнь человеческая — ошибка, исправление их, подготовка к новым. Ни одно поколение еще не прожило свою жизнь гладко. Я жил чест­но, твой дед Артем жил честно, исторического оптимизма нет.

Григорий Артемович бережно хранил вещественную память о своем отце, организаторе одной из первых коммун в уезде в тысяча девятьсот восемнадца­том году. До сих пор на стене висели на почетном месте семейные реликвии: фото, многочисленные грамоты с силуэтами вождей. По ним Любомир «изу­чал» историю колхозного строительства в республике: «Основание коммуны 6 октября, главное занятие — хлебопашество, животноводство, птицеводство, количественный состав коммуны:

1. Семейств — 10

2. Работоспособных мужчин — 13

3. Работоспособных женщин — 15

4. Военно-больных — 4

5. Детей — 15

Коммуна организована Артемом Горичем, Тимофеем Богдановым, Ильей Шульцем.

Какой уровень социалистической сознательности членов коммуны? Все истинные сторонники Октябрьской революции.

Хозяйственно-экономические вопросы, количество земли

а) пахотной — 100 дес.

б) луговой — 100 дес.

в) под садом — 12 дес.

г) усадебной — 6 дес.

е) под лесом — 180 дес.

з) неудобной (болота) — 100 дес.».

Далее шел перечень живности, орудий обработки урожая и мертвого инвентаря. Эти слова «мертвый инвентарь» очень понравились подростку Любомиру, он их запомнил на всю жизнь. Как и первую встречу своего отца с внуком.

— Как назвал малого?

— Артемом. В честь деда-коммунара.

— Может, и не стоило. Он меня дюже бил.

Как общественного деятеля, отца своего Григорий Артемович ценил высоко и в обиду его имя никому не давал.

— И ваша газета — мямля. Ты уже и сам не борец, а бумагомаратель. Что ж ты позволяешь другим журналистам угнетать волю? Начитаешься газете­нок, и только два желания в душе — или бери автомат, иди ищи виноватого, или стреляйся сам. Я уже не говорю родину — жизнь любить не хочется. Оставьте человеку право на идеал. Не понимаю, почему ты замолчал?

— Обдумываю себя и общество во времени и пространстве.

— Дед твой не обдумывал, а действовал. Пахал землю, растил хлеб.

— Да... уж напахались с этими коммунами да колхозами, — без надрыва ответил сын.

Отец вспылил.

— И ты туда же? Что, у тебя мыслей своих нет, опыта?.. На тебя ведь равнялись. Да! Да! Тогда нужна была коммуна, чтобы выжить, нужен был и колхоз. В Америке, которую хвалят на все лады, десять тысяч хозяйств коллективной собственности, и никто не требует их распустить, не понукает. Нечестным человеком не может быть сказано честное слово. Ты или растерял бойцовские качества, или струсил.

— За эти годы было наговорено и обещано столько, что уже перестаешь верить в слова. Выигрывает всегда одна оппозиция: критикуй постоянно все и везде и никогда не принимай решений.

— Оппозиция — это моська. Надо пахать землю, варить сталь, делать дело. Бездельники-критиканы зовут к двум классам: богатых и бедных. А роль остальных? Рабы и предатели?

— А разве ты сам под дождем гласности, когда открылось столько страш­ного, нового, ужасного, не пересмотрел свою позицию, идеалы, которым слепо поклонялся?