Самец - Камиль Лемонье

Глава 20

Они стали чаще встречаться у Куньоль.

Иногда у Жермены являлось желание видеть его среди дня. Она находила тогда предлог, чтобы побежать к дому старухи. Он никогда не бывал далеко. Лень делала его жизнь однообразной. Порой он проводил дни, бродя по лесу, порой лежал на мягком мху, порой ходил так, без всякой цели, иногда убивал время, наламывая сухих сучьев для Куньоль или выкорчевывал для нее сгнившие пни. Почти уже месяц он не занимался браконьерством.

У них были условленные тропинки, ведшие через кустарник. Часто она находила его распростертым в прохладе травы под буком или на дне канавы. Он спал. Она окликала его вполголоса по имени, и он просыпался с восторгом в глазах. Она ему снилась и внезапно озаряла его пробуждение. Его руки ощупывали ее, благодарные, полные любви и опьяненья. И они вдоволь наслаждались взаимными нежностями.

Порой шелест листьев возвещал ему о приближении Жермены. Он шел ей навстречу. Издали она замечала среди сплетений ветвей его фигуру.

Они брались за руки и углублялись в тенистую просеку, тесно прижавшись друг к дружке. Любовь опьяняла их, как дурман, и они смолкали, внимая биенью жизни в глубине своего существа.

В те дни, когда Жермена не встречала его в лесу, она поджидала его у Куньоль. Он вскоре приходил, и они оставались вместе, сколько им хотелось, в уединенности лачужки, не боясь посторонних взоров.

Куньоль придумывала разные штуки, чтобы предупреждать их о своем возвращении, она покашливала, ворчала, шаркала своими сабо, стучала в дверь, привыкши к подобным делам, и эта ее услужливость возрастала по мере того, как они более нуждались в ней.

Эта Куньоль была очень странным созданием. Те, которые заявляли, что Рюпэн, ее муж, не имел ясного представления о семейном счастье, были правы; по поводу этого даже сложилась целая история. Когда внезапно Рюпэн умер, припомнились некоторые речи старухи. Она часто жаловалась, что ей дорого стоило пропитание мужа. У него были разные недуги, препятствовавшие ему работать. Целые недели он только и делал, что праздно валялся дома. Но эти толки смолкли перед шумным горем, которое она выказала. Она провела два дня возле трупа, не притрагиваясь к пище, испуская пронзительные вопли и неуклюже размахивая руками.

У порога произошла потрясающая сцена, когда, стоя с вытянутыми вверх руками, она увидела, как выносили четыре сколоченные для покойника доски: она бросилась всем телом на гроб, желая снова увидеть мужа и угрожала кулаками несшим гроб.

Но мало-помалу, по мере того, как вырастала трава над могилою усопшего, следы скорби Куньоль изглаживались, и история была похоронена, только Куньоль стала лучше питаться.

Раньше она занималась одним ремеслом: она ходила за коровами, которые должны были отелиться, помогая им при родах. И, начав с коров, перешла к людям. У нее образовался опыт в родовспомогательном искусстве.

Сельчане приглашали ее иногда, но она была на виду у сельской стражи и потому помогала только тайком и то лишь тем роженицам, которые жили подальше.

И потом намекали еще кое на что. Одна двадцатилетняя девушка, жившая в деревне, отстоявшей от того места в трех милях, была заподозрена в беременности, и вдруг, без резкого перехода, снова приняла свой обычный вид, правда, ненадолго, так как умерла через пять дней.

Обвиняли Куньоль в причастности к этому делу, но никаких улик не было, – девушка унесла с собой свою тайну, и людская молва успокоилась, как успокоилась и потерпевшая.

Однако, было известно, что Куньоль не безупречна; к этому подозрительному занятию повитухи она присоединяла еще и другое: устраивала свадьбы или просто занималась сводничеством.

Кроме того, у нее имелся козел, к которому приводили коз из окрестностей, и это животное царство наполняло дом смрадом непрерывного оплодотворения. Она занималась, таким образом, некоторого рода торговлей предметами природы, живя от похоти животных и людей.

В один прекрасный день козел был продан; она перестала беспокоить себя родовспоможением и довольствовалась беготней с фермы на ферму с корзинкой в руках, пробавляясь целую неделю пищей, которую она набирала за день.

Сельчане слегка подсмеивались над ней по поводу ее прежних занятий, но она отделывалась от них шуткой и шла своей дорогой, заботясь лишь о том, чтобы нагрузить свою корзинку.

Подавать ей милостыню вошло в обычай. Она ходила, согнувшись, опираясь на палку, волоча ноги, всегда очень чисто одетая, забавно подмаргивала глазом. Наверное не было известно, была ли она действительно бедна, но подавали.

Когда же она вступала в лес и никто за ней не наблюдал, выпрямлялась, ускоряла шаги и сразу становилась здоровой.

Соглашение между нею и Жерменой произошло как-то само собой.

Жермена встретилась с Ищи-Свищи возле дверей старухи.

Шел дождь, и Жермена промокла.

Старушка затопила для нее печку, болтая по своему обыкновению и расспрашивая о нем. И вот, подняв голову, она внезапно заметила под окном чью-то высокую фигуру.

– Входи, сын мой!

Она сунула вязанку хвороста в очаг и, минуту спустя, ничего не говоря, захлопнула за собою дверь.

Через два часа она вернулась и постучала. Высохла ли, наконец, милая девушка? К счастью, вместо того, чтобы блуждать напрасно по лесу, у них была под руками старая кума, которую можно было прогнать за двери, сказав:

– Поди-ка, старая дура Куньоль, походи, пока мы с ним будем любезничать.

Он отворил дверь, поискал ее и нигде не нашел: сна ушла в кустарники. Но когда они уходили, она выступила вдруг из-за деревьев, посылая им благословения и прося небольшого вознаграждения. Так было в первый раз.

Вначале Жермене было стыдно, когда Куньоль уходила. Эта ее молчаливая уборка комнаты, прежде чем уйти, заставляла краснеть до корня волос, и она некоторое время сидела, погрузившись в свои мысли, и во всей ее фигуре и глазах было выражение смутного упрека самой себе за то, что пришла сюда. Это были минуты внезапного пробуждения совести, во время которых как будто добродетель ее матери возвращалась к ней.

Но он подходил, касался поцелуем ее губ. Тогда пробуждалась в ней другая кровь, – кровь ее бабушки, и гордость ее исчезала в потребности любви.

Мало-помалу привычка брала свое, и Жермена приучилась к таинственным исчезновениям Куньоли. Она только улыбалась напутствиям, благословениям старухи, как бы предварявшим то блаженство, к которому она приобщалась, находя все прекрасным, лишь бы только он был с ней, с своей дикой нежностью и неистовыми животными ласками, захватывавшими ее с ног до головы.

В награду за свои услуги Куньоль имела всего вдоволь.

Жермена приносила ей еду и одежду. У себя дома она лгала, чтобы выпросить себе побольше, говоря, что Куньоли очень плохо и что конец ее уже близок. А иногда даже брала без спроса.