Минуя границы. Писатели из Восточной и Западной Германии вспоминают - Марсель Байер

При всем своем неумолчном нытье, консерватизме, спорадически вспыхивающей ненависти к иностранцам и отвратительном выговоре (так считалось на Западе), восточный гражданин не обладал компетентностью и как потребитель. Это только поначалу казалось забавным, что он битый час сидит в «Макдоналдсе», ожидая официанта. На Западе одни уже не замечали благосостояния, других оно угнетало. Но попробуй прогуляться по нищим восточным угодьям, и ты со всем энтузиазмом станешь прорываться назад в потребительство, в точности следуя рекламе Тенгельманна: «Удачные покупки — хорошее настроение», а в конце концов начнешь наслаждаться собственной свободой внутри чужой несвободы.

Какой уж тут разговор о Биттерфельдском пути, о целях и успехах воспитания, какой уж тут социализм! Кто никогда в нем не разбирался, мог теперь гордиться собственной политической репутацией. Не мысль опровергла теорию, а факты — при том, что и прежде с ясной головой невозможно было признать ГДР образцом социалистического государства, при том, что разного типа теории социалистического общественного устройства лет на четыреста пятьдесят старше ГДР.

Процесс, затеянный против ГДР, втайне был направлен на ее отношение к принципу обмена, то есть к деньгам. Такое требует наказания! В разыгранном действе восточные немцы оказались перед дилеммой. Кто из них верил Гете, утверждавшему, что личность есть результат исторического развития, у того личности отныне не было. Кто верил в идеи старого государства, тот вдруг оказывался вне пределов каузального мира. Кто верил в идеи реформаторов, тому пришлось принять трагическую позу Креонта: «Не этого я хотел». Кто верил в идеи нового государства, тот все-таки был лучше бракованного товара и мог повторить вслед за Ричардом Никсоном: «When the going gets tough, the tough get going»[32], но на этом — конец солидарности, к которой должен был привести исторический перелом, а привел он к власти ХДС. На Западе восточным гражданам предлагались две версии самоопределения: кто не предал старые идеи окончательно, тот «чугунная башка», кто их все-таки предал — тот «перевертыш». По причине неспособности справиться с сейсмической активностью внутри человека на уборку обломков Стены направили правосудие и рыночную экономику.

Тетушка моя тем временем совсем умолкла. Улыбка не сходила с ее лица, седые волосы трепетали, а взгляд был устремлен туда, в ГДР, которая вскоре будет переименована в «бывшую ГДР». Не тот сегодня день, чтобы собирать грибы. А потом мы заметили на той стороне какого-то сельчанина возле его дома. Он упорно вглядывался в даль, смотрел на нас, пока мы с километрового расстояния изучали его мир. Он не шевелился, никуда не собирался (да ведь и мы не двигались), он просто стоял и смотрел, а я тогда подумал: «Отчего этот старик не садится в машину, на велосипед, почему не идет к нам пешком?» А он стоял и стоял.

Но затем вдруг медленно поднял руку, как делал, наверное, и в долгие годы разъединения, и помахал нам. Абсурдный жест, мы же могли пойти навстречу друг другу, могли обняться и воскликнуть: «Безумие!» Все остальные шли мимо него на Запад, а на Западе все обратили взоры к приближающейся толпе и двинулись ей навстречу, и вдруг — это легкое движение крестьянской руки, так дворник описывает дугу на ветровом стекле, легкое движение, отсюда почти незаметное. Мне казалось, что я один заметил крестьянина, но вдруг белая ручка моей тетушки поднялась в воздух и так же помахала в ту сторону, и, когда обе руки по обеим сторонам все никак не опускались, синхронно описывая малый радиус, какой всегда получается у старых людей, если они машут рукой, я понял, что они машут друг другу и оба не хотят остановиться, и каждый из них думает: «Это тебе. Ты далеко, но так близко. Вот безумие».

И только когда улегся дым и чад «трабантов», стало понятно, что преодоление границы имеет куда более масштабный характер и носит название «глобализация». Первым через границу шагнул дизайн. Логотипы и эмблемы, ярлыки и этикетки, марки и бирки двинулись через зеленую полосу. По глобальным артериям торговых и информационных путей вдруг пошли вышеназванные импульсы. Границы рухнули, но мир от этого стал не просторнее, а теснее, превращаясь именно что в «global village»[33]. В ГДР не было конкурентной борьбы, а значит — не было конкуренции дизайна. Там над входом в магазины значилось: «Продукты» или «Хлеб». На Западе то же самое называется «Шоппинг-центр» или «Хлебный мир» и выглядит соответственно.

В этом смысле стена между двумя германскими государствами исчезла раньше, чем граница бедности. Некоторое время бывшая ГДР играла роль национального флигеля для прислуги с великолепнейшим во всей истории черным ходом — Бранденбургскими воротами.

В промежуток между падением Стены и объединением Германии мы с двумя друзьями решили объехать гэдээровскую глубинку: по шоссе в сторону Узедома, вдоль польской границы. И увидели мы вчерашний день, далекое прошлое, где красота архитектуры и пейзажа считалась едва ли не запретной: тут переделаем, там уберем, и это тоже снесем, а тут… Нет, не выдерживал западного взгляда этот ландшафт, ставший отраслью. Все еще обычные магазины, с их денотативными, по-сказочному ясными вывесками «Хлеб», «Одежда», «Молоко».

В землях, не затронутых переменами, — полное отсутствие дизайнерских амбиций, товар не лезет в глаза как вторая натура. Дизайн как искусство держится на конкуренции. Одинаковым товарам дизайн придает ореол уникальности. Взгляд, который на Западе за день по двадцать тысяч раз натыкался на рекламу и по двадцать тысяч раз на обещания с оговорками, тут вдруг прояснился. Не будем романтизировать, но отсутствие роскоши в мире, где товары скромно выполняют свое назначение, позволило нам, детям капитализма, почувствовать облегчение от навязчивого потребительства.

Однако там, где уже появились «Мир видео» и «Салон красоты», сразу чувствовался разрыв между мечтой о товаре и разочарованием от обладания таковым. Отныне «бархатным революционерам» только в этих сферах встречалось слово «революция» — в кухне, косметике, в спальне. Скороговорка, ничтожная болтовня, непринужденность разговоров, пустопорожнее, жалкое, ни к чему не обязывающее превосходство Запада, на которое у Востока хотя бы потому не было ответа, что ему не хватало слов, — даже и тут западные немцы пели в унисон с миром рекламы.

На одной из площадей раскинули лагерь рекламщики пакостного немецкого издательства, которое распространяет свои журнальчики среди любителей зрелищ — бесплатно, но не для всех. Покупательница лет шестидесяти в растерянности глядит на две глянцевых обложки с изображением развалившихся полуголых девиц. «Та или эта?» — спрашивает рекламщик, как будто взвешивая на руках журналы. Покупательница неуверенно водит пальцем туда-сюда. «Значит, вот эта?» — спасает положение продавец и добавляет со всей возможной двусмысленностью: «А вы-то какая испорченная!» Фанфары нового мира. Покупательница плетется прочь. Она проживет еще долго, она успеет узнать, что такое «элемент любовной игры» и к какому типу милашек она относится.

Чем дальше в глубь ГДР, тем больше понимаешь: все чужое. Ландшафт, кажется, замер в ожидании. В тумане широко раскинулись пашни. Израненная, в рубцах, земля. Там, где урожай не собрали, почва болотистая, темная. Многие пастбища полностью выжжены. В поле зрения попадают то заброшенный подлесок, то изгороди. Или косули вдруг выступают из тумана на борозде пашни, или серые фазаны, самки, праздно сидят, нахохлившись, где-нибудь под откосом. Огромные стаи ворон, качая крыльями, летают над этой землей. Какие-то животные, осмелившись выйти к станции, рыщут между рельсами в поисках объедков. Головные платки и кепки заполняют вагоны, мимо проезжают женщины на черных велосипедах, дети выгуливают собак.

И городки покрупнее. У железнодорожной насыпи кладбища переходят в фабрики, над ними туман и клубы дыма. На этом фоне одно с другим казалось не связанным. Чего мы ждем? Что разверзнется небо, фабрики начнут извергать огонь, что кто-то сделает фотографию?

Мы вовремя успели в Дрезден на то знаменитое торжество, где с легкой руки Гельмута Коля «цветущие ландшафты» превратились в крылатое выражение. Там, среди моря черно-красно-золотых флагов, еще виден был единственный «критический» транспарант: «Приветствуем также Федеральную разведывательную службу». Транспарант быстро опустили, ведь это правда: вместе с падением Стены секретные службы слились, подобно двум овечьим стадам, и вовсе не считают невероятным тот факт, что отныне они едины и не разделены никакой границей.

Речь Коля была полна сентиментальности — что простительно, но притом намеренно вводила в заблуждение людей на площади — что непростительно, если учесть их предыдущий опыт с политической риторикой. Мы с друзьями тут же начали улюлюкать. И нас немедленно окружили плотным кольцом воинственные дрезденцы, пообещав набить морду, если мы «еще раз вякнем». Наверху Коль восхвалял благословенную демократию, для них неотделимую от рыночной экономики.