Одиссея Хамида Сарымсакова - Олег Сидельников

Понятно, что премьеру действительно тогда было не до демонстраций лояльности к Советскому Союзу.

Вернулись в миссию. Вскоре поверенный вновь позвал к себе Хамида. Хитро улыбнувшись, сообщил:

— С вами жаждут встретиться местный патриарх и группа генералов. Но этот номер не пройдет. Поздно спохватились.

А на другой день Хамид узнал о том, что СССР находится в состоянии войны с Болгарией.

Подошел к окну и увидел незабываемую картину: группа демонстрантов с красными знаменами приветствовала представителей Советского государства. Полицейские вроде бы пытались разогнать демонстрантов, но не очень усердствовали, видимо, они сами были непрочь присоединиться к колонне.

7 сентября советская миссия разместилась в трех железнодорожных вагонах. Отдельный вагон для бывших военнопленных. Двинулись к болгаро-турецкой границе. Хамид не отходил от окна — его пленил прекрасный ландшафт земли болгарской. Горы и долины, источающие запах роз, извилистые речушки...

Поезд остановился на границе. Здесь пришлось задержаться, так как выяснилось: болгарские дипломаты, выехавшие из Москвы, еще не добрались до границы, а по правилам надо, чтобы обе группы возвращались на родину одновременно. Наконец двинулись.

И Хамид Сарымсаков оказался в... Турции!

Это было похоже на сказку. Не где-нибудь в заштатном вилайете, а в Стамбуле! Огромный город, раскинувшийся на обоих берегах Босфора. На западном побережье Стамбул в Европе, на восточном — в Азии. Стоит на холмах и вокруг местность холмистая. Сохранились остатки византийских стен, дворцы, цистерны для воды, ипподром. И тут же — минареты, тонкие, устремленные в голубизну небес. Когда-то город этот назывался Константинополем. Русские его называли Царьградом, а в 1453 году турки-сельджуки, сокрушив Восточно-Римскую империю, дали городу имя Истамбул. До 1923 года он был столицей Турции. Теперь столица Турции — Анкара, там и советское посольство.

Поэтому дипломатический кортеж, переправившись через пролив Босфор, проследовал в столицу.

Бывших военнопленных разместили в торгпредстве. Каждому — комната. Выдали по пятьдесят лир. Шумный восточный город не мог не вызвать любопытства. Хамид удивился двум вещам: полицейские — регулировщики уличного движения — находились не на проезжей части, а висели над перекрестками в люльках; а он, Хамид, оказывается, понимает немного по-турецки.

Город контрастов. Шикарные особняки и лачуги, великолепные мечети и узкие кривые улочки, пропахшие прогорклым бараньим салом, захламленные нечистотами, целые табуны голодных собак!..

У Хамида после «морских передряг» сильно болела спина, и товарищ из торгпредства дал ему автомашину, чтобы съездить в госпиталь. Шофер Коля, крепыш лет тридцати, был несловоохотлив. Да и Хамиду не хотелось с ним разговаривать. Откормил себе «будку» на заграничных харчах, а люди на фронте кровью умываются. Все же не выдержал, спросил не без яду:

— Небось хорошо тебе здесь живется?

— Не жалуюсь, — отвечал Коля.

— Еще бы! — саркастически улыбнулся Хамид.

— Ты это чо? — вдруг сообразил Коля и побагровел. — Ты думаешь, что я сачок?

— А кто же еще?

— Эх!.. — сокрушенно проговорил Коля. — Тут и без тебя дипломатических инцидентов хватает. А то бы я тебе объяснил что к чему. Сачок!.. Я еще в сорок первом под Сарожей получил две пули в живот. Знаешь, сколько мне кишок вырезали?.. Страшно подумать.

— Под Сарожей?! — обрадованно воскликнул Хамид. — Так ведь я там отрядом морской пехоты командовал. Земляки!

— Когда мы, матушка-пехота, огрызались под Сарожей, вас, морячков, и в помине уже не было.

— Это точно.

— Вот и скажи мне спасибо. Прикрывал тебя.

— Спасибо. И прости, друг.

— Аллах тебя простит.

Они подружились, два фронтовика.

Наконец настал день отъезда на Родину. С трепетом садился Хамид в вагон. Еще немного — и он на Родине!.. Скорей бы... Скорей!

И вновь Хамид не отходил от окна. Ведь он собственными глазами видел исторические места. Вот Эрзерум. Здесь, кажется, Пушкин самовольно поскакал в конную атаку, с пикой наперевес?.. А может, это произошло под Карсом?.. Вот и Карс...

И дипломаты, и матросы, и летчики были взволнованы. Вот он, Ленинакан, рукой подать. Наша, родная земля. И лишь скуластый душегуб угрюмо озирался по сторонам. Но за ним надежно присматривали и матросы и летчики.

Советские пограничники деловито произвели досмотр. Хамиду хотелось каждого из них обнять, расцеловать, как родного брата. Но он сдержался.

Очутившись на нашей стороне, взял горсть сухой, желтоватой земли и, стесняясь своего чувства, украдкой поцеловал.

Родина... Милая Родина!..

ГЛАВА XVI. СВЕТ И ТЕНИ

В вагон, где находились прибывшие из Болгарии летчики и матросы, зашли два офицера-пограничника. Объявили:

— Граждане! Из вагона не выходить. Нарушение приказа будет рассматриваться как побег.

У входа в тамбур появился солдат с винтовкой.

У Хамида потемнело в глазах.

Комментарий повествователя

Герой мой, конечно же, напрасно обиделся. Время было суровое, жестокое. Враг под видом бежавших из плена советских солдат и офицеров забрасывал в наш тыл, в войска своих шпионов, диверсантов, распространителей тревожных слухов.

«Масштабы и ожесточенность тайной войны, которую вела гитлеровская разведка против Советского Союза в военные годы, не имеют себе равных в истории. Достаточно сказать, что на советско-германском фронте фашисты сосредоточили свыше 130 разведывательных, диверсионных и контрразведывательных органов, создали более 60 школ по подготовке агентуры.

Объектом подрывных действии вражеской разведки с первых дней войны явились Советские Вооруженные Силы, в боевые порядки которых и прифронтовые районы противник забрасывал тысячи шпионов, диверсантов и террористов[26].

Думается, те два офицера, выполняя разумный приказ об охране прибывших из-за кордона людей, не относились к светлым личностям. Своим безапелляционным заявлением они как бы всех объявили преступниками: и скуластого иуду, продавшего совесть за чечевичную похлебку, и героических моряков с лидера «Москва», и храбрецов-летчиков.

Предупредить о том, чтобы люди не выходили из вагона, можно было бы каждого в отдельности, при досмотре багажа.

Но те двое офицеров, надо полагать, были сродни начальнику конвоя, в котором находился Иван Бабак («Видали мы их!..»).

По прибытии в большой закавказский город Хамида доставили в комнату, обставленную со спартанской скромностью: письменный стол у окна, возле стола табурет. У дверей маленький столик, за которым сидел солдат.

За письменным столом — майор, лысеющий блондин лет сорока. Серые его глаза, несколько усталые, но веселые с интересом смотрели на молодого парня.

— Садитесь, Сарымсаков, — предложил майор. — Закуривайте и не волнуйтесь.

Это был настоящий человек — добрый (не добренький), хотя расспрашивал он весьма обстоятельно, дотошно. Хамид ощутил с этим человеком душевную близость и стал рассказывать о своей «Одиссее» охотно и в мельчайших подробностях.

— Надеюсь, понимаешь, — майор дружески улыбнулся, — отчего столько вопросов? Никак без них нельзя. Знаешь, парень, люди — они разные бывают. Но и нас понять должен. Наперекор высказыванию знаменитого гуманиста Беккариа, который говорил: «Лучше оправдать десять виновных, чем осудить одного невинного», мы должны держаться другого принципа: «Лучше проверить и отпустить с миром десять невиновных, нежели прошляпить одного военного преступника». Ну, не повезло тебе. А проверить надобно. Так уж дела сложились. Направлю я тебя в одно местечко, тут неподалеку, возле красивой горы. Ваш брат то местечко «Залом ожидания» называет. Отдохнешь там. Служба нетрудная... А показания свои подпиши, каждую страничку... Отдохни с месячишко, а мы тем временем сделаем запросы, все проверим.

Служба в «Зале ожидания» действительно была легкая: несение дежурств, наблюдение за порядком и т. д. Но «отдых» затянулся на два месяца. Ходили в соседний поселок запросто — за продуктами. Все хорошо, только вот переписка была под запретом. Однако Хамиду повезло. В «ожидалке» встретил он земляка, Сергея Петровича Мятишкина. Он был очень тяжело ранен, еле передвигался на костылях. Его уже проверили и, как любил говаривать душевный майор, «отпустили с миром» домой.

Он-то и взялся по прибытии в Ташкент зайти к родителям Хамида, успокоить: «Ваш сын жив-здоров, выполняет особое задание, а писать пока не имеет возможности».

Комментарий повествователя

С. П. Мятишкин человек до того примечательный и типичный для нашего общества, что я позволю себе прервать на время повествование о лейтенанте Сарымсакове и почти полностью предлагаю читателям письмо Сергея Петровича, чтобы еще и еще раз всем было ясно, какие это были замечательные воины — герои Отечественной, какие нечеловеческие тяготы и страдания прошли, но не сломались, выстояли — и победили!