Байки старого шамана - Александр Эрдимтович Башкуев

«урга» — это скорее кафедральный собор). И так как урга стояла одна в этих краях, это стойбище так и называлось. Все равно что на русской карте было бы место, которое бы называлось «Собор». Это чтобы вам было понятнее. Соответственно раз никакой власти в местной степи на тот момент не было, а главным и единственным населенным пунктом, причем населенным исключительно буддистскими ламами, была местная урга, то и армии никакой там отродясь не было, ибо нищенствующие ламы — весьма плохие вояки. И как этими ламами от японских самураев границу нашей страны защищать тогда было загадкой.

Поэтому было принято решение: штаб-квартирой Восточно-Сибирского корпуса сделали нынешний Улан-Удэ, а тогда Верхнеудинск, потому что это был последний крупный город на Улундинском тракте в Китай. Все села и поселения вдоль тракта стали военными лагерями, и с той поры все эти села и города — Джида, Шилка и Акатуй и все прочие — стали военными базами, а позже — гарнизонами и даже аэродромами, а вся область к востоку и югу от Верхнеудинска уже с 1907 года была объявлена «закрытой зоной» Российской империи. В наше время эта зона даже расширилась, и тех же ссыльных или прочих преступников запрещалось пускать на восток — дальше Иркутска или на запад дальше Читы. Помните:

«Шилка и Нерчинск не страшны теперь,

горная стража меня не видала,

в дебрях не тронул прожорливый зверь,

пуля стрелка миновала…»

Да, «Славное море, Священный Байкал». А вы можете нынче на карте найти пресловутые Шилку или же Акатуй? А нет их на карте теперь. Как корова языком слизала. А ведь крупнейшие были каторги, туда декабристов возили в царские времена. А пропали бесследно, так же, как пропали города типа Сарова. Только Саров исчез уже в советское время, а Акатуй, Джиду, Шилку и Нерчинск перестали рисовать на карте еще в царские времена. Нынче все население там работает в военных гарнизонах да на полигонах с аэродромами, а в те годы люди на прежних каторгах учились военному делу, и их потом отпускали домой на побывку. Причем отпускали с личным оружием, и от этого оружия у нас в краях было много. Именно поэтому к нам тогда приезжал революционер Иван Бабушкин, ибо, когда оружия кругом было много, старые большевики думали, что легко иголку затерять в стоге сена. Однако поймали его в краю, где у каждого было оружие — проще легкого. Равно как для европейцев все азиаты на одно лицо и в жизни они сходу не отличат бурята от баргута, так и в оружии верные большевики-ленинцы в этом деле «рамсы попутали». Пусть и было оружие здесь у каждого, но все русские были с «мосинками» русского образца, а монголы и буряты — с немецкими «маузерами». А Бабушкин вез английские «энфилды» и пулеметы системы «гочкис». Все знали, что такие были лишь у хунхузов с баргутам и выдавали им их японцы. Могло быть, что это трофеи, хоть нас и заставляли взятые в бою «энфилды» и «спрингфилды» на утиль сразу сдавать, да и стрелять из них, привыкнув к маузеру — было совсем неудобно. Но пулемет «гочкис» даже по тем годам, по воспоминаниям стариков, был хорош и легче штатных «максима» иль «маузера», поэтому его часто брали трофеем. Вот только у Бабушкина его «гочкисы» были в смазке, а стало быть, только что японской разведкою выданные, потому его сразу и подписали в расход, как шпиона-лазутчика, а старые большевики долго после этого носу не казали в наших краях. Поняли, что на пустяке обмишулились. Потом, уже перед самой войной, пришло предложение переименовать наш Мысовск в город Бабушкин, в честь героя. Мы все поддержали это предложение единогласно. Он ведь и впрямь был герой революции, а то, что через наши края английские винтовки везти, когда все тут ходят с оружием, — это все равно что на себе мишень нарисовать и надпись: «Я — японский шпион!» — ему было неведомо. Это же не отменяет того, что он был герой, верно? Ну, получил от японцев винтовки, чтобы свою страну Предать и Разрушить, но ведь это же он ради мировой революции. Мы единогласно сочли, что надобно это обязательно увековечить, чтобы все наши и дети, и внуки об этом помнили.

А после того как переименовали Мысовск и Верхнеудинск да засекретили Шилку, Нерчинск и Акатуй — карта стала совсем не той, как была в старые времена. Нынче вы уже и не сыщете места квартировки Восточно-Сибирского корпуса, куда перед Первой мировой войной вывели из действующей всех русских офицеров германского корня, чтобы они к немцам не перешли. А на этих старых — еще царских — каторгах за высокими заборами со рвами и колючей проволокой немецкие офицеры денно и нощно готовили волонтеров нерусской внешности для войны с хунхузами и баргутами. В этом смысле нам, бурятам, неслыханно повезло. Мы всегда были крупнейшим народом за Уралом в России, мы на протяжении всей истории были верны России и нашим Клятвам, и поэтому именно в наших краях оказалось больше всего мобресурсов, когда Россия подчинилась ограничениям Портсмута.

После войны мне довелось много времени провести с одним пленным японцем, который некогда готовил отряды хунхузов для войны против нас. Он нас консультировал по неким вопросам. Мы его провозили по нашим краям, он увидел наши лагеря подготовки и в Акатуе, и в Нерчинске и сказал очень важную вещь: «Теперь я знаю, почему мы проиграли вам войну в Азии. Мы точно так же учили воевать против вас — местных, маньчжур и баргутов, но честно скажу, я никогда не считал их равными нам, японцам. А вы, я гляжу, учили, кормили и воспитывали своих бурятов с монголами не хуже, чем своих русских. В итоге на поле боя ваши солдаты были сильнее, чем наши. Наши воевали как собаки, выученные защищать господина, а ваши — сражались за свою страну, за свою Родину. Мне теперь ясно, что иного исхода у этой войны быть не могло. И все равно я не считаю всех этих подзаборных хунхузов и вонючих баргутов равными нам, японцам. И это печалит меня, ибо это значит, что исход борьбы был предопределен свыше!»

Не знаю я, как к этому относиться, но в роду у нас бытует такая история. Когда завершилась Русско-японская, а вокруг Байкала дорогу построили, деда с его экипажем перебросили на восток — на Амур. Пока строился