Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

воспитывались бы, содержались бы сообща, на общественный счет» [217].

Но если Мелье был колоритным, но не особо значимым социалистом и упомянул я его в повествовании для подтверждения общей канвы, то французский «просветитель» Жан-Жак Руссо, который социалистом в буквальном смысле слова вообще не был, оказал определенное влияние на социалистическую мысль, обязанную ему даже некоторыми фигурами речи. Так, в «Юлии, или Новой Элоизе» Руссо впервые появляется знаменитая формула про религию и опиум. В одном из писем этого эпистолярного романа говорится, что набожность – это «опиум для души: в малых дозах бодрит, оживляет и поддерживает, в слишком сильных дозах усыпляет или же приводит в исступление, а то и убивает» [302].

Руссо считал частную собственность источником антагонизмов в обществе, а потому лучшим было бы общество, состоящее из равных между собой по имущественному положению людей. Собственность он уверенно связывает с пороками человека, нищетой и неравенством. В «Рассуждении о происхождении и основании неравенства между людьми» он пишет: «Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: “Это мое!” – и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: “Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья!” Ненасытное честолюбие, страсть к увеличению относительных размеров своего состояния, не так в силу действительной потребности, как для того, чтобы поставить себя выше других, внушает всем людям низкую склонность взаимно вредить друг другу, тайную зависть, тем более опасную, что, желая вернее нанести удар, она часто рядится в личину благожелательности, – словом, состязание и соперничество, с одной стороны, противоположность интересов – с другой, и повсюду – скрытое желание выгадать за счет других. Все эти бедствия – первое действие собственности и неотделимая свита нарождающегося неравенства. Таково было или должно было быть происхождение общества и законов, которые наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства, превратили ловкую узурпацию в незыблемое право и ради выгоды нескольких честолюбцев обрекли с тех пор весь человеческий род на труд, рабство и нищету» [301].

Фридрих Энгельс в своем «Анти-Дюринге» высоко оценивает подход Руссо к описанию исторического развития. Противопоставляя идеи Руссо, философа прошлого, философии современного ему социал-демократа Евгения Дюринга, критике которого и посвящен «Анти-Дюринг», Энгельс называет учение Руссо демонстративно диалектическим. Начиная с самого начала, с естественного и дикого состояния, когда люди еще не умели говорить, все были равны. Но с возникновением языка это естественное состояние искажается. Сама способность людей к самосовершенствованию, отличающая их от животных, неизбежно ввела в мир людей неравенство. По мнению Энгельса, Руссо видит в возникновении неравенства прогресс, который в то же время имел антагонистический, регрессивный характер. Развитие технологий, таких как обработка металлов и земледелие, привели к преобразованию первобытных лесов в возделанную землю, а с ней пришла собственность, которую, как мы видели, Руссо считал причиной труда, рабства и нищеты. Цивилизация «погубила человеческий род». Учреждения, которые люди создают для решения возникающих проблем, в итоге сами становятся проблемой, теряют свое первоначальное значение, приобретая прямо противоположное ему. В пример приводится власть государя, которого народы ставят для охраны своей свободы, но чья власть постепенно ее уничтожает, доводя неравенство до крайней степени. И в этом заключается диалектическая противоположность истории у Руссо: в своей несвободе перед деспотом люди становятся равны между собой. «Здесь – предельная степень неравенства, та конечная точка, которая замыкает круг а соприкасается с начальной точкой, из которой мы исходили: здесь все частные люди становятся равными именно потому, что они представляют собой ничто, и подданные не имеют уже никакого другого закона, кроме воли господина». Затем деспот, опирающийся на насилие, свергается путем насилия, и старое неравенство превращается в новое равенство, основанное на общественном договоре. Прежние угнетатели подвергаются угнетению, состоялось «отрицание отрицания». «Таким образом, уже у Руссо имеется не только рассуждение, как две капли воды схожее с рассуждением Маркса в “Капитале”, номы видим у Руссо и в подробностях целый ряд тех же самых диалектических оборотов, которыми пользуется Маркс: процессы, антагонистические по своей природе, содержащие в себе противоречие; превращение определенной крайности в свою противоположность и, наконец, как ядро всего – отрицание отрицания. Если, следовательно, Руссо в 1754 г. и не мог еще говорить на “гегелевском жаргоне”, то, во всяком случае, он уже за 16 лет до рождения Гегеля был глубоко заражен чумой гегельянства, диалектикой противоречия, учением о логосе, теологикой и т. д.» [407, с. 206–209].

* * *

В эпоху Английской буржуазной революции, как мы видели, расцвела теоретическая деятельность утопических социалистов, создававших свои оригинальные проекты по улучшению общества. Французский социализм второй половины XVIII – начала XIX в. также находился под сильным влиянием т. н. Великой французской революции 1789 г. и был не менее деятельным и активным в реальной политике, чем в теории. Социалист Жан Жорес в своей работе «Социалистическая история Французской революции» писал, что «коммунизм хотел выйти из романтической и платонической фазы, чтобы стать реальностью и участвовать в ее битвах. Социалистическая мысль, таившаяся во многих умах, пробуждается с развитием Революции; и те, кто желает нового распределения богатств, новой формы собственности, пытаются приспособить революционную теорию к своим идеям» [110, с. 86]. Это наиболее верная характеристика того этапа в истории социализма, который приходится на Францию – революция вызвала к жизни целую плеяду новых сочинений и активистов левого движения, хотя сама революция и не была социалистической, она даже изначально не имела антимонархического настроя, ибо предполагала переход к конституционной монархии. Но, как и в революциях следующего столетия, которые пройдут в германоязычном мире и в Италии, социалисты в этот период громко заявят о себе как о политической силе.

К таким активистам относился Франсуа Буассель, живший в 1728–1807 гг., якобинец, участник революции 1789 г., восстания 10 августа 1792 г., восстания 31 мая 1793 г. и многих других политических событий тех лет. В 1789 г. он выпустил работу под названием «Катехизис человеческого рода». Ее содержание в полной мере можно передать цитатами из вышеупомянутой работы Жана Жореса, где разбору «катехизиса» посвящена отдельная глава. Буасселем, «путем вопросов и ответов доказывается всем братьям и сестрам по якобинству, что бог, собственность и брак – три бича, которые все добрые граждане должны стремиться уничтожить, чтобы быть действительно свободными и счастливыми» [110, с. 108]. Право собственности ответственно за «грабеж и хитрость». Брак – за «владычество мужчины над женщиной,