Полынь Половецкого поля - Аджи Мурад

Так же приветствовали второго гостя и разом всех остальных.

Палаты, где проходил пир, пахли свежим деревом. Вдоль стен стояли широкие лавки, рядом массивные дубовые столы. Ложе предводителя венчало помещение. К трону вело несколько ступенек; это почетное место называлось тверью, оно было закрыто тонкими занавесками.

Разве не показательно: на рисунках киевских летописей запечатлены такие же «твери»? Других там и быть не могло!

Кушанья подавались на серебряных блюдах. Вино — в золотых и серебряных чарках, и опять точно таких, как на рисунках киевских летописцев.

Но сам предводитель, как подобает истинно великим, на пирах был скромен, пил из деревянной чарки (по-тюркски «чарон»), ел с деревянной тарелки и только вареное мясо. Из напитков подавали мед и каму — хмелящий напиток коричневатого цвета из проращенного ячменя или проса (уж не пиво ли или квас?).

Никто не скажет, какие это напитки. Но у чувашей сохранилась та (древнейшая!) форма приглашения в гости. По любому поводу (будь то свадьба, встреча или просто так) чуваш скажет: «Приходите к нам пиво пить». А в пиве они знают толк, в каждом доме свой рецепт. И не знаешь, какой лучше… Выходит, при Приске Европа не пробовала даже пива? Похоже, и его принесли тюрки? Возможно. Любители пива (пивные страны) сохранились как раз среди европейских кипчаков, их география удивительно совпадает с географией Дешт-и-Кипчака.

…Потом над столом лились песни — обрядовые, которые вливаются в душу и хмелят ее.

Без песни не было степняка и в V веке, и позже, и раньше. «После песней какой-то уродливый, выступив вперед, говорил речи странные, вздорные, не имеющие смысла, и заставлял всех смеяться»… А не отсюда ли, из желания подражать великому Аттиле, пришли позже во дворцы европейских королей шуты, которые развлекали гостей на балах? Которые говорили королям правду в глаза, и им, по их шутовству, все сходило с рук?

Аттила смеялся над своим шутом вместе со всеми.

Конечно, величие Аттилы было не в застольных состязаниях — в другом. Он и одевался скромно, не «по-царски». У великих правителей-кипчаков не было желания выделяться в среде соплеменников. Пышных, уродующих тело костюмов они не признавали. Цари одевались с присущей народу скромностью, а выделялись делами. За дела, за поступки уважали людей в Дешт-и-Кипчаке.

Аттила показывал умеренность во всем. «Платье на нем было так же просто и не отличалось ничем иным, как только опрятностью. Ни висящий у него меч, ни снурки варварской обуви, ни узда его лошади не были украшены золотом, каменьями или чем-либо драгоценным, как то водится у других».

Для кипчака с Дона, например, обязательной считалась папаха. Аристократы носили каракулевые папахи, свободные люди — папахи из овчины, а рабам папахи запрещались. Элемент национальной одежды! Летом папаху заменял картуз. Круглый год за спиной настоящего мужчины был башлык.

На рисунках киевских летописей запечатлены кипчаки, их изогнутые шашки, с которыми они летели в бой и которые европейцы по незнанию называли мечами. Даже о прическах можно судить. Например, историк того времени Моисей Каганкатваци отметил обычай кипчаков не стричь волосы, а заплетать их в косички. Устремляясь в атаку, всадники распускали косички, и волосы, развевающиеся из-под шлема, наводили на противника ужас.

…Как же перемешали историю: письменные источники противоречивы и отрывочны, а на изучение археологических памятников влияют предрассудки, отрицающие культурное наследие степного народа… О чем говорить, если именно политики давали оценку тому, что находили археологи.

В Государственном Эрмитаже или Музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина в Москве на стендах не встретить экспонатов, которые относились бы к кипчакской культуре. Ничего нет. Даже упоминания о народе. Хотя, как выясняется, в запасниках музеев спрятаны целые коллекции произведений высокой художественной пробы, но их не экспонировали. Запрещалось! Они же из Степи.

Пренебрежение к степной культуре зародилось не в России, Россия лишь приняла его как наследство. Показательны записки латинского автора Аммиана Марцеллина; там интересные сведения о кипчаках конца IV века, когда они появились в европейских степях «за Меотийским болотом» (Азовским морем).

По словам Марцеллина, кипчаки отличались коренастым сложением, лица их безбородые, они «безобразные, похожие на скопцов». Как говорится, о вкусах не спорят.

Конечно, европейцы мало знали о пришельцах. Иначе Марцеллин не назвал бы заломленную на голове папаху «кривой шапкой», а сапоги — «мягкой высокой обувью». Ни папах, ни сапог, ни даже брюк европейцы не видели и не знали их названий.

«Все они, не имея ни определенного места жительства, ни домашнего очага, ни законов, ни устойчивости образа жизни, — пишет Марцеллин, — кочуют по разным местам, как будто вечные беглецы, с кибитками, в которых проводят жизнь. Кибитки с изогнутыми покрышками делаются из древесной коры. Придя в изобильное травою место, они располагают в виде круга свои кибитки и питаются по-звериному; истребив весь корм для скота, они снова везут, так сказать, свои города, расположенные на повозках. Гоня перед собой упряжных животных и стада, они пасут их; наибольшую заботу прилагают к уходу за лошадьми. Все, что по возрасту и полу непригодно для войны, держится около кибиток и занимается мирными делами».

Удивительно — вызывающее неприязнь описание Марцеллина объективно!

Как и то, что «молодежь, с раннего детства сроднившись с верховою ездою, считает позором ходить пешком». Кипчаки — конный народ, они «приросли к коням», воюют только на конях. Ребенка сажали на коня, а потом учили ходить.

Но некоторым утверждениям Марцеллина нужен комментарий.

Речь идет о конце IV века, тогда только-только свершилась битва за Дон, которую хан Акташ выиграл у алан. Поэтому заселение донских степей лишь начиналось, и первое время люди жили в кибитках, там рождались дети, которые вряд ли смогли бы ответить на вопрос: «Где твоя родина?»

Люди выбирали пригодные места для новых станиц, городов, они присматривались к новой территории, которой суждено было стать их родиной. Новой Ана-Дол. Естественно, ни о каком земледелии не было и речи — рано. Такие важные дела с налета не делаются… Донские города и станицы имеют древнюю историю, с IV века начинается она!

Наблюдения несведущего человека продемонстрировал латинский историк Марцеллин, что и любопытно. Этим ценны его записки. Получается, одно и то же событие может иметь разные оценки. И порой курьезные. Например, Марцеллин написал о кипчаках: они «едят по-звериному». А как это?

Оказывается, европейцы в ту пору ели руками, они не знали столовых приборов, которыми пользовались степняки. Так кто же ел «по-звериному»? Вопрос открытый.

Или другой пример из истории народов. Когда европейцы впервые попали на Дальний Восток, то были поражены уродством его желтокожих жителей. Капитан одного из судов так и написал в дневнике. А аборигены в своих историях сообщали уже об уродстве белокожих пришельцев, «от ужасного вида которых хотелось упасть в обморок».

Подобные примеры (их очень много) убеждают: все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. И у кипчака, и у грека, и у китайца существуют свои эталоны красоты, заданные образы. У жителей побережья свое видение мира, свое представление о прекрасном, у жителей гор — свое, у обитателей лесов — свое, так же как свое оно у степняка. Для него лучше степи нет ничего на свете.

Вот почему историку сложно быть объективным в оценках другой жизни, вот почему лучше избегать оценок — чтобы не попасть впросак! Но как это сделать? Конечно, субъективен и автор этих строк — ровно настолько же, насколько субъективен был римлянин, искренне написавший об уродстве степняков.

«Явно не красавец», — сказали бы и степняки о Марцеллине. И были бы правы. Например, император Юлиан (331–363) считался в Византии явным красавцем. Его густую бороду, как пеплом, покрывали вши… Бесспорно, красота — вещь очень неоднозначная.