Марьград (СИ) - Юрий Райн

чувство привести удалось, вот и славно. Адреналин я ей колола, запомни на всякий случай. И кетанов, это противовоспалительное и обезболивающее. Вернемся к себе — все занесу в журнал. Тоже имей в виду, в журналах всегда посмотреть можно, в маминых, а теперь в моих. За все годы.

Дальше молчали — устали обе эмоционально. И не думалось ни о чем. Марина только спросила себя: и вот ради этого я здесь? Ответила: ну да, выходит, так. И нечего ныть, хотя бы даже и тайком от всех.

Глава 15. Стрелять так стрелять. Дата: неопределенность

Вернусь сейчас, предвкушал Игорь, приближаясь к сектору «раз-раз», и первым делом — ополоснуться, побриться, после чего сразу кофейку. Бодрость поддержать, хотя бы остаточную. Есть совершенно не хочется, так что кофейку, да под сигаретку. Надо надеяться, воздух в секторе не ухудшится. Он и без того спертый, как только они им дышат всю жизнь. Еще и детишки же дышат… В общем, малая доля табачного дыма атмосферу существенно не ухудшит. Любопытно, кстати, как местные отнесутся к этому дыму? А, ну их… может, и любопытно, но уж никак не первостепенно сейчас.

Да. Кофеек, сигаретка, а под этот аккомпанемент — блокнот вытащить, наконец, и набросать эскизно планы поэтажные. Не столько для вечности — он ухмыльнулся, — и не для отчета какого-нибудь, вот еще, а для усвоения, что называется, пройденного материала. По мере усвоения, не исключено, ясности прибавится, каковая ясность потребна для планирования дальнейших действий, направленных на выполнение главной моей тут задачи. Моей, можно сказать, миссии, сформулировал он. Улыбнулся: экая канцелярщина поперла, да с высокопарностью вперемешку. Ну-ну. Не терять настроя!

Вспомнил: Федюня же еще… С ним вот как: сначала держаться не то чтобы строго, но вид иметь деловой, неприступный. Впечатления от «допроса с пристрастием», скорее всего, пока не улеглись, так что мешать краснобай не будет. Потом, как планы начирикаются, кофе допьется, сигарета докурится, — можно немножко «потолковать». Человеку, или кто он есть, не суть, это и удовольствие, и потребность, вот и пусть расслабится и понаслаждается. Жалко ведь его, когда такой он пришибленный. Добрая же душа, в полном смысле. Ну, важничает непомерно; ну, околесицу несет немыслимую; ну и что же? Ну и пусть, ибо — кто без слабостей? Главное, как говорится, был бы человек хороший… А что мания величия у него — «доля выпамши, старóе хорóнити, новóе рóдити»… ишь тоже, избранник, преобразователь языка, прямо как Пушкин… — так у меня тоже мания, только другая. Два Маньяка, угу.

Значит, потолкуем. Только не очень долго. Потому что надо будет сменить тон на чуть более строгий и постараться выпытать из Федюни про Шушульку, который, почти наверняка, одно лицо с дядей Сашей из рассказа девочки, — где чаще бывает, когда бывает… и тэдэ, как говаривал Коммодор. Правда, что собой представляет это «тэдэ» в данной ситуации — пока не высвечивалось. Но по ходу дела, глядишь, что-нибудь появится.

А потом смягчиться, дать Федюне дотолковать — после чего действовать по обстоятельствам. В принципе, надо бы еще прошерстить уходящий в даль неведомую уровень «нуль» внутри корпуса… в смысле, внутри града Марьграда. И еще — извлечь из рюкзака старые планы территории, проверить, что на них на месте квадратной башни… Но это как раз не горит, это как-нибудь позже.

У меня не сто рук! — скандальным тоном процитировал Игорь из какой-то почти совсем забытой прошлой жизни. То ли своей, то ли не совсем своей.

***

Вот и «раз-раз». Надо же, воспринимается уже как дом родной.

Здесь — без перемен. Редкие прохожие, заметив Игоря, шарахаются в стороны; кто в отсеках, те замирают, лишь бормочут что-то; а кто и вовсе в «фатерки» шмыгает. Обычная местная жизнь, с малой поправкой на непрошеное присутствие «мудана́». Жизнь, да… Верно Федюня изрек: мол, народец мы робкóй да несчастнóй.

Около Лавуниного отсека зачем-то толклись пятеро — топтались, между собой переговаривались. При виде Игоря прянули по сторонам.

Сейчас сама хозяйка выскочит. Эта-то не «робка́я» — по обыкновению провопит в его адрес что-нибудь дурацкое и злобное. И плюнет, наверное.

А нет, не выскочила. Должно быть, жрет увлеченно. Как там Федюня перефразировал классику? Коль я кушаю, никóго не слушаю, ага…

Подходя к Федюниной «отсечке», Игорь убрал с лица пугающую бедолаг улыбку, но брови немножко сдвинул. Оказалось, однако, что ничего этого не требуется: Федюня сидел на скамье, уперев локти в колени и обхватив башку. На появление Игоря он отреагировал, только когда тот озадаченно хмыкнул. Уронил руки, поднял голову, вяло проговорил:

— А, Путник…

— Ты чего, Федюня? — обеспокоенно спросил Игорь.

Хозяин не ответил — принял прежнее положение, да еще стал мерно раскачиваться вперед-назад.

Игорь пожал плечами, достал из рюкзака все необходимое для «ополоснуться-побриться», отправился в нужник. Машинально поправил себя: теперь правильнее называть это помещение туалетом — в нужниках-то кто же бреется…

Вышел посвежевшим, вытащил на свет Божий баночку с кофе, сигареты, зажигалку, блокнот, карандаши. Приступил к задуманному. Федюня продолжал молча раскачиваться.

Дочертив-допив-докурив, Игорь позвал, сначала построже:

— Федосий, ну!

Затем помягче:

— Федюня, да что с тобой, дружище?

Сработало. Абориген выпрямился, безвольно опустил руки, сказал:

— Лавунюшка моя… Захворамши… А мене прогнамши…

— Так, ну-ка рассказывай! — потребовал Игорь.

Федюню прорвало — заговорил все быстрее, едва не захлебывался.

— С поутре́ пошканды́бался я к ёй, свататься, я по ужинны́м дням завсёгда сватаюся, а то и по гладны́м тож, пришканды́бал, дай, думаю, оградку ёйную переско́чу, эким, думаю, добры́м моло́дцем покажуся, и переско́чимши, да ножкой зачепимшися, да упамши, колешко расшибимши…

Он судорожно набрал воздуха, продолжил:

— Лёжу на брюхе́, боляве́ мене — и-и! Слышно́ — дверка отворимшися, ноженьки топочут Лавунюшкины, голосишко ёйный мило́й: ай расшибимшися, Федюнюшко? Взыграло́ мене, подвскочимши я, да к ёй, красави́це моёй, кинумшися, колешку не чуюмши, да Лавунюшку обнямши, а ёна мене тож обнямши, плачем обоё. А я ёй тихохонько: Лавунюшка… А ёна мене тихохонько: Федюнюшко… Я ёй: Лавунюшка… Ёна мене: Федюнюшко…

Рассказчик задохнулся, всхлипнул, стал икать. А Игорь подумал: ну в чистом виде кино. Санюшка — Митюнюшка — Санюшка — Митюнюшка… Мелькнуло: опять советская классика; этот-то чудик, положим, по «гляделке» смотрел, а вот у меня — не пойми откуда. Но как мелькнуло, так и погасло. Федюня справился с икотой, возобновил повествование.

— Ну, думаю, добимшися я свово, таперя обженюся. Тут-то беда и постряслася. Обмякши невёстушка моя, ручки от мене отпустимши, да и сползамши по мене на мать сы́ру зёмлю, ни жи́ва ни мёртва. Лежит,