Утро пятого дня - Алексей Ельянов

Я даже оторопел, пришло какое-то неприятное волнение.

— Ничего я такого не говорил. Прочел стих, и все.

— И все? — удивился замполит, вглядываясь в меня.

— Сказал еще, что по французскому слабовато учусь, что был в детдоме, что нет у меня ни отца, ни матери.

Замполит громко шлепнул рукой по столу, чему-то обрадовался.

— Вот-вот, — пробасил он. — Я ведь этой передачки не слышал. Но теперь понимаю. Ты всех разжалобил. Вчера звонили и сегодня, — сказал замполит. — Какая-то старушка позвала тебя на пироги. Я ей говорю: «Будьте спокойны, бабуся, государство его поит и кормит». А она мне: «Государство таких пирожков не выпекает. Вы уж ему все-таки дайте мой адресок, он сирота». — Замполит положил передо мной исписанный листок бумаги. — Тут еще один адрес, — сказал он и передразнил девичий голос: — «Я школьница. Мне стихи его понравились, переписываться хочу».

Я краснел все больше и больше.

— Еще не все, — сказал замполит. — Сегодня звонила учительница французского языка. Хочет тебе помочь. Приглашает сегодня вечером. Вот ее адрес. Тут, в конце. — Замполит ткнул пальцем в бумагу, поднялся со стула, выпятил живот. — Это и есть наша советская действительность, — сказал он торжественно и протянул мне широченную мягкую ладонь. — Поздравляю! Желаю дальнейших успехов.

Из кабинета я вышел с листком в руке. Крупным размашистым почерком были написаны на нем адреса людей, которых я никогда не знал.

— Бабушка, невеста, француженка! Ну и даешь ты, Лёпа, — сказал я громко сам себе, складывая листок вчетверо. Мне было почему-то неловко держать его в руке, прятать в нагрудный карман гимнастерки. Вздрагивали пальцы, и самому хотелось подпрыгнуть, или побежать, или крикнуть погромче что-нибудь дурашливое и радостное. На мгновение я представил себе корреспондента. Он держал передо мной микрофон. Почти у самых губ. Но теперь мне уже не было противно, как раньше, говорить в маленький металлический подслушиватель, признаваться бездушной железяке, она не глотала мой голос, мои слова не улетали в ничто. Я говорил — глаза в глаза, от сердца к сердцу.

Я промчался по коридору, прогрохотал по лестнице, выскочил на улицу и понесся к телефонной будке. Нашел монету, набрал номер.

— Алло, — услышал я знакомый хрипловатый голос Деда, подождал, пока он откашляется.

— Это я, Леня.

— Здравствуй. Что у тебя хорошего?

— Спасибо вам, — сказал я.

— За что? — удивился Дед.

— Можно я к вам приеду и все объясню?

— Только не сейчас. Я очень занят. Приезжай попозже, к вечеру, — сказал Дед. — А все-таки, что произошло?

— Понимаете, прямо в училище позвонила какая-то бабушка, а потом девушка, а потом француженка.

— Ничего не понимаю, говори яснее. Какая бабушка, какая француженка?

— Преподавательница. Она хочет мне помочь по французскому языку. А бабушка зовет на пироги. А девушка предлагает переписываться. Это после той передачи. Представляете, как здорово!

— Поздравляю. Жду тебя вечером. Поговорим, — сказал Дед.

Когда я повесил трубку, у меня было такое чувство, что мой день рождения не завтра, а сегодня. Как будто только теперь я начинаю жить. Перед будущим нет ни страха, ни тревоги. Оно — награда за все трудное, что было в прошлом.

Тогда не стоит жить

Вечером Дед встретил меня у дверей с трубкой во рту. Рыжий пенковый чубук висел у самого подбородка. Дед придерживал его рукой, вминая пальцами табак.

— Здравствуй, входи, очень хорошо, что пришел, — сказал он скороговоркой, захлопнул дверь и звонко зашлепал домашними туфлями по коридору. Он, кажется, не шел, а бежал, увлекая меня за собой. — Ты как раз вовремя, — сказал он на ходу. — Я тут кое-что придумал.

В комнате Деда было накурено и солнечно. В светлом тумане как будто покачивались книги на полках стеллажей. Большой письменный стол, два стула у окна и часть широкого дивана были заняты листами бумаги — это были карты. Самая большая из них висела на стене, она была исчерчена красным и синим карандашом; пунктирные и сплошные неровные линии пересекали ее с севера на юг, с востока на запад, кружили и петляли, кажется, по всей планете.

Я уже не раз видел эту карту. На ней были отмечены маршруты осуществленных и не осуществленных путешествий. Дед много где побывал, когда плавал капитаном торгового судна. Немало поездил он и по земле — один и с нами, кружковцами. Дед любил странствия, когда говорил о них, молодел, преображался, и тогда казалось, что ничего более важного и замечательного не существует в его жизни. Особенно он любил намечать новые маршруты. Он говорил, что нужно уметь радоваться путешествию сначала в мечтах, потом в реальности и, наконец, в воспоминаниях.

Дед усадил меня на диван, а сам опустился в любимое деревянное кресло. Сел не глубоко, на краешек, нетерпеливо перебирая ногами и попыхивая трубкой. Он явно думал о чем-то своем, веселом, путешественном, и ему хотелось поделиться планами, но он спросил:

— Так что у тебя произошло?

Я стал рассказывать, как был у замполита училища, как тот дал мне адреса людей, которые захотели со мной познакомиться, услышав передачу.

— Это хорошо, хорошо, — похвалил меня Дед, по-прежнему нетерпеливо перекладывая одну ногу на другую. — Ты обязательно пойди к француженке. В наше время нужно знать иностранный язык, мало ли куда придется поехать.

— Неплохо бы очутиться во Франции, — сказал я.

— Еще бы, — отозвался Дед. — Но ты знаешь, я тут придумал такой маршрут… — Он вскочил с кресла, подбежал к карте и широким взмахом руки словно бы рассек ее с юга на север. — От озера Зайсан по Оби до Северного Ледовитого океана! Мы поплывем на плоту из автомобильных камер. Путешествие не из легких, но зато будет, чем гордиться, а? Махнем?

— Еще бы, конечно, махнем! — обрадовался я. — У меня все лето будет свободным. Я готов хоть по воде, хоть через Каракумы.

Дед слушал, улыбался, сопел и хлюпал трубочкой. В глазах его было что-то совсем молодое, даже мальчишеское. Каким он бывает разным, наш Дед, — когда грустит, когда сердится, когда мечтает…

— Каракумы, говоришь? Каракумы, Каракумы… А что ж! Это совсем неплохая идея. Мы пересечем всю Среднюю Азию. Самарканд, Бухара…

— Для такого пути нужен верблюд или вездеход, — заметил я.

— Чудак, — остановил меня он. — Ехать нужно знаешь на чем? На детских самокатах! Да-да, детские самокаты с велосипедными моторчиками — вот наш транспорт. Он не тяжелее тросточки. А проходимость!

— А перегрев? — спросил я в тон Деду. — Велосипедным моторчикам трудно будет в такую жару. Вы помните, у вас даже в Карелии едва тянул. Вы еще называли свой велосипед упрямым ослом, когда моторчик отказывался тащить в гору. Вы еще завидовали нам, что мы на обычных дорожных велосипедах. Крути себе педалями и крути.

— Упрямым ослом? — Дед задумался. — Ослы. А что ж. Ослы — это прекрасно! — воскликнул он. — Именно ослы, как я раньше не сообразил? Мы отправляемся в Среднюю Азию, покупаем там двух ишачков, садимся верхом и медленно, почти недвижно начинаем плыть по пустыне. Кругом колючки да пыль, да выжженная равнина, а мы будем плыть и плыть на ишачках, покачиваться, дремать и думать. Вот уж когда можно будет обо всем хорошенько подумать!

Дед быстро вложил в рот черный мундштук, затянулся, выпустил на волю клуб дыма, потом в одно мгновение очутился возле стола. Он был так взволнован, что оставил свою трубку в черной чугунной пепельнице. Я был удивлен, что мы так быстро пересели с одного вида транспорта на другой, но не стал прерывать Деда. Путешествие на ишачке мне тоже пришлось по душе.

— А если надоест равнина, — продолжал Дед, — мы сможем подняться в горы. Да-да, не улыбайся. Ишаки сильные. Они поднимут нас в такое высокогорье, где лишь вечный снег.

— А я и не улыбаюсь, — сказал я. — Снег, так снег, я на все согласен. Я улыбаюсь от удовольствия.

— Но только, — таинственным шепотом сказал Дед, — никому ни слова: перехватят, опередят. Такие идеи под ногами не валяются.

Теперь и мне путешествие показалось таким реальным, что я уже больше не мог сидеть на диване, заходил по комнате вместе с Дедом. Комната стала тесной, сдавленной стенами, я не выдержал и распахнул окно. А Дед вновь подошел к географической карте.

— И ничего себе кружочек мы сделаем! Ты только взгляни. Начнем вот отсюда, видишь? Ну, здесь еще жара, скорпионы и тарантулы, а дальше… дальше хребты, обвалы, пропасти, горные реки, разреженный воздух и эдельвейсы. Ты когда-нибудь видел эдельвейсы? Не просто цветы — легенда.

— И еще там беркуты, — сказал я.

— И горные туры, — сказал Дед.

— А чем мы будем кормить наших ослов? — неожиданно пришло мне в голову.

— В самом деле, чем? — озадаченно переспросил Дед.