После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя

Том откашливается. Он смотрит на меня, затем отводит взгляд.

— Мне жаль… мне жаль, что в детстве тебе пришлось непросто, и что это просочилось в твою взрослую жизнь. Я… — он почёсывает бороду. — Это чертовски несправедливо.

Меня накрывает смущение. Я только что изверг свой словесный понос на уборщика. Я зажал его на скамейке, киша тревожностью, а потом выболтал всё о своём детстве. Я смотрю на свои пальцы, переплетая их и зажимая между коленей.

— Да всё нормально.

— Нет, — твердо говорит он. — Не нормально. Но ты не можешь это изменить. Ты можешь лишь двигаться вперед по мере своих возможностей и говорить себе, что своему ребёнку дашь лучшее, — после небольшой паузы он спрашивает: — У тебя дети есть? Ещё нет, если я правильно помню?

Я качаю головой.

— Мы пытались, но у меня возникли сложности…

Иисусе. Я едва не сказал это. Что со мной не так? Пусть я не договорил предложение, Тому наверняка несложно будет понять, что я имел в виду. Мои щёки заливает жаром стыда.

Том склоняет голову набок, и когда солнце выглядывает из-за грузных туч, я сквозь тёмные линзы вижу очертания его глаз. Но прежде чем я успеваю сообразить, что они выражают, он смотрит вниз.

Спустя несколько тихих секунд Том спрашивает:

— Ты говорил об этом со своей женой?

— С Фрейей? — я качаю головой. — Нет, конечно.

Том слабо смеётся.

— Не могу сказать, что виню тебя. Но, ээ… извини, если лезу не в своё дело, но это встречается чаще, чем ты думаешь. Это просто часть жизни. Так что, может, она должна… Фрейя, — произносит он, словно пробуя её имя. — Она должна знать.

Я смотрю на свои ноги.

— Да. Должна, — вздохнув, я провожу ладонью по волосам. — Но мы вот-вот уедем в отпуск со всей её семьёй, и она отчаянно хочет поддерживать хороший фасад перед всеми ними, не хочет беспокоить её родителей, поскольку это их праздник. Так что сейчас не лучшее время.

«Кого ты обманываешь? Удачного момента никогда не будет».

Том натягивает бейсболку пониже, когда солнце становится ярче и купает нас в жарких лучах.

— Звучит весьма стрессово.

— Так и будет.

— Один лишь перелёт, — его передёргивает. — Ненавижу эти летающие жестянки.

Я смотрю на него.

— Да. Это… я чувствую то же самое.

— Но ты полетишь, — говорит он. — Ради неё.

— Да, я лечу с ними. Ради неё. И её семья мне правда нравится. Я их люблю. Кажется, это самое близкое подобие семьи, что я получу.

— Потому что у тебя есть только мама и ты?

Я кошусь на него, и по моей шее бегут нервные мурашки.

«Полегче, Эйден. Твоя тревожность зашкаливает. И в такие моменты ты подозрительный и дёрганый».

Но я всё равно спрашиваю:

— Откуда ты знаешь, что у меня нет братьев и сестёр или отца?

Том пожимает плачами и отворачивается.

— У тебя в кабинете нет фотографий, помимо твоей жены и матери. Не то чтобы шарился, но я же прибираюсь там, ты же знаешь. И я умею читать между строк. Эта история аутсайдера чёрным по белому говорит «отец свалил в закат».

Моё сердце ухает в пятки.

— Настолько очевидно, да?

Том резко встаёт и смотрит на наручные часы.

— Чёрт. Совсем забыл про время. Надо заступить на смену, — взяв в одну руку термос, в другую сумку-холодильник, он поворачивается, будто собираясь уходить, а потом останавливается и опять смотрит на меня. — Я не хотел обидеть, когда сказал это. Когда я говорил, что это очевидно, я подразумевал, что обстоятельства явно выстроились против тебя, потому что мужчина, который должен был быть рядом, ушёл. Очевидно в смысле, что ты добился невероятных результатов, хоть и боролся против зыбучих песков нищеты и плачевного старта в жизни.

В моём горле встает ком.

— О. Ну… спасибо.

— Твой старик тебя подвёл, — говорит Том, глядя на свои рабочие ботинки. — Это создало для тебя сложности. И это неправильно. Но… ну, если это тебе поможет, я бы сказал, что ему наверняка тоже тяжело где-то там.

— Не могу сказать, что мне есть до этого дело, Том.

Он кивает, будто ожидал такого ответа.

— Да, и я тебя не виню. Однако теперь он несёт свой крест. Запомни мои слова.

Я встаю вместе с Томом, сунув руки в карманы. Мы почти одного роста. Может, я выше на пару сантиметров. Он держит глаза опущенными, переступает с ноги на ногу.

— Почему?

— Потому что после ухода он каждый день скучал по тебе. Ему приходится жить с последствиями своего решения. Он не видел, как ты рос, не может гордиться тем, каким ты стал, или смотреть, какой ты сильный. Он не получит права узнавать себя в тебе, познакомиться с твоей женой, подержать на руках своих внуков.

— Я бы сказал, это справедливо.

— Да, — говорит Том. — Я тоже так думаю.

Затем, не сказав ни слова, он в знак прощания дотрагивается до бейсболки, поворачивается и уходит.

Я смотрю ему вслед, чувствуя себя странно и неспокойно. Я рассказал уборщику о своей затруднительной ситуации больше, чем собственной жене. Что это говорит обо мне? Что я творю?

Я поворачиваюсь к зданию, рассердившись на себя, и тут мой телефон вибрирует. Достав его из кармана, я смотрю на экран. Сообщение от Дэна.

«Та инвестор, что присматривалась, попросила полную презентацию. Скрестим пальцы. Она может оказаться той самой».

Я быстро отвечаю ему, а когда закрываю сообщения, меня приветствует фото, установленное на обои телефона. Фрейя, запрокинувшая голову к солнцу — широкая улыбка, волнистые светлые волосы, взъерошенные ветерком.

Я сжимаю телефон и смотрю на свою некогда счастливую жену. Я прижимаю гаджет к подвеске под моей рубашкой. Обещание и надежда, прижатые к моей груди.

Глава 12. Эйден

Плейлист: Nick Mulvey — Begin Again

Господь, дай мне сил. Сначала моя мать в моём доме, потом просвистеть три тысячи миль в летающей жестянке над бездонными глубинами Тихого Океана.

Прошлой ночью я почти не спал, думая об этом. Когда приземлимся, мне потребуется самый долгий дневной сон в истории.

— Так где, говорите, кошачий корм? — спрашивает мама. Она хмуро смотрит на Огурчика и Редиску, которые мяукают и вьются между её ног. — Привет, лапочки, — она нагибается и гладит Редиску. — Репка. Ну разве ты не милашка.

Фрейя улыбается, будто её ни капельки не смущает, что моя мама не может запомнить клички котов, даже если бы от этого зависела её жизнь.

— Я покажу, Мари, — говорит она. — Я слишком быстро всё перечислила, извини.

Мама одёргивает свой свитер, выпрямляясь.

— Ничего страшного. Но второй раз показать не помешает.

— Спасибо, Фрей, — отрешённо говорю я, перепроверяя наши чемоданы.

Фрейя мягко кладёт руку на плечо мамы и направляет её перед собой.

— Итак, Мари, вот распорядок дня, а вот номера наших соседей, Марка и Джима, если вдруг возникнут проблемы…

Они уходят дальше по коридору в сторону кабинета, где мы держим всё необходимое для кошек, а моя мама опять спрашивает, в каком доме живут Джим и Марк. Я вздыхаю.

У мамы не лучшая память. Я слежу за её финансами, поскольку она начала забывать про счета, и тогда же мы с Фрейей мягко спросили, не можем ли мы оплачивать её аренду, чтобы она вышла на пенсию. Она сказала «нет, чёрт возьми». И это привело к огромной ссоре, когда я сказал ей, что это была не просьба, и моя мать не будет больше ни дня убирать чужие дома и ломать своё тело, когда мы с Фрейей поняли, что можем позволить себе обеспечивать её на пенсии. Даже если для этого придётся слегка затянуть пояса. Даже если для этого потребуется иногда подрабатывать на стороне. Я всем обязан своей матери. Платить её аренду, чтобы она могла дать отдых своему уставшему телу и пощадить свой разум, пребывающий в хаосе — это меньшее, что я хочу сделать для неё.

Поначалу она весьма рассердилась, но теперь ведёт себя лишь слегка раздражённо, когда мы с Фрейей раз в месяц проделываем часовую поездку на север. Мы помогаем ей убираться, просматриваем почту, разбираемся с разными нюансами, следим, чтобы всё было в порядке, и арендодатель не забивал на её проблемы. Если её память и дальше будет ухудшаться, то ей придётся переехать к нам. Или же нам понадобится найти ей жилой комплекс для пенсионеров, который она не возненавидит. Ещё одни расходы, которые надо учесть в бюджете, потрудиться и накопить.