Дату смерти изменить нельзя - Сергей Донской

– Бр-р, – передернулась Лиззи, ноздри которой оценили качество пойла раньше, чем это сделали вкусовые рецепторы рта. – Это ведь настоящая отрава, не так ли?

– Совершенно верно, – невозмутимо подтвердил усевшийся напротив Бондарь. – Отрава. Но не такая ядовитая, как та, которой умышленно и расчетливо спаивали американцев.

Лиззи озадаченно наморщила лоб. Она выросла в стране, где на улицах не встретишь пьяных, где даже распоследний бродяга отводит глаза, когда кто-то приблизится к уединенной скамейке, на которой он потягивает пиво из бутылочки, спрятанной в непрозрачном пакете. О каком же спаивании нации толкует Бондарь? Лиззи ни разу не видела настоящего алкоголика. Образ жизни ее соотечественников был здоровым. Очень здоровым. Исключительно здоровым.

– Кто и когда спаивал американцев? – спросила Лиззи, опасливо обхватывая стакан пальцами.

– Как кто? – удивился Бондарь в свою очередь. – Вы.

– Погоди. Это какая-то путаница. Мы, американцы, никогда не спаиваем друг друга. Это не в наших правилах.

– Тогда что ты скажешь по поводу индейцев?

– При чем тут Индия?

– Я говорю об индейцах, – обронил Бондарь, успевший не только осушить стакан, но и прикурить сигарету. – Redskins, краснокожие.

– Indians? – начала понимать Лиззи.

– Вот-вот. Коренные жители оккупированной вами страны. Команчи-апачи, сгубленные огненной водой. – Бондарь выпустил тугую струю дыма. – Доверчивые, как дети.

– Впервые слышу эту историю.

– Обычное дело для беззаботных янки. Пройдет десяток лет, так вы и Афганистан станете считать своим… Ирак, Иран…

– Я хочу считать своей Россию, – заявила Лиззи.

– Ну… – Бондарь поперхнулся от такой наглости. – Россию вам не завоевать, кишка тонка.

– Я говорю о себе. Только о себе. И я люблю, а не воюю. Тебя люблю.

Сделав такое признание, Лиззи с неожиданной лихостью выцедила вино, выковырнула сигарету из пачки и задымила, отдаленно напоминая несущийся под всеми парами паровоз. Вперед несущийся. Из пункта А в пункт Б, без остановок. Несмотря на угрозу слететь под откос.

Бондарю это понравилось. Поэтому, когда приняли на грудь еще по стакану портвейна, он не стал прерывать пьяную исповедь Лиззи.

– Женя, – говорила она, – я больше не хочу быть овощем, который лежит на ухоженной грядке. Америка – это заповедник для ленивых и слабых, это растительная жизнь. Если ты инвалид, или ничтожество, или серый индивидуум… personality, личность: то ты там выживешь, обязательно выживешь. Будет пособие, кредит, медицинская страховка, работа. Для любителей чуингама и поп-корна – рай. Для сильных, честных, искренних – душевая.

– Ты хотела сказать: душегубка, – пробормотал Бондарь, не без любопытства наблюдая за разрумянившейся американкой.

– О'кей, о'кей, – закивала она. – Чем лучше понимаешь это, тем страшнее. Наступил момент, когда я с ужасающей четкостью увидела будущее моего ребенка. – Лиззи щелкнула по стакану, напоминая, что он пуст и ждет очередного наполнения. – Вот он, мой ребенок… Сидит перед ти-ви, толстенький, гладенький и довольный, с пакетиком чипсов в руке или еще с какой-нибудь мусорной едой. Маленький попугай в клетке, который ничем не интересуется.

– Попугайчиков и у нас хватает, – был вынужден признать Бондарь.

– Но не целая же нация поп… попугайчиков! – ужаснулась уставившаяся в стол Лиззи. – Это по-настоящему отвратительно. Люди без тревог и огорчений – это уже не люди. Куки-ку…

– Чик-чирик?

– Птица поет по-разному, но человеком от этого не становится, не так ли?

– Это уже не Фрейд, это Хичкок какой-то получается, – усмехнулся Бондарь, откинувшись на спинку стула. – Но я готов рассеять твои страхи, Лиззи. Погляди в окно. Улица серая и убогая, обшарпанные многоэтажки, на балконах белье висит, повсюду мусор, бутылки… Оборванцы шляются, старые ханурики, малолетние беспризорники с волчьими повадками… И так изо дня в день, километр за километром. Пейзаж не меняется. Тебе он по нраву? Ты этого хочешь для себя, для своих детей?

Лиззи тряхнула волосами:

– Пусть! Пусть эта убогая, но настоящая жизнь, с трудами и лишениями. Нужно преодолевать, бороться. Нужно страдать.

– От Хичкока к Достоевскому. – Бондарь принялся вертеть сигаретную пачку, прикидывая, с какими интервалами следует курить, чтобы никотинового НЗ хватило до ночи. – Нет никакого смысла в страдании ради страдания, в борьбе ради борьбы.

– Но я хочу бороться! – горячо воскликнула Лиззи. – Я хочу рисковать.

– Займись экстремальным спортом. Привяжись к парапету моста и сигай вниз, пока не получишь свою дозу адреналина. Или на велосипеде гоняй по стройплощадке до посинения. Есть много разных способов. – Бондарь насмешливо посмотрел на американку. – Главное, накупить всяких шлемов, наколенников и налокотников, чтобы поменьше синяков и шишек.

– Это тоже будет в стиле попу… попугайчика.

– Да хоть в стиле чижика-пыжика, какая разница?

Бондарь уже откровенно издевался. Сочувствие к быстро захмелевшей американке как рукой сняло. Он не умел сочувствовать бесящимся с жиру. Он не мог представить себе Лиззи, самостоятельно вертящую ручку мясорубки, жарящую котлеты, выстаивающую очереди за справкой, втискивающуюся в переполненный автобус. Она придумала себе сказочку и возомнила себя главной героиней этой сказочки. Но все эти современные Золушки-Синдиреллы быстро сникают, обнаруживая, что на помощь не слетаются феи с волшебными палочками. Тыквы остаются тыквами, крысы – крысами, быт – бытом.

Лиззи призадумалась. С решимостью десантника, готовящего гранату к бою, откупорила вторую бутылку. Пососала порезанный палец. Заправила за уши непослушные пряди волос и негромко произнесла:

– Не смей говорить со мной так. Это не freak, не причуда. Я твердо решила остаться в России. И если у меня будут дети, то только от тебя, Женя.

– С какой стати? – возмутился Бондарь.

– Потому что я рождена в Ю-Эс-Эй и знаю, что это значит, – отчеканила Лиззи. – Я помню американскую школу. Иногда мне казалось, что я нахожусь в богатой лечебнице для недоумков. Счастливых недоумков. Сияющих, довольных собой. – Ее голос смолк, сменившись бульканьем разливаемого по стаканам вина, но длилось это недолго. – Знаешь, что такое «прайвэси», Женя?

– Право собственности?

– Да. Оно оберегает тебя, но с «прайвэси» ты как астронавт на Луне. Пространство без воздуха, ты в скафандре, – продолжала скривившаяся после очередной дозы Лиззи. – Нельзя ни к чему прикоснуться. Даже самым маленьким детям запрещено трогать друг друга. Изоляция. Инкубация. Режим. Утром – пшеничные хлопья, залитые молоком, вечером – разогретый ужин из супермаркета. Вечеринки, секс на заднем сиденье автомобиля, выпускное платье, колледж. – Лиззи совсем по-русски обхватила себя руками за голову и принялась мерно раскачиваться из стороны в сторону. – Рождественская индейка. День Благодарения. Вежливые вопросы, вежливые ответы, которые никто не слушает. Карьера, карьера, карьера. Депрессия. Одинокая старость… Кладбище – громадное поле для гольфа… Не хочу. – Лиззи уронила руки на стол и вскинула голову. – Не желаю умирать.

– От смерти не убежишь, – нахмурился Бондарь.

– Да, но умирать заживо глупо, не так ли? Есть знаменитый русский роман – «Живой мертвец». Это про стопроцентного американца сказано.

– Тебе будет трудно.

– Я знаю, – просто сказала Лиззи. – Мне и сейчас трудно. Я люблю тебя, как безумная, а это не может быть легко. Оказывается, любить больно, Женя. Ты не знал, да?

Бондарь залпом выпил портвейн, стиснул зубами сигаретный фильтр и только после этого ответил, видя перед собой нечто такое, что было недоступно затуманившемуся взору американки:

– У нас говорят: «Терпи казак, атаманом будешь».

– Кто таков казак? Кто атаман?

– Неважно. Просто терпи, Лиза.

– Хорошо. – Она кивнула. – Я согласна. Но ты всегда называй меня Лизой. Так легче. Так совсем почти даже замечательно.

Бондарь промолчал. Начинался пьяный бред, причем, женский пьяный бред, который действовал ему на нервы особенно сильно. Но игра стоила свеч. Даже если все было не «совсем почти даже замечательно», как изящно выразилась американка.

Бывшая Лиззи Браво.

Упившаяся до розовых соплей Лиза.

Глава 14

Мы выбираем, нас выбирают

К тому времени, когда Бондарь и Лиззи расположились за столом корейского ресторана, хмель мало-помалу выветривался из их разгоряченных голов, зато запах перегара усиливался. Киногерои часто обливаются водкой, имитируя опьянение, однако подобный трюк годится лишь для малых детишек. Администратор в белой сорочке и галстуке не походил на наивного простака, которого легко обвести вокруг пальца. Его взгляд был цепким и оценивающим, как у добермана, прикидывающего, как бы половчей вцепиться противнику в глотку. Бондарь с удовлетворением отметил возбуждение корейца при упоминании сыра. Этот тип, назвавшийся Пьо, явно поджидал тех, кому было адресовано анонимное письмо. Командировка перестала казаться пустой тратой времени. И операция, разработанная Бондарем при участии Лиззи, тоже была не напрасной.