(сборник) - Слово солдате

— А мама что? — спросила Нина.

— Все равно, когда ты говоришь, если маму убьет...

Они помолчали. Разрывы прекратились, ветер приостановился, и стало на минуту очень тихо.

— Ну, а если маму не убьет, — сказала Нина, — а мы с тобой съедим кашу...

Витя не ответил. Снова взорвались бомбы, раз, другой, третий, выплыл, придвинулся к мостику и исчез черный замок.

— Ну, а если маму убьет? — произнес еще более грубым голосом Витя. — Каша совсем замерзнет. На чем мы ее будем отогревать? Только больше чурок изведешь. А сейчас она еще мягкая... Съедим, Нина, а?

Нина подумала и сказала:

— Нет, Витя. Может, ее все-таки не убьет...

Не заговаривая больше, они дождались конца бомбежки, выползли на четвереньках из-под моста, окоченевшие, скорчившиеся, и пошли домой.

В воротах дома к ним кинулась мать и, обнимая их, забормотала какое-то неразборчивое слово, вроде маленькие или миленькие, все стараясь что-то проглотить и задыхаясь.

В комнате, разогрев кашу на железной печечке, она разделила ее поровну между детьми.

— Мам, а ты? — спросила Нина. — Почему ты не положила себе?

— Я уже поела, детка, кушайте, кушайте, — сказала мать, отворачиваясь от стола и копошась около огня.

Когда обед был кончен, Витя тихонько придвинулся к матери и поцеловал ее.

— Спасибо, — сказал о.н.

Потом ушел в дальний, совсем темный угол комнаты и позвал оттуда:

— Нина, а Нин, поди сюда.

Сестра подошла к нему, он обцепил рукой ее шею и прошептал:

— Нагнись. Ну, нагнись, тебе говорят, я скажу на ушко... Ты знаешь... ты, это... не рассказывай маме про то, про что мы говорили под мостом...

— Про кашу? — тоже шепотом спросила Нина. — Что я — разве дура? Конечно, ни за что не расскажу...

Леонид Ленч

СПАСЕНИЕ

Берег здесь был крутой, обрывистый, скалистый. Внизу в неверном свете молодой луны чуть белела узкая лента прибрежной гальки. На ней черными квадратиками выделялись разбитые, сброшенные за ненадобностью с дороги армейские грузовики.

Ночь была тихая. Черное море глухо шумело, лениво шевеля камни.

На высоком берегу под огромным дубом, великаньи ветви которого казались самостоятельными деревьями, растущими горизонтально, сидели Фадеев, старший лейтенант-зенитчик, Лысенко, младший политрук, и Черников, младший лейтенант. Их автоматы лежали рядом на траве.

— Ну, что будем делать, политическое руководство? — сказал Фадеев хриплым басом, снял морскую фуражку и вытер платком высокий массивный лоб.

Лысенко не ответил. Не отрываясь, он смотрел туда, где, багровея, словно рана на черном фоне ночного неба, весь в заревах пожаров и взрывов, умирал оставленный город. Смуглое привлекательное лицо Лысенко некрасиво кривилось, мускул дрожал на щеке.

— Сволочи! — шептал Лысенко. — Ах, сволочи!

— Я тебя спрашиваю, Лысенко, — повторил Фадеев.

— Известно, что делать! — горячо заговорил Черников, высокий юноша, почти мальчик, с усталым лицом, которое в лунном свете казалось мертвенно-бледным. — Пробиться некуда — враги всюду. До партизан нам не дойти: на этом пятачке нас перестреляют, как перепелок. Немцы ждут только рассвета. Предлагаю утром вступить в бой, драться до последнего патрона, а бойцам честно и прямо сказать, что это — конец. Гвардейцы не сдаются.

Черников положил руку на кобуру с револьвером.

Наступило молчание. Вдали снова загремели взрывы, и пламя, клубясь, метнулось к небу громадным алым лоскутом.

— Сволочи! — опять прошептал Лысенко. — Ах, сволочи!

— Погибнуть — штука нехитрая, — сказал Фадеев. — Только меня батька с маткой не этому учили.

— А чему же тебя учили батька с маткой? — уже с вызовом спросил Черников.

— Тому они меня учили, — сказал Фадеев, — что человек один раз на свете живет. И помирает один раз. Так что выходит, друг ты мой ситцевый, смерть — это штука серьезная.

— Да ты что предлагаешь?! — почти закричал Черников. — Сдаваться?! Говори!

Фадеев нахмурился. Доброе лицо его стало суровым, скулы окаменели.

— Думайте, что говорите, младший лейтенант Черников, — строго сказал он. — Я смерти не боюсь. Я с ней давно на «ты» свои сто грамм выпил. Но помирать-то надо с умом, чтобы польза была.

— Я же предлагаю драться! — горячо ответил Черников. — Мы умрем в бою, наколотив кучу фрицев. Разве это не польза?

Фадеев улыбнулся и положил большую теплую руку на плечо Черникова.

— Видишь ли, Паша, если бы мы имели приказ командования защищать этот рубеж, ты был бы абсолютно прав. Тогда уж — драться до последнего, а в конце — пуля в висок или граната под голову. Но сейчас положение другое. Город оставлен. Значит, сейчас наша боевая задача — сберечь себя и пробиться к партизанам.

— Фадеев прав, — сказал, вставая Лысенко. — Надо пробиться к партизанам. Здесь вести бой бессмысленно! Да и боеприпасов у нас — с гулькину душу!

— А как пробиться? — возразил Черников. — По берегу нельзя: они нас будут бить на выбор. Морем? На чем? — Он вскочил на ноги и заглянул вниз с кручи: Фадеев поднялся и встал рядом с ним. — Вон грузовики лежат разбитые. На них, что ли, поедем по морю, Фадеев?

Фадеев посмотрел вниз на грузовики, потом на Черникова, потом опять на грузовики. Внезапно глаза его хитро блеснули.

— Правильно, Паша, — сказал Фадеев, — на них-то и поедем.

— На грузовиках по морю? Ты, Александр Николаевич, должно быть, нездоров?!

— Я тебя тоже что-то не понимаю, Саша, — сказал Лысенко. — Объясни, пожалуйста.

Фадеев еще раз посмотрел вниз на грузовики, словно проверял, реальна его идея или нет, потом обернулся к Лысенко и Черникову и решительно заявил:

— Слушайте, други! Эти грузовики — наш единственный шанс на спасение. Предлагаю спуститься вниз, снять кузова, присобачить к кузовам скаты с покрышками для усиления плавучести и на этих, с позволения сказать, плотах двинуть к партизанам. Нам надо проплыть вдоль берега километров двадцать, не больше. Погода пока тихая — грести будем досками. Задача заключается в том, чтобы делать все как можно быстрее и как можно тише. А плыть надо ночью до рассвета. Ну, как, Лысенко, принимаем решение?

— Обожди, Саша, — сказал Лысенко, — это ты здорово придумал. Но ведь надо вниз спуститься. И боеприпасы взять и оружие. А здесь, гляди, какая высота. Метров семьдесят! Головы поломаем!

— Ну, это, положим, не страшно, — вмешался Черников, — у нас есть телеграфный провод, сплетем канат хоть на сто метров. По канату можно легко спуститься вниз.

Фадеев кивнул Черникову.

— Правильно, Паша. Ну, как, Лысенко, согласен?

Лысенко комически сдвинул фуражку на затылок.

— Ладно! Поплывем на грузовиках, черт их дери совсем! Откроем, так сказать, новую страницу в истории мореплавания. Зови бойцов, Александр Николаевич.

Фадеев тихо свистнул. Сейчас же из-за кустов и скал, из темноты ночи бесшумно появились люди в стальных шлемах, с автоматами, висящими на ремне на шеях. Лица их, воспаленные бессонницей, черные от пороховой копоти и усталости, осунувшиеся, с заострившимися чертами, выдавали страшное напряжение нервов, которое принесли им трагические, уже ставшие живой Легендой бои за город. Смерть его они сейчас наблюдали, сжав зубы и кусая кулаки, чтобы не разрыдаться,

— Бойцы! — просто сказал Фадеев. — Положение такое: надо пробиться к партизанам. Есть у меня один план...

И он коротко и точно рассказал, в чем заключается его план.

Бойцам предложение плыть по морю на грузовиках очень понравилось. Заиграли улыбки на измученных лицах. Высокий черномазый разведчик, коренной черноморец, которого все в полку звали ласково Юрочкой, показал в широкой улыбке все тридцать два великолепных зуба и сказал:

— Попы утверждают, товарищ старший лейтенант, что Иисус Христос по морю пешком ходил. А нам, выходит, пешком неудобно. Все-таки сейчас двадцатый век. Мы, значит, по морю на автомобилях! Шик, блеск, где-то треск!

Бойцы засмеялись.

— Надо канат сплести из телеграфного провода, чтобы спуститься вниз, и как можно скорее, — сказал Фадеев. — Старшина Игнатов, восемь человек на усиление кругового охранения, остальным — плести канат. Живо!

— Есть, восемь человек в охранение, остальным плести канат! — четко откликнулся Игнатов. — Разрешите исполнять приказ?

— Исполняйте!

Когда канат был готов, его обмотали вокруг дуба и закрепили надежным морским узлом.

— У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том, — с чувством продекламировал Юрочка. — Разрешите мне первому спускаться, товарищ старший лейтенант.

— Первым спущусь я, — сказал Фадеев.

— Нет, Александр Николаевич, так нельзя, — заявил Лысенко. — Ты — командир.

— Моя идея, мой и риск.

— Да разрешите мне! — взмолился Юрочка. — Я же, знаете, как лазаю, товарищ старший лейтенант! Как первоклассная обезьяна.