Рядовой Рекс - Борис Сопельняк

— Ладно. Поговорю с врачами.

Громов вышел из палатки заметно повеселевшим.

«Ну вот, начало есть, — думал он. — Теперь нас двое. Да еще тех пятеро. Наскребем. Будет у нас рота, настоящая разведрота! Поработать, конечно, с ребятами придется, но не боги горшки обжигают».

Прежде всего Виктор разыскал Ларина.

— Рад видеть живым, — козырнул Ларин.

Громов досадливо отмахнулся.

— Седых столько о вас рассказывал, — продолжал Ларин. — Да и я вспоминал.

— Погодите-погодите, уж не вы ли тот лейтенант?…

— Я, — широко улыбнулся Ларин. — Это я провожал вас в ночь на третье.

— Ну конечно! Вы еще о лягушках говорили, об осоке…

— Так точно.

— И о пенечке с пулеметчиком.

— Вы его взяли?

Громов внимательно посмотрел на заострившееся лицо лейтенанта, пытаясь найти хоть какие-то черты запомнившейся ему миловидной юности, но все бесследно исчезло. Перед ним стоял пехотный лейтенант в выгоревшей, потрепанной гимнастерке. «Тело легкое, собранное, нога тонкая, быстрая, глаз внимательный, острый, рука сухая, твердая, медаль «За отвагу» тоже кое о чем говорит», — прикидывал он шансы Ларина стать разведчиком.

— Языком владеете?

— Французским, — развел руками Ларин. — Учу немецкий. По разговорнику, но кое-что уже понимаю.

— Это хорошо. Язык врага знать надо. И не только язык. Привычки, манеры, особенности характера, слабости — это в нашем деле тоже дорого стоит. Не хочу неволить, — неожиданно твердо сказал он. — Могу, но не буду. Воевать в разведке не каждому по плечу, бывало, помучившись с нами, офицеры просились в стрелковые взводы. Поэтому вопрос ставлю со всей ответственностью: хотели бы вы, лейтенант Ларин, стать командиром разведвзвода? Не торопитесь, подумайте.

— Я уже думал, — сразу ответил Ларин. — Даже жалел, что не могу прийти к вам лично. Но когда узнал, что вы живы, решил действовать. Вот рапорт с просьбой перевести в разведку, — протянул он аккуратно сложенный листок.

— Руку, лейтенант! — улыбнулся Громов. — Принимайте командование первым взводом и… начинайте его комплектовать.

Еще трое суток капитан Громов мотался по частям и наконец смог доложить, что разведрота пополнена. Именно так он сказал, считая, что, если от подразделения остался хоть один человек, оно не создается заново, а пополняется. Полковник Сажин попросил показать новобранцев. Во главе первого взвода стоял лейтенант Ларин. Второй принял пока что долечивающийся младший лейтенант Седых (полковник прямо в палатке поздравил его с присвоением офицерского звания). На правом фланге третьего — коренастый лейтенант-сапер с соответствующей росту короткой фамилией Зуб.

Фронтовиков видно сразу. Их примерно четверть состава. Распределил ветеранов командир так: в каждом взводе, в каждом отделении несколько по-настоящему обстрелянных солдат. На них и будут равняться новобранцы.

— Мы всегда гордились разведчиками, — сказал полковник Сажин. — Своими успехами дивизия во многом обязана хорошей работе разведки. Уверен, так будет и дальше.

XV

— Придется штурмовать, — решил капитан Громов. — Если не выбьем немцев из этой проклятой конюшни, атака захлебнется. Местность открытая, конюшня хоть и разрушена, а дот получился непробиваемый. Словом, пойдут добровольцы.

Вся рота шагнула вперед.

— Спасибо. Другого не ожидал. Но рота — это много. Пойдут два взвода: первый и третий. Второй будет молотить по конюшне, не давая немцам высунуться. Лейтенант Ларин и лейтенант Зуб, ко мне!

Когда командиры взводов подошли к Громову, он отвел их в сторону и сказал:

— Одновременно с вами прямо в лоб на конюшню пойдет стрелковая рота капитана Лохмачева. Ваше дело — обеспечить фланги и присмотреться к людям. Для многих — это первый бой. За десять дней мы их кое-чему научили, но не мне вам говорить, что такое первый бой. Новобранцев расставьте так, чтобы рядом были «старички», и накажите им опекать молодых: ненавязчиво, так, чтобы не обидеть, но присматривать и помогать, где словом, а где и делом.

После короткой артподготовки взлетела ракета, и в атаку поднялась пехота. Когда до конюшни оставалось метров триста, заговорили немецкие пулеметы, а потом подключились и минометы. Ряды атакующих смешались: где разведчики, где автоматчики — не понять. Солдаты расползлись по пшеничному полю, используя каждую ложбинку, каждый бугорок. Лейтенант Ларин оказался рядом с капитаном Лохмачевым. Тот сидел среди осыпающихся колосьев и ругался самыми распоследними словами. Ларин подполз ближе, и… ему стало плохо. У капитана ниже колена была оторвана нога, но голень держалась. На одной коже. А капитан костерил разорвавшуюся рядом мину и пытался оторвать перебитую ногу.

— Чего уставился?! — побелевшими глазами зыркнул он на Ларина. — Нож есть? Режь! Как это не можешь?! Режь, говорю! — схватился он за пистолет.

Ларин взмахнул ножом, аккуратно отложил в сторону ногу, обутую в стоптанный сапог, перетянул ремнем бедро, взвалил Лохмачева на спину и пополз к своим. Где-то на краю поля сдал его санитарам — и снова к своему взводу. Метрах в сорока от конюшни засел в воронке, но его обнаружили и не давали высунуться. И вдруг голос: «Лейтенант, давайте сюда!» Оказывается, разведчики пробились к конюшне и заняли левый угол.

— Прикройте! — крикнул Ларин, выждал момент, вскочил, бросок — и вот он у своих.

Пять контратак предприняли фашисты на левый угол конюшни, но разведчики их отбили. А в тот момент, когда рота Лохмачева пошла на решительный штурм, поднялись и разведчики. Рукопашная была упорной, в какой-то момент инициатива перешла к немцам. Но тут подоспел Громов со вторым взводом.

Все, за фланг дивизии можно быть спокойным. Громов отвел разведчиков в тыл. А вскоре началась мощнейшая артподготовка. Почти час все стонало и дрожало от грохота пушек и воя «катюш». Потом над самой землей пронеслись штурмовики, а под ними волна за волной шли танки. Так начался знаменитый прорыв у деревни Вяжи, открывший путь на Орел.

Батальон капитана Маралова застрял у какой-то безымянной деревеньки. Три разбитых домика, колодец и сложенный из камней лабаз. Но все это на высотке, прикрытой глубоким рвом и противотанковыми ежами. В бинокль хорошо видно, что высотку держат закопанные по самые пушки «фердинанды». Как их достать? Илы и то не смогли поджечь.

Своим батальоном Маралов был доволен. Новенькие «тридцатьчетверки» с более мощной пушкой, выписавшиеся из госпиталей экипажи — народ боевой, всякого лиха повидавший, но при всем том батальон топтался у деревеньки и даже не мог ее обойти — мешали глубокие овраги. Сколько ни ломал Маралов голову, ничего лучшего, чем использовать эти овраги, он не придумал. Сначала по ним прошли пешком. Механики-водители качали головой и скребли затылки. В конце концов решили так: две роты демонстрируют атаку в лоб, а третья под шумок полезет по оврагам. Если удастся выйти в тыл, две красные ракеты — и общий штурм.

Тем временем по рощицам и перелескам, избегая открытых мест, шла колонна медсанбата. Дивизия Сажина наступала, возить раненых стало далеко, поэтому было принято решение о передислокации хозяйства капитана Васильева. Когда колонна двинулась вперед и медики поверили, что наконец-то началось долгожданное наступление, всех охватил такой подъем, такое возбуждение, что этому настроению поддалась и Маша.

— Мое место впереди! — заявила она Васильеву. — Я все-таки санинструктор, а не хирургическая сестра. Сколько могла, работала в тылу, а теперь все, баста!

Васильев понимающе слушал Машу, он знал, что не станет ее удерживать, но и жалел, что не смог этого сделать. Все-таки в медсанбате безопаснее.

— Хорошо, Мария Владиславовна, — с грустью сказал он. — Не смею задерживать. Наступление! Что ж, идите, а мы, тыловые крысы, будем тащиться сзади и ждать реляций о ваших подвигах.

— Да ладно тебе, Коля! — поцеловала его Маша. — Не кисни. Я знаю, ты и сам не прочь рвануть вперед.

— Не прочь! — загорелся Васильев. — Два года воюю, а не убил ни одного фашиста. Нонсенс! Что скажу детям лет через двадцать, а?

— Что на войне у каждого свои обязанности, — назидательно начала Маша. — Одни людей калечат, а другие лечат — вот, собственно, и вся война.

— Ну вот, и ты туда же… От Виктора нахваталась, что ли?

— Ага! — озорно подхватила Маша. — От него. Все от него!

— Вот именно. Ты там поосторожней. Не забывай, что тяжести носить вредно. Уже вредно, — после паузы добавил он.

— Я буду выбирать легких. Отныне моя специализация — молоденькие, не слишком упитанные лейтенанты, — засмеялась Маша и убежала за своей сумкой.

Пройдут всего сутки, колонна все так же сторожко будет двигаться вперед, внешне как будто ничего не изменится, лишь доктор Васильев станет мрачнее тучи. Он начнет сторониться людей, избегать каких бы то ни было неслужебных разговоров и ругать себя самыми последними словами…