Сенная площадь. Вчера, сегодня, завтра - Зоя Юркова

За „Козлом“ находится небольшое отгороженное пространство в виде отдельного дворика, где помещалось гусачное заведение. Гусачных заведений в Вяземской лавре было два, теперь же осталось только одно, на противоположном конце, у Сенной площади. Но знаете ли вы, что такое гусачное заведение? Вам, конечно, неоднократно, если даже не ежедневно, доводилось встречать на углах некоторых площадей и улиц, а большей частью при въездах на мосты те грязноватые дотки, на которых продаются печенки, рубцы да студень и тому подобные закуски. Все это приготовляется в гусачных заведениях. Но как приготовляется! Если бы нервы ваши в состоянии были вынести убийственную вонь, то, войдя в отгороженный дворик, устланный прогнившими и пропитанными кровью досками, вы увидели бы прежде всего несколько огромных чанов. Один из них наполнен кровью, другие, бычачьими внутренностями, из третьих торчат бычачьи головы, в четвертых груда ног и хвостов. Несколько работников в перепачканой и заскорузлой одежде трудятся над этими чанами, сортируют внутренности, рубят топорами головы и кости и таскают все это в стряпную. Тут же на железных крюках, вбитых в кирпичную стену, висят несколько бычачьих туш, с которых стекает кровь в одно общее корыто.

В настоящее время, когда одно из этих заведений уничтожено по причине крайнего неряшества, на промозглой стене его видна еще, по прошествии трех лет, все та же кровь, столь въевшаяся в кирпич и так крепко запекшаяся, что ее не смыли ни снега, ни дожди петербургские, ни людские усилия.

На дощатой настилке дворика стоят огромные лужи крови и валяются ненужные внутренности, рядом с которыми тут же на навозе лежат и пригодные в виде языков, гусаков, хвостов и прочего.

Несколько голодных, полуодичалых собак, словно шакалы, понуро лакомятся непригодною в дело пищей, тычут заалевшие морды в кровавые лужи, лакают оттуда языком и ведут войну с кошками, являющимися с той же целью. А по ночам, откуда ни возьмись и неизвестно с какой целью, наползает сюда целое воинство крыс, в изобилии плодящихся по окрестностям. Летом, особенно в знойные дни, тут кишат мириады больших зеленых и серо-желтых мух, так что в воздухе стоит такое жужжание, как словно бы сюда слетелось множество пчелиных роев.

С одного конца этого дворика, словно темный зев, из которого валит зловонный пар, смотрит на вас низенький вход в стряпную, куда надо спуститься две-три ступеньки. Тут в совершенной темноте и копоти кипят огромные котлы с бычачьими внутренностями. Из-под полу прокрадывается красноватый свет пламени, скрытого под ним в большой и низенькой печи, но эти лучи только местами освещают черного повара, а вся остальная внутренность низкосводной стряпной остается в глубоком мраке. Пар стоит непроницаемым густым туманом, жара и духота убийственные, и ко всему этому невыносимая вонь, с которой могут сравниться несколько десятков зараженных трупов.

Тут-то и приготовляются эти закуски, в состав которых, как рассказывают люди, называющие себя очевидцами, входили иногда наряду с бычачьими, внутренности и лошадиные, и даже собачьи, а о мелкой животине, вроде крысы, попавшейся в чан и изрубленной случайно, нечего и рассказывать.

Кроме гусачных заведений в Вяземской лавре имеется еще несколько куреней. В 1863 году число их доходило до семи. Они помещаются в подвальном этаже так называемого Новополторацкого или Стекольчатого флигеля, о котором речь еще впереди. Каждый из этих куреней представляет низкосводный около трех квадратных саженей пространства. Большая русская печь занимает более четверти всего помещения, которое в остальных частях более чем наполовину занято большими столами, где приготовляется тесто для пирогов, калачей и саек, а кроме этих столов конечное пространство комнаты загромождено еще посудой да разной рухлядью. Теснота такая, что повернуться негде, а духота, неисходно царствующая в курене от неперестающей топиться печи, доходит до того, что человеку со свежего воздуха становится дурно и нельзя дышать свободно. Семь или восемь хлебопеков посменно возятся то у печи, то у столов, а к вечеру сюда же набивается голов до двадцати народу, который в течение дня бродил по Сенной и в ее окрестностях, продавая куренные печенья. Летом же, когда народу значительно прибывает, число куренных обитателей доходит до тридцати и даже тридцати пяти человек. Все это как попало спит в этой комнате, валяясь на порожних столах и под ними, либо уходит в сени и на двор, на прохладу, а в это время очередная смена работает у раскаленной печи, готовит запас пирогов и булок, который разойдется на рассвете, как только проглянет с утра и проснется обитатель трущоб Сенной площади.

Вообще в Вяземской лавре помещается очень много различных промышленных заведений.

Не говоря уже о кабаках и пивных и о ресторации „Сухаревке“, от которой и флигель, занимаемый ею, называется тем же именем <…>, тут же находится большая кузница, отдельный Столярный флигель и общественные бани, которые особенно замечательны были патриархальностью своих обычаев: в летнее время любители обоего пола нераздельно мылись на дворе, а зимой выбегали сюда же поваляться на снегу, отнюдь не смущаясь посторонними взорами людей мимо идущих. (В настоящее время для этих любителей устроены на дворе особые помещения, отгороженные забором, дабы не вводить в соблазн прохожих. Такой же забор разделяет теперь мужские и женские отделения.) В отдельных же, так называемых „семейных“ банях, два первых нумера отличаются даже значительной роскошью, особенно если вспомнить, что они принадлежат Вяземскому дому. Тут и мраморные ванны, и ковры, и драпри, и мягкая комфортабельная мебель. И все это служит, по большей части к удовольствию средней руки мошенников, когда им удается зашибить выгодную добычу. При этом нельзя не заметить, что в нумерных банях весьма нередки случаи скоропостижной смерти, как говорится, от удара или опоя спиртными напитками.

О Конторском флигеле, собственно, нечего больше говорить, кроме того, что это небольшой отдельно стоящий каменный дом, который содержится несравненно опрятнее всех остальных и в котором помещается контора и живет управляющий.

Гораздо интереснее соседний с ним флигель Тряпичный. Это точно так же представляет отдельный, длинный двухэтажный дом с отдельным внутренним двором. Здесь испокон веку жили тряпичники – те самые, которых с большим вместительным мешком за плечами вам неоднократно доводилось встречать на грязных задних дворах, вооруженных клюкой с насаженным на конец ее острым железным крючком. Тут находится более двадцати лет сряду один из самых главных притонов этой оригинальной промышленности, которая на первый поверхностный взгляд кажется только не совсем чистоплотной, в сущности далеко не невинна. Впрочем, об этом после. Узенькие, темные лестницы без перил, вроде тех, по каким взбираются на колокольни, ведут нас к квартирам Тряпичного флигеля. Только для того, что бы достичь этих лестниц, нужно сперва перейти двор, во всех углах которого красуются целые горы грязных тряпок, лохмотьев, бумажек, костей, подошв и тысячи тому подобных предметов, которые по всему городу выбрасываются за ненужностью в ямы задних дворов. Эти горы – трофеи тряпичной промышленности. В одном месте поперек протянуто несколько веревок и на них развешены для просушки целые ряды таких же пестрых тряпиц, они продадутся потом как отборные, первого сорта. Переходить тряпичный двор оказывалось весьма затруднительно: в течение более чем двадцати лет он ни разу не чистился, ни разу не подметался. Представьте себе, что это такое там было! Летом он являлся какой-то зловонной трясиной, в которую по щиколотку уходила нога, зимой там образовывалась сплошная ледяная кора бурого цвета. Чуть только начинается оттепель, как со всех сторон гнилого пробрюзгшего дома начинала стекаться сюда мутная грязная вода, которая под утро при новом морозце добавляла новый ледяной слой к прежней бурой коре, и вот к весне из всего этого образовывалось такое болото, по которому в пору ходить было только в охотничьих сапожищах. И этот двор, вместе с его грудами тряпья, между прочим, служил местом ночлега для разных бездомников, особенно для „бродячих“ женщин. Делалось это, обыкновенно, так, что залезет человек в это тряпье, заберется подальше, по возможности в самую глубь, чтобы потеплее было. Да и спит себе до рассвета. Когда же этот двор принялись, наконец, расчищать, то, прежде чем добраться до мостовой, нужно было снять затверделую кору толщиной гораздо более аршина, так что самая расчистка представляла собой довольно трудную работу. (Весной нынешнего года местная полиция признала дом опасным в настоящем его виде для житья и двор вследствие испарений от его нечистот и положительно вредным для здоровья, и настояла, чтобы тряпичники из Вяземского дома выехали за город. После этого была сделана очистка двора.)