Македонский Лев - Дэвид Геммел

Ларис вывел своего жеребца из-под сени деревьев и натянул ремень. Девушка чуть не упала. Он обернулся, глядя на нее, и ухмыльнулся. Какая красавица! До сих пор ему не выпадало возможности услышать ее крики, насладиться тем, как она извивается под ним, сопротивляясь, но это непременно случится, как только они избавятся от преследователей. Спартанцы! Ожиревшие советники едва не обмочились, когда он предложил им вторгнуться в спартанские земли. Разве не видят они, что спартанцев можно завоевать? Если Фивы, Коринф и Афины объединят силы, то смогут разгромить Спарту раз и навсегда. Но нет. Древние страхи по-прежнему держат их за горло. Вспомни Фермопилы, говорили они. Вспомни поражение Афин двадцать лет назад. Кому вообще есть дело до событий, случившихся целые поколения назад? В лучшем случае, спартанцы сумеют выставить на поле боя пятнадцать тысяч, не больше. Один только Коринф наберет половину этого числа, а Афины сравняют силы. Фивы и Беотийская Лига удвоят численность армии.

Уволен! Вызванный этим увольнением позор горел в Ларисе. Но теперь он показал им всем: с малым отрядом в сорок человек он продвинулся далеко вглубь спартанских земель. Правда, они нашли там мало золота и люди были не очень рады такой добыче, но он доказал главное. Если четыре десятка могут вторгнуться в дом воинов и уйти безнаказанно, то что случится, если сорок тысяч войдут туда?

Он посмотрел на разведчиков, въезжающих на тропу.

Внезапно стрела просвистела в воздухе, вонзившись Ксантию в горло, и с душераздирающим воплем он свалился с седла. Мгновенно все обратилось в хаос. Люди соскакивали с коней, ища укрытия за скалами. Ларис скользнул на землю, сдернув Дераю вниз к себе.

Молодой спартанец во весь рост показался перед ними.

— Освободите женщину! — прокричал он. — И убийств больше не будет.

— Кто это говорит? — бросил Ларис.

— Человек с луком, — ответил воин.

— Почему мы должны верить тебе на слово, человек-с-луком?

— Посмотрите назад, — крикнул лучник. — Видите облако пыли? Вы в ловушке. Если помедлите, то умрете. Посчитай свои шансы, если сможешь.

— Я никого не вижу там с тобой, — сказал Ларис, поднявшись и обнажив меч.

— Ах не видишь? Тогда я, пожалуй, и верно один. Атакуй, и узнаешь!

— Покажи нам своих людей!

— Твое время истекает, вместе с моим терпением. Раз у тебя нет желания спасти своих товарищей, возможно кто-то другой среди них примет решение за тебя.

Слова воина задели Лариса. Его люди и без того уже были далеки от довольства, и теперь этот одинокий лучник ставит его лидерство под сомнение.

Один воин встал из-за скалы. — Во имя Афины, Ларис! Отпусти женщину и дай нам убраться отсюда.

Вожак обернулся к Дерае. Его нож разрезал веревки, стягивавшие ей руки, потом он снял уздечку с ее шеи. Он повернулся и увидел спартанца, подъехавшего к нему с луком за спиной. Ларис осмотрел скалы, но не смог разглядеть ни единого человека. Он облизнул губы, подозревая, что лучник был один, и испытывая острое желание вонзить клинок в тело спартанца, чтобы увидеть, как потекут из него жизнь и кровь.

Воин улыбнулся ему. — Я сказал остальным дать вам дорогу, и вы можете верить моему слову. Но поезжайте быстро. Я не отвечаю за тех, кто едет за вами.

Люди побежали к коням. Ларис напряг слух; он услыхал топот копыт спартанского отряда позади. Схватив за холку своего жеребца, он вскочил на спину к животному и галопом пустился в ущелье. Как он и подозревал, там никого не было — ни лучников, ни гоплитов, ни пращников. Только камни да кусты. Он чувствовал взгляды своих людей на себе. Он был обманут одним спартанцем. Один-единственный человек хитростью заставил его отдать главную добычу.

Что им теперь говорить в Коринфе?

***

Парменион свесился в седле, взяв Дераю за руку и усадив за собой. Потом он тронул коленями лошадь и направил животное по направлению к деревьям.

Через считанные минуты навстречу им галопом выехал Патроклиан, сопровождаемый Леонидом и остальными. Парменион вытянул руку, и рыжебородый спартиат натянул поводья, едва Дерая сошла на землю.

— Что здесь произошло? — потребовал объяснений Леонид, проталкиваясь вперед.

— Парменион и другие перекрыли дорогу, — сказала Дерая. — Он убил одного из их разведчиков, потом договорился, что позволит им свободно проехать, если они отдадут меня.

— Что за «другие»? — спросил Патроклиан.

— Лучники, должно быть, — сказала Дерая. — Он грозился поубивать всех налетчиков, если только они меня не отпустят.

— Где же эти другие воины? — Патроклиан воззрился на Пармениона. — Я бы хотел их отблагодарить.

— Их нет, — ответил Парменион. Пустив своего скакуна вперед, он проехал через отряд и спустился по осыпающемуся склону туда, где ждал обоз. Передав колчан и лук Тинусу, он достал из-за сиденья слуги кожаный мех с водой и стал жадно пить.

Подъехал Ксенофонт. — Ты хорошо действовал, стратег. Мы нашли след, где колонна повернула на юг, но опоздали бы, не перекрой ты им дорогу. Я горд за тебя. — Он протянул окровавленную стрелу Тинусу. — Это был отличный выстрел в основание гортани, пробивший дыхательное горло и застрявший в спине. Великолепный выстрел!

— Я метил в грудь или живот, но переоценил упреждение.

Ксенофонт хотел что-то сказать, как вдруг заметил, что у Пармениона задрожали руки. Он посмотрел в лицо молодому человеку, которое не выражало никаких эмоций, однако кровь отхлынула от него.

— Ты в порядке? — спросил Афинянин.

— Голова кружится и в глазах мелькают огни.

— Мы остановимся здесь лагерем, — объявил Ксенофонт. Парменион спешился и прошел несколько шагов, прежде чем упасть на колени, и его вырвало. Затем он встал и втянул мощный глоток воздуха. Ксенофонт принес ему мех с водой, и он прополоскал рот. — Теперь тебе лучше?

— Я дрожу как лист под штормовым ветром — поверить не могу. Там я был так спокоен, а теперь веду себя словно напуганное дитя.

— Там была работа для мужа, невозмутимого мужа. Со стальными нервами, — заверил его Ксенофонт. — Это никак не связано с нынешним состоянием.

— Я чувствую, словно в моей голове огненные копья. Я еще не знал боли сродни этой, — Парменион сел на землю, опершись спиной на колесо обоза. — И свет жжет мне глаза. — Тинус соскользнул с обоза, укрыв Пармениона от солнца широкой соломенной шляпой. Боль росла, и Парменион обрушился во тьму.

***

Парменион просыпался ночью несколько раз, но его голова была словно наполнена пылающим светом, несущим агонию и тошноту. Усилием воли он возвращался в обитель сна. Когда он окончательно открыл глаза, отсутствие боли показалось блаженством. Он лежал в прохладной комнате с зашторенными окнами и мог слышать приглушенный шум беседы где-то за выбеленными стенами. Он привстал и обнаружил, что его левая рука перевязана, хотя не мог припомнить, чтобы его ранили.