Боксёров бывших не бывает! - Лена Гурова

спину.

Меня опять о чём-то спрашивали, измеряли, фотографировали. Кадры не из моей жизни, а как просмотр неудачного немого кино. И, наконец, доставили в медкабинет для перевязки. Гуля, уходя, даже не посмотрела в мою сторону. Врач попросил снять джинсы, размотал повязку и ушёл, куда — не отчитался. Я осталась одна в закрытом предбаннике, с одной кушеткой и тусклой лампочкой. Прилегла, пристроив травмированную коленку на подголовник. Дверь открыли и сразу закрыли. Открыв глаза, я увидела ухмыляющуюся рожу принимавшей меня тётки.

— Будем знакомиться, сладкая моя? Ты уже почти готова, без порток и шляпы. Ножка болит? Сейчас полечим. — Она вытащила из кармана форменной куртки шкалик, влила почти весь в рот, а остатки выплеснула на мою рану.

От неожиданности я даже не заорала, крик застрял в горле, глаза вывалились из орбит. Этой мужеподобной особе что-то не понравилось, она скривилась, прищурилась, оскалила свою пасть и ринулась на меня, задев головой висящую на шнуре лампочку. Не знаю как, скорее всего от боли, я в последний момент перекатилась на другой край кушетки. Мадам со всего маху врезалась в стену, выругалась, вспомнив всех матерей и их детородный орган, развернулась и одним ударом уложила меня в нужное ей положение… Я, видимо, на несколько секунд отрубилась, потому что, опомнившись, была уже полностью раздета и разложена как лягушка. А эта розовая, да какая розовая, эта багровая в алую крапинку и малиновую полоску, шарила своими ручищами по моему телу, подбираясь к низу живота и дальше. Эта тётя Сло (слониха) оказалась ещё и пани Го (горилла) — здоровая, сильная и страшная. Я была полностью в её власти. Тщетные попытки драться, пинаться одной ногой проскакивали в «никуда», как слону — дробина. Более того, сопротивление её заводило, она уже влезла своими пальцами в промежность, другой рукой удерживая мои конечности стальной хваткой. Господи, вонючая и грязная баба, пьяная и сальная, вызвала во мне такую сумасшедшую брезгливую реакцию отторжения происходящего, одновременно снося ураганом гадливости крышу, что я из последних сил пнула её обеими ногами и заорала. Боль уже завладела мной, моими мозгами и телом, вызывая потребность в применении всех арсеналов сопротивления. И когда эта мастодонта опять попыталась увалиться на меня, я вонзилась зубами ей в шею. Что было дальше, могу только догадываться, получив удар такой силы, что ещё неделю после этого у меня звенело и шелестело в голове. Но когда я пришла в себя, её уже не было, моё тело было накрыто простынёй (как в морге, ей богу) и тюремный доктор что-то колдовал с моим лицом, молча. И я не произнесла ни одного слова. Он замазал, налепил пластырь, замотал коленку и разрешил одеться. Вызванный конвойный отвёл меня назад. В камере дрыхла жаба, а голубоглазки не было. Почему-то в моей душе поднялось волнение, повеяло чем-то грязным и безнадёжным. Где она может быть? Уже отбой. Я опять упускала тот факт, что мы не в пионерском лагере…

Проснувшись среди ночи от звука открывающейся двери, увидела в просвете хрупкую женскую фигурку на фоне здорового парня, запихивающего её в камеру.

— Ты откуда? Извини, мы так и не познакомились.

— Откуда? Оттуда! — Встряла жаба. — От своей любимки дорогой, от Василисы Власьевны, больно наша Сонька ей нравится. А ты могла бы пожалеть свою товарку, заменить её на сегодня. Что заерепенилась? Васька тебе этого не простит.

— О чём вы? Какой Васька? А вас Соня зовут? — С удивлением обратилась я уже к худышке, но надо же, попадание в десятку.

— Да, Софья Мостовая, мой муж Павел Мостовой. Может, слышали?

— Хоккеист, капитан нашей городской команды. Весь город гудел, когда его нашли в какой-то гостинице. Да? Ой, извините, Соня, я совсем ум потеряла.

Она плакала навзрыд, как девочка, потерявшая любимую игрушку. Или, как любящая женщина, потерявшая своего любимого. Именно в этот момент ко мне пришла полная уверенность, что она не имеет никакого отношения к убийству известного городу спортсмена.

— Ну, началось. Это до утра теперь! — Прошамкала жаба.

— Соня, почему вы не боритесь? Я уже спрашивала, но всё-таки? Ведь у вас ребёнок. Я даже помню, как поздравляли ребят с какой-то победой, и среди празднества стало известно о рождении Мостового-младшего. Ведь это было всего ничего, месяца три назад.

— Четыре, почти пять. Мой мальчик у мамы. Там всё очень сложно. Мы ведь жили с родителями Паши. А когда это всё случилось… — Она запнулась, всхлипывая. — В общем, бабушка выбросила своего внука, зачем ей продолжение рода от убийцы её сына. Как она могла поверить? Горе помутило ей рассудок. Так что сын у моей мамы, боюсь даже думать, как они там без меня. Наша бабушка — инвалид, ей не оставят ребёнка. Неужели он попадёт в детдом?

— Вот же дура! Ей десятка два грозит, а она сомневается. Нет, с тобой поселят, отдельную камеру дадут и няню в придачу. Ха-ха-ха… — Заквакала отвратная особа.

— Послушайте, Клава! Почему вы хотите казаться хуже, чем есть на самом деле? Ведь вы же женщина. Или являетесь членом радужного движения «Тюрьма — розовоголубой рай»? Не слушайте её, Соня.

Удивительно, но жаба промолчала.

— Сонечка, расскажите всё, как было. Вместе подумаем. Меня ведь тоже обвиняют в том, чего я не совершала. Мало того, всё против меня. И давайте на ты. Я — Лиза Романова.

— А я вас… тебя знаю. Видела не раз в обществе Миши Исаева. Он на тебя всегда так смотрел, аж завидки брали. Правда, я тогда была как бегемот, на меня не только смотреть было смешно, но и в пору в цирке показывать: говорящий шарик на прутиках. Я очень поправилась за время беременности. Да, в это трудно поверить, но так оно и было.

— Ой, Соня, я тебя вспомнила. Какой-то беременной женщине стало плохо, и Павел выносил её на воздух. Так это была ты! Да, мы ещё посмеялись, по-доброму, «любишь любить, люби и с пузиком носить». Да, я бы не узнала тебя. Ты даже внешне очень изменилась. Господи, но что же случилось?

Она вздохнула, набрала побольше воздуха, всхлипнула.

— Когда я забеременела, Пашка так радовался, носил меня на руках, заботился, фрукты, сладости, деликатесы. В общем, что надо и не надо. Наверное, поэтому мой вес пополз вверх. На пятом месяце, когда ребёнок уже отстукивал в животе азбуку Морзе, меня положили на сохранение, то бишь, на похудение. Мой муж был на сборах, и я надеялась выписаться как раз к его приезду. Но он возвращался чуть раньше, и я отпросилась