Бета-самец - Денис Гуцко

Позавтракаем… Что ж, тоже вариант.

«Утро с одноклассником», — думает Топилин. В школе дружбу дружили, никаких амуров. Потом встреча выпускников. Оркестр, выпивка. Атмосфера. Разговор по душам в темном школьном коридоре. «Помнишь, какие мы были?» — «Да ты и сейчас такая». Как-то само собой случилось, а теперь непонятно, чем закончить.

Собирался подумать злобно — вышла обычная грусть.

Если бы можно было просто отвернуться, закрыть глаза — и, открыв, оказаться в другом месте. В своей постели, например. В своей жизни. В своей отдельной, тщательно огороженной жизни. Каким бы ни вышел этот постельный постскриптум, непременно выйдет натянутым.

«Почему бы нет? Взрослые люди. Ты только не рассказывай никому».

До сих пор он был капризен. Любой дефект женского тела расправлялся с его либидо, как гвоздь с воздушным шаром. Однажды сбежал от знойной красотки, разглядев ее выпяченный пупок: «Так и будет мне кукиш пузом показывать?» Анины изъяны нисколько его не отталкивали. Не нужно было учиться не замечать их. Счастье было вот такое — такие руки-ноги, такие формы, такой пупок… Под кожей на копчике обнаружилась некая жилка, незаметная, но отчетливо играющая под пальцем… когда он впервые нащупал ее, Аня пробормотала извиняющимся шепотом: «Особенность организма. Хрящик небольшой»… даже этот хрящик умилял и распалял Топилина.

Все повернулось удивительным образом в эти дни. Обычное тело обычной женщины стало главным занятием его жизни. Такого он не переживал даже в ранней молодости, когда азартно расправлялся с затянувшейся девственностью, в любую свободную минуту готовый кинуться голодной трусцой по городу, добывать новую неиспробованную плоть.

Домой к себе Топилин Анну не возит. Дома ремонт в разгаре. Всюду пыль, по утрам приходят штукатуры. Уже и не рад, что затеял. Но, с другой стороны, если бы не ремонт, как объяснить женщине, с которой спишь, почему в ее коммуналке можно, а в твоем двухэтажном — нельзя… Есть еще одна причина, о которой Топилин не хочет распространяться: он живет в квартале от Литвиновых. Машины могут встретиться на перекрестке. Да и в гости Антон захаживает.

Анне до ее соседей будто и дела нет. Поначалу, случалось, спрашивала, не встретил ли кого на лестнице или в коридоре. Но потом перестала. Если и переживает, что все может закончиться срамом, вида не подает.

— В следующий раз в гостинице, — договариваются они.

Но и в следующий раз Топилин является в коммуналку на Нижнебульварном — и Анна ни о чем не спрашивает, не напоминает об уговоре.

Здесь хорошо. А как будет в гостинице, неизвестно. И все-таки Топилин пытается образумить самого себя:

— В следующий раз в гостинице.

— Уболтал. Вот же черт настойчивый.

— Нет, в следующий раз точно.

В прошлую пятницу у Анны выдался неурочный выходной: на заводе меняли какие-то фильтры, ей предстояло принимать работу в воскресенье. И Топилин остался у нее на ночь. Провалялись в постели до позднего утра. Уже схлынули стальные волны, поднятые трамваями, покинувшими депо. На лестнице отгрохотали каблуки. Из-за штор расползалось солнце. Лежали, держась за руки, слушая молчание друг друга.

В то утро заявился Влад.

В замке поковыряли ключом, следом раздался стук в дверь.

Топилин оторвался от подушки.

— Кто?

— Сын, — шепнула Анна, выдергивая руку.

Встала, схватила халат.

— Ты что, собираешься открыть? — удивился Топилин.

Оглянулась.

— А ты как думаешь?

— Дурная привычка каждый раз открывать, когда постучат, — ворчал он, натягивая трусы и вспоминая, что остальная одежда снова осталась внизу, на диване.

— Он вообще-то сегодня доложен на игру уехать, — вслух размышляла Анна, затягивая пояс на халате.

Подцепила на ходу тапки, крадучись сбежала вниз, вернулась с Топилинской одеждой.

— Ты сядь там пока, — сунув ком одежды под одеяло, указала на стул, стоящий за выступом деревянной перегородки. — Уже ничего не изменишь. Попались, значит, попались, — руками развела. — И не одевайся пока, не вошкайся.

Ушла. Топилин сел, где сказала. В трусах, затаивший дыхание, с руками, уложенными на колени, — он напоминал себе призывника перед медкомиссией.

— Призывник Топилин!

— Я!

— Экий вы нескладный.

— Так точно!

Нельзя было на ночь оставаться. Непозволительная, непростительная опрометчивость.

Судя по доносившимся снизу звукам: шуршанию одежды, смущенному подростковому сопению, — Анна обнимала сына.

— У меня пять минут, мам, — услышал Топилин ломкий юношеский бас и облегченно выдохнул.

Они остановились посреди комнаты.

— Ты на игру едешь? — спросила Анна, и Топилин услышал, что она улыбается. — У тебя же сегодня отъезд?

— Поезд через час. Наши на вокзале уже. Я решил заскочить. На тачке доеду. Не смотри так. Пожалуйста.

— Как?

— Сама знаешь.

— Не могу.

— Мам…

— Не могу. Люблю тебя. Редко вижу. Домой переедешь, буду видеть каждый день — тогда, скорей всего, перестану так смотреть.

Топилин вслушивался в ее голос. Вся поглощена Владом. Про раздетого мужичка, припрятанного наверху, успела забыть.

Давно ли сидел, одетый и безмятежный, в доме Литвиновых, слушая кряхтение Елены Витальевны, вспомнил Топилин. Подумал: «А ситуации, в общем, не сильно отличаются». Что тогда, что сейчас: сидит, подслушивает чужую жизнь. Подивился нелепому повтору, чуть в голос не хмыкнул.

— Мам, я тут подумал… Короче, я был неправ тогда.

— Когда именно?

— Ну, чего ты… понимаешь же…

— Сынок, ты если пришел извиняться — извиняйся. Или передумал?

— Ничего не передумал, — Влад помолчал. — Да, пришел извиняться, — сказал он громче. — Прости. Я был неправ. Ты не виновата. Он сам тебя бросил. А ты — да, ты до последнего старалась. А он сам не хотел. Прости.

— И ты меня прости. Ладно?

— Да что… Ты старалась же, — голос его дрогнул, он басовито кашлянул и заторопился. — Все, мам, пойду. Поезд скоро.

— Тебе перед игрой, может, и не стоило приходить? Мог бы после. Я-то знала, что ты сгоряча, как всегда.

— Я тоже сначала думал: может, не надо. Но… не смог, короче.

— Поехать с тобой? Хочешь, одеваюсь и еду?

Топилин представил, как будет выбираться из запертой квартиры по карнизу, разгоняя недовольных голубей…

— Нет, мам. Не надо. Мне лучше одному, как всегда.

— Соперник трудный?

— «Локомотив». Не очень. Но у нас вратарь запасной. Основного поломали немного. Ладно, мам. Мне правда бежать пора. Тренер ругаться будет.

— Беги. Когда я тебя увижу?

— Как вернусь, приду.

— Обещаешь?

— Мам…

Обнялись.

— Молодец, что пришел. Мужчина.

Она закрыла за сыном дверь, но возвращаться на террасу не спешила. Стояла у окна. Топилин оделся, сел на лестнице.

— Владька, в общем, не совсем был неправ, — сказала Анна, играя краешком шторы: окунет в утренний свет и отпустит. — Если бы я готова была ради Сережи себя забыть… скорей всего, вытащила бы. Ездила бы к нему на дачу, уговаривала, терпела бы его концерты… Но я не захотела. Даже не то чтобы устала. Нет. Просто не захотела… ходить за ним как за немощным, потакать. Не захотела.

Многое бы отдал за то, чтобы отделить Анну от надоедливой реальности. Чтобы волшебная ночь не прерывалась вторжением сына-подростка и не приходилось выслушивать отравленные слова о выборе между жертвенностью и жизнью.

«Теперь-то уж точно следующий раз в гостинице», — думал он тогда.

И вот снова здесь. И тихо улыбается потолку.

Укусила его за плечо, когда кончала. Плечо теперь сладко ноет. Две дуги друг над другом, восемь красноватых впадинок. Топилин проводит по ним пальцем.

«Спутались», — вспоминалось ему темное словечко, которым наверняка отметят их здешние психи, когда пронюхают. Точнее ведь не скажешь: спутались. Так бы и жить — спутавшись.

Зажигалка нашлась. Лежит преспокойно на тумбочке, под Аниной кофтой.

Заверещал мобильник. Антон.

— Да какого хрена?!

Никогда не звонил в такое время, будь он неладен. Вставал обычно не раньше десяти. Надо же было именно сейчас.

Поколебавшись, Топилин решил ответить. Все равно будет перезванивать, не отделаешься. Лучше уж сейчас, пока Анна не вернулась.

— Привет.

— Саша, а ты где?

Сел. Увлекательное начало.

— А что?

— Ты говорил, на работе будешь с утра. Я заскочил, хотел поговорить. Порасспросить надо…

— Нет, я в лицей решил заехать. Посмотреть, как там.

— Ясно. Говорить можешь?

— Могу.

— Ну так говори. Ты же знаешь, чего я звоню. Как там? Что?

Топилин матюгнулся, прикрыв трубку рукой.

— Антон, слушай. Ты просил меня этим заняться, я занялся. Но сейчас мне все еще нечего тебе сказать. Пока не ответила. Ответит, я тебе сообщу. Сразу же.

— Ты же меня знаешь, Саш, мне такие туманы-растуманы — хуже некуда.

— Антон, ты меня тоже знаешь. Сделаю все, что от меня зависит.

— Ты хотя бы скажи, как она, на твой взгляд?