Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1824-1836 - Петр Вяземский

Манифест мне не поправился. Антон ни слова не сказал о 58-летнем благодетельном царствовании брата своего и ни слова о горести народной; не обещает царствовать в духе брата – по правилам мудрой терпимости и строгой экономии государственной. Это бы утешило или успокоило народ. Новый король говорит, что впредь до усмотрения остается все по прежнему в присутственных местах и во всем управлении, как бы намекая, что после предпримет перемены и нововведения. А мудрость усопшего в том более и состояла, что он хранил старые уставы, приступал к переменам осторожно и не спешил коверкать старое, а исправлял, совершенствовал. И в самом законодательстве, чувствуя нужду в исправлении, в пополнении оного, шел осторожно; покупал законодателей и поручал рассмотрение новых проектов людям испытанного благоразумия и просвещенным. Два законника, Стюбель и Титман, с коими я в Дрездене коротко познакомился, трудящиеся над проектами уголовных законов, весьма несовершенных и устаревших в Саксонии, уверяли меня, что нельзя быть благоразумнее, благонамереннее и более готову на все доброе и полезное, как был король. Ave, sancta anima! Девизом его была невинность и надежда, и символом надежды в невинности избрал он два цвета для герба государственного: белый в зеленом, после раздробления 1815 года. Кстати о гербе. Единственный акт, коим король Антон ознаменовал первый день правления в своем манифесте, есть объявление в оном, что государственная печать остается та же, пока новая не сделается.

Посылаю тебе листик из здешней газеты, вчера вышедшей. Каково приноровление черной розы на платьях к розам садовым! Если бы и дочь короля, от чего, Боже, сохрани, скончалась, то и тогда. о росе думать не время. А король? Er ist schon längst eutblättert… и годами, и Венским конгрессом! Говорят, что непосредственный по закону наследник Антона, второй брат короля умершего, Максимилиан, откажется от престола в пользу сына своего Фридриха. Мы познакомились с обоими сыновьями его, Фридрихом и Иоанном, и обедали у последнего в Дрездене. Оба нам очень понравились умом и образованностью своею. Оба служат в важных государственных местах и деятельно, и занятия государственной службы не мешают им заниматься литературой, сочинять стихи и искусствами. Супруга Иоанна – милая, умная женщина, сестра умного короля Баварского. Престол не без надежды, ибо скипетр должен перейти к Фридриху, и братья очень дружны. Я знал профессора, который занимался с ними юриспруденциею и прошел полный курс оной. Кстати о королях. Мне не удалось видеть полковника Густавсона, живущего здесь в бедном загородном трактире «Die golden Sage» («Золотая Пила») и ежедневно там же и обедающим за шесть грошей в день, в бедном платье и без слуги, но с усами и с физиогномией Карла XII. Северный король приехал сюда на козлах дилижанса и отморозил себе пальцы. Жуковский видел его читающего. «Лейпцигскую газету». Желая войти с ним в разговор, он попросил у него газету. Отставной король подал ему ее, но Жуковский спросил его, не нужна ли ему она? Он отвечал сухо: «Если бы она мне нужна была, то я бы вам ее не дал», и этим прекратил разговор. У него остался капитал, составляющий все его достояние, с коего получает он 700 или 800 талеров в год, и в том весь доход его. Он никого не видит, кроме живущих в трактире, за столом. Во время ярмарки редко сходит в общую комнату из своей, во втором этаже, и иногда встречают его на валу городском. Странно, что там, где решилась судьба Густава-Адольфа и Германии, там пришлось влачить жизнь другому Шведскому королю, и как! Не знаю, бывает ли он близ Люцена?

Сегодня Сережа спал ночь хорошо. Сердце отлегло, и я расписался, по прошу не печатать меня, а если хочешь, то составляй свои статьи о том, что пишу.

Я посылаю отсюда чрез Скуратова первое замечание на объявление о переводе Карамзинской «Истории». Других не успею послать. Напечатай, если желаешь, с чернового моего brouillon. Поправьте в слоге, что хотите. Посылаю и немецкую газету, на которую пишу. Другие примечания будут на замечания рецензента о Винете. Сущность в том, что Карамзин не мог знать сомнений немецких критиков об историческом бытии Винеты, ибо сии сомнения начались с Румором, в 1816 году изданном, когда и Карамзин писал и печатал свою «Историю». Прежде никто не сомневался в существовании Винеты, и Иоанн Миллер блистательно описал её падение и поглощение развалин её волнами морскими. Постарайся, чтобы не знали автора сих замечаний, ибо мне не до авторской славы, и если бы я печатал с именем, то писал бы иначе. Посылаю тебе еще несколько номеров «Blätter für litterarische Unterbaltung». Отсюда можешь брать многое для журнала, а меня щади. Я хотел послать к тебе два тома Мартенса (молодого), печатающихся у Брокгаузена, актов дипломатических: «Causes célèbres du droit des gens», rédigées par le baron Charles de Martens, 2 vol., gr. 8®, Leipzig, но еще не отпечатано. Я видел в листах, в типографии Брокгаузена, и нашел то, что ожидал, то-есть, редкое и любопытное собрание актов дипломатических дяди его, бывшего нашего профессора Мартенса в Гёттингене и раштадтского негоциатора. Постарайся достать эту книгу, ибо, вероятно, запрещена не будет, и выбери из неё все, что относится до России, например, акты о Матвееве в Лондоне и прочее. Ты первый можешь познакомить и нашу публику, и наших молодых дипломатов, а может быть и старых, с сею полезною компиляциею. Племянник Мартенс щетится оборышами после дяди, но собрание его любопытно по многим отношениям.

Переписка Гёте с Шиллером, объявленная в лейпцигском каталоге, еще не вышла, а переписка германского Платона-Якоби, в двух частях, с первыми литераторами и философами Германии, слишком толста для посылки. Не худо из неё выбирать письма для журнала: есть прелестные. Вся жизнь, нравственная и умственная, немцев отражается в сих двух томах. В Париже вышли «Les veillées russes», новый сбор и переводы отрывками из вас всех.

С вами ли Карамзины или еще в дороге или в деревне? Мысленно и всею душою обнимаю их. Скажите им все, что о нас знаете. Прошу их писать со мне в Париж или в Эмс. Жуковский везет им цветов Арнольда, а в Париже отыщет и краски. Не проходит дня, в который я бы о них не думал. Вчера оно приснились мне, и мне не хотелось расстаться с мечтою, но ни они, ни сон, не возвратились, и я удовольствовался снова одним воспоминанием страшного прошедшего года. Страшусь подумать об эпохе свидания! Где, как найду их, когда? Андрюшу и всю малую братию целую нежно и братски. Милую твою княгиню благодарю за воспоминание, а княжен ваших и богатыря Павла прошу не забывать их старого друга. Жалею о Веневитинове. Из тетрадей и книжек твоих еще ничего не получал. Может быть, в Париж легче будет прислать из Петербурга. Знайте, что в конце июня, нового стиля, мы уже в Эмсе. Здесь удалось услышать, хоть по-гречески, «Христос воскресе». Сегодня приезжают сюда русские из Дрездена: граф Головкин, княгиня Голицына (Суворова), которая все просит тебе о чем-то напомнить. Офросимовы были и, нагруженные товарами, возвратились родить в Дрезден, а оттуда в Карлсбад.

И дым отечества приятен!

Пушкина пишет нам, что Батюшкову гораздо лучше, и он спокойнее. Кланяйся И. И. Дмитриеву и скажи, что я вспомнил его в жилище Геллерта и гуляя но цветущим садам Лейпцига и его окрестностей. Мы живем в саду Рейхеля, окруженные более нежели шестью тысячами вишневых деревьев, яблонями, грушами, и все в цвету и благоухает! Не будучи эгоистом, для меня плодовитые деревья нравятся и… надеждою.

Un parterre me plaît lorsque mon oeil surprisY peut entre les fleures découvrir-quelques fruits.

При случае пошлите это письмо Козлову одному. Не успею отвечать ему.

8-го мая.

Может быть, удастся послать тебе и манифест нового и биографическую статью о старом короле, но короли на ум не идут: брат опять провел худо ночь. Я послал вчера в Дрезден к Скуратову книги и начало замечаний о Карамзине. Не успел ни выправить, ни сократить. Не знаю, разберете ли. Остальные пришлю из Парижа, если болезнь брата позволит.

Милый Жихарев, отошли книги отмеченные к Дяд.; остальные сохрани для меня и отдай нужные Вяземскому; книжки Линднера сохрани: это истинный мудрец в христианстве, глубокого ума и глубоких сведений с простотою евангельскою; не скрывает света, по действует, им озаряемый, как педагог и профессор; за то здешние книжники и фарисеи лишили его кафедры в гимназии и привязались к тому, что об проповедывал любящим его детям слово Христа: «Оставьте отца и мать и по мне идите». Это не понравилось. Вы видите, что и в просвещенной Саксонии не без греха! Я был некогда, по должности, в сношении с Линднером, но и не подозревал в нем того мудреца-христианина, которого нашел и беседою коего насладился в уютном садике, где он окружен цветами и ульями. Улыбка его значительная, и вся физиономия выражает добродушие с глубокомыслием и тонкою проницательностью. Ясность в идеях и в выражении оных необыкновенная; оттого и дети его любят и понимают, и профессора, философы, разумеется беспристрастные, находят его глубокомысленным. Это человек по моему сердцу: скромен, но говорит охотно и свободно.