Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века - Андрей Андреев

В своих лекциях Чеботарев выступал как педагог-моралист, культивировавший «внутреннее христианство» в его масонском понимании. Долгое время он оставался единственным в университете преподавателем российской истории и словесности, но так и не создал цельного курса, хотя пытался написать руководство по русской истории. В 80-е гг. его лекции пользовались успехом, их даже посетил приехавший в Москву под именем графа Фалькенштейна австрийский император Иосиф II[126]. К безусловным заслугам Чеботарева относится издание им в 1777 г. одного из лучших российских учебников XVIII века по географии, выпуск в 1787 г. первого путеводителя по Москве и ее окрестностям.

Но к началу XIX в. лучшие времена для Чеботарева давно миновали. До нас дошел интересный документ, свидетельствующий о восприятии студентами нового ректора — т. н. «Жалобная песнь студентов», обращенная к покойному куратору И. И. Шувалову. Авторы песни враждебно относятся как к своему попечителю Муравьеву (а также к его другу И. П. Тургеневу), так и к ректору и высмеивают их недостатки:

А ныне, о напасть! Не то, что было встарь:Куратор Муравей, а ректор Чеботарь.Один все тянет, длит, кладет в предолгий ящик;Другой орет, шумит, как в поле злой приказчик.Один с улыбкою поклоном всех дарит,Другой как с дубу рвет и басом говорит.

Манеры Чеботарева действительно представляли резкую противоположность с учтивой, светской вежливостью Муравьева. Чеботарев «был росту среднего, костист, худощав, лицо имел цвета светлорусого, продолговатое, румяное, ясное, которое, говоря, выставлял, грудь широкую, голос звонкий, басисто-бронзовый, речь твердую и гладкую, походку мерную, осадистую, обращение резкое, тон замашистый. Часто к слушателям повторялось: Др-рузья мои! и со всеми легко, с разностию тона переходил он на прямое и ровное: ты»[127]. «Он не носил ни пуклей, ни косы, не пудрился, голова у него была гладко острижена; в поставе его выражалась самоуверенность. Всем он говорил ты; зная его, никто на это не сердился. Обхождение его могло показаться грубым, если б оно не было выражением добродушия; почти всех он называл по имени, а не по отечеству, говорил отрывисто, но когда был в ударе, речь его лилась рекою»[128].

Один попал кой-как лишь только в грамотеи,Слов десять затвердя, пускается в затеи;Другой из подлости едва лишь говоритИ мальчиков в семь лет студентами творит.Один клал под сукно прошений сорок тысяч,Другой лишь затвердил: Хе, брат, велю тебя я высечь!

Довольно ядовитые намеки здесь обращены в адрес Муравьева-литератора, достается от студентов попечителю, «который тьму набрал сверх силы должностей», и за исполнение обязанностей секретаря по принятию прошений на высочайшее имя. С другой стороны, подчеркивается узаконенная при новом ректоре Чеботареве практика приема в студенты дворянских детей без ограничения возраста (например, в 11 лет стали студентами А. Н. Раевский, В. М. Прокопович-Антонский, А. И. Лыкошин — брат упомянутого мемуариста и, по-видимому, А. С. Грибоедов)[129].

Один с улыбками сгибается как уж,Другой кричит, шумит и пиво суслить дюж,Оставя сиволдай, и к водочке уж гданьскойПрисел он с роскоши и дует сок шампанской.А мы несчастные тьму терпим разных мук,Сидим как каторжны, и свет пропал наук.Уж не Пермес течет, а пивные потоки;Храм Муз соделался для нас острогою жестокой[130].

Ректор Чеботарев «нередко впадал в некоторую слабость и вел жизнь беспечную. Не странно ли было смотреть на почтенного ректора, когда он часов в семь после обеда, одетый в длиннополый сюртук, обутый в спальные сафьяновые сапоги, имея на голове треугольную шляпу с плюмажем, а в руках длинную натуральную трость, посещал студенческие комнаты. Мог ли начальник в таком наряде снискать себе должное уважение подчиненных?»[131] Тот же портрет находим мы у Снегирева, который замечает, однако: «Никто при виде Харитона Андреевича не смел улыбнуться, а тем паче засмеяться и зашикать. Так уважали его»[132].

По-видимому, несмотря на уважение к былым заслугам Чеботарева, нужно признать, что выбор ректора был неудачен. «Знал ли он сколько-нибудь хозяйственную часть и канцелярский порядок? Смело отвечаю — нет, не знал. В то время заседания в правлении университета происходили два раза в неделю; в промежуток этого времени секретарь правления Тимонов, получая от ректора разные входящие бумаги, заготовлял по ним резолюции и составлял журнал для наступавшего присутствия. Ректор, прибыв в назначенный день в правление и потолковав кое о чем с деканами, обращался к секретарю с вопросом: „готов ли журнал?“ Тогда опытный секретарь представлял ректору изготовленный заранее журнал и делу конец!»[133] К худшим качествам Чеботарева относилось частое пренебрежение своими учебными обязанностями: в упомянутом нами рапорте П. И. Голенищева-Кутузова от 1803 г. тот пишет, что Чеботарев «едва в месяц раза четыре бывает в классе своем», так что «за леность и нерадение по должности И. И. Шувалов хотел совсем выгнать его из Университета, как сказывал мне г. Херасков»[134]; в следующем году Чеботарев уже совершенно прекратил преподавание.

В период ректорства Чеботарева реальным управлением университета занимались, как и раньше, чиновники реорганизованной канцелярии директора, причем сам Чеботарев поселился в директорских покоях и, видимо, полагал себя преемником этой должности. Такой порядок вызывал неудовольствие и у многих профессоров, и у Муравьева, которым нужны были явные результаты реформ. Поэтому на новых выборах ректора в мае 1805 г. кандидатуру Чеботарева не поддержали и ректором был избран П. И. Страхов. После сложения ректорских полномочий Чеботарев, «яко таковой Чиновник, который через целые пятьдесят лет пребывал неисходно в Университете, быв определен для воспитания при самом его основании»[135], оставался в правлении на месте непременного заседателя, которое занимал до своей смерти в 1815 г.

30 июня 1805 г. университет праздновал свой 50-летний юбилей. «Торжество великолепное, при многолюдном стечении знаменитостей московских, украшенное стройными хорами Данилы Кашина, кои превосходно пели университетские певчие с аккомпанировкою прекрасной музыки графа Ал. Кир. Разумовского, все это восхитило меня до небес», — пишет очевидец[136]. 28 июня, предварительно, разослано было напечатанное на латинском и русском языках приглашение к любителям наук, чтобы те приняли участие в полувековом юбилее университета. Сочинял его профессор Буле. 30 июня утром в 8 часов члены университета собрались в большой аудитории, откуда всем корпусом пошли в университетскую церковь. Пополудни в 5 часов «Хором благодарных Московских Муз к Августейшим своим Питателям и Покровителям», которого музыку сочинил Кашин, а слова Буринский, открылся торжественный акт юбилея. За хором ректор Чеботарев сказал посетителям приветствие. Следовало шесть речей от всех четырех отделений (Рейнгард, Цветаев, Гольдбах, Фишер, Венсович, Мерзляков; говорил отдельную речь и секретарь совета Сохацкий как «один из достойных питомцев и наставников»). После речей в заключение торжества провозглашены были производства в ученые достоинства и степени. Чеботарев передал ректорство свое новоизбранному ректору Страхову. В 10 часов вечера горела иллюминация. Пылали 6 пирамид.

Между ними видна была прозрачная картина, изобретенная славным живописцем Тончи. Здесь Елизавета I, в образе Минервы, попирала косу Сатурнову, с изображением на ней XII Jan. MDCCLV как настоящего дня основания Московского университета.

Гений Александра I подавал масличную ветвь России в знак мира, а Минерва указывала ей на вензель Императора[137].

Действительно, атмосфера праздника была приподнятая, надежды многих связывались с проведением университетской реформы в жизнь, профессора готовы были отдавать этому все свои силы. Ближайшие два года показали, какие возможности открывала перед университетом новая организация; начались перемены. Прежде всего, они коснулись непосредственно университетского самоуправления. Заслуги совета университета, которые позволяют говорить, что именно в эти годы ученая республика переживает расцвет, заключались в его умении быстро и самостоятельно решать возникающие проблемы, выбирая путь, выгодный университету в целом, а не удовлетворяющий личным интересам ректора, попечителя или иного начальства. Первый важный шаг был сделан ректором Страховым сразу после вступления в должность. Страхов поставил на совете вопрос о новых лекционных помещениях — этого, очевидно, требовало возросшее число студентов и кафедр, необходимы были помещения для лабораторий, библиотеки, музея, которые значительно расширились. Для этого ректор предложил освободить директорские покои, в которых было поселился Чеботарев, для себя же Страхов оставлял квартиру в небольшом домике во дворе университета, где также жили еще несколько профессоров, — с тех пор домик получил название «ректорского». В результате в главном здании появилось 5 новых аудиторий, свои залы приобрели совет и канцелярия. Этим решением Страхов еще более укрепил свой авторитет среди профессоров и студентов и заслужил от попечителя Муравьева «особое благоволение». Если раньше реформы Муравьева шли исключительно сверху вниз, то теперь инициатива их проведения переходит к самой университетской корпорации, возглавляемой ректором, что как нельзя лучше соответствовало замыслам попечителя.