Тонкая работа - Сара Уотерс

—Вы слышите, как поливает? — И чуть погодя: — Кажется, гроза уходит...

Я представила себе подвал, залитый водой. Подумала о моряках в бескрайнем море. Подумала о Боро. Под дождем кровли лондонских домов громыхают. Я представила себе, как миссис Саксби лежит в постели, прислушиваясь к шуму дождя, и думает обо мне.

«Три тысячи фунтов! — сказала она. — Ох ты мать честная!»

Мод оторвала голову от подушки, видно, собиралась с духом. Я закрыла глаза. «Ну вот, сейчас начнет»,— подумала я.

Но она так ничего и не сказала.

Когда я проснулась, дождь перестал и в доме было тихо. Мод лежала бледная как молоко: принесли завтрак, но она не притронулась к еде. Говорила спокойно, причем обо всяких пустяках. Так влюбленные себя не ведут. Впрочем, я надеялась, что вскоре она не выдержит и заговорит о своем возлюбленном. Наверное, ее переполняют чувства.

Она смотрела, как Джентльмен прохаживается под окнами и курит, но так и раньше бывало, а позже, когда он направился к мистеру Лилли, заявила, что пойдет на прогулку — одна, без него. Солнце почти не проглядывало, небо снова заволокло тучами, и земля была в свинцовых лужицах. Воздух был так пронзительно чист и свеж, что у меня голова закружилась. Но мы, как прежде, направились к леднику, потом — к часовне с могилами. Она присела у материнской могилы. Серое надгробие намокло и потемнело от воды. Траву вокруг прибило дождем. Рядом с нами без страха похаживали большие черные птицы, клевали червяков, наверное. Я стала за ними наблюдать. И видимо, тяжко вздохнула, потому что Мод, все еще хмурясь, посмотрела на меня и спросила участливо:

— Вам грустно, Сью?

Я покачала головой.

— Не отпирайтесь, — настаивала она. — Я во всем виновата. Я водила вас сюда, в это тоскливое место, и думала лишь о себе. Но вы знаете, каково это — узнать материнскую любовь и потом ее потерять.

Я отвернулась.

— Ничего. Это не важно.

Она сказала:

— Какая вы сильная...

Я вспомнила о своей матери, умершей на эшафоте, и вдруг мне захотелось — никогда мне этого не хотелось,— чтобы она была обычной женщиной и чтобы умерла, как обычно умирают.

Словно подслушав мои мысли, Мод вдруг тихо сказала:

— А как — ничего, что я спрашиваю? — как умерла ваша мать?

Я сразу и не нашлась. Потом сказала, что она проглотила булавку и задохнулась.

Я правда знала одну женщину, которая умерла таким образом. Мод, услышав мой ответ, охнула. Потом глянула на материнскую могилу.

— А представьте себе, — тихо произнесла она, — что бы вы чувствовали, если бы сами дали ей эту булавку?

Странный вопрос, но, разумеется, я к тому времени привыкла к ее странной манере вести беседу. Я ответила, что очень бы мучилась.

— Правда? — оживилась она. — Видите ли, я не просто так поинтересовалась. Потому что я самим своим рождением убила маму. Я так же виновата в ее смерти, как если бы зарезала ее собственной рукой!

Она посмотрела на свои перчатки — кончики пальцев окрасились от глины.

— Чушь какая. Кто вам такое сказал? Ему должно быть стыдно.

— Никто не сказал. Я сама так думаю.

— Тем хуже, потому что вы умная и сами должны понимать. Разве можно нарочно не рождаться?!

— А я бы хотела — нарочно! — крикнула она.

Черная птица взлетела из-за могилы, громко захлопав крыльями, — звук был такой, словно вытряхивают ковер, вывешенный из окна. Мы, разом повернув головы, стали смотреть, как она летит, а когда я обернулась к мисс, в глазах у нее стояли слезы.

Я подумала: «Ну и чего ты плачешь? Ты любишь, ты любима». И попыталась напомнить ей.

— Мистер Риверс... — начала я.

Но при упоминании о нем она лишь повела плечами.

— Посмотрите на небо, — быстро проговорила она. Небо над нами стало темно-свинцовым. — Кажется, опять будет гроза. А вот и дождь, смотрите!

И закрыла глаза, подставляя лицо под первые капли, и через пару минут уже не понять было, дождь ли струится по ее щекам или слезы. Я шагнула к ней и взяла ее за руку:

— Накиньте плащ.

Дождь полил со страшной силой. Я подняла ей капюшон, застегнула, укутала, как маленькую, — она стояла не шелохнувшись, и я подумала: если бы я не спохватилась, она бы так и сидела на могилке и, наверное, промокла бы насквозь. Я довела ее до часовни. Дверь была заперта, на тяжелой цепи — замок, но над входом был небольшой дощатый навес, по счастью не дырявый. Дождь тяжко лупил по доскам, так, что они дрожали. Подолы наших платьев намокли и отяжелели. Мы стояли бок о бок, прижавшись к двери, а дождь бил в землю своими прозрачными стрелами. Тысяча стрел — на одно несчастное сердце.

— Мистер Риверс просил моей руки, Сью, — вдруг призналась она.

Сказала это самым обыденным тоном — так отвечают затверженный урок, и, хотя я так долго ждала этих слов, ответ мой прозвучал довольно уныло:

— О, мисс Мод, я рада как не знаю кто!

Капля дождя прозвенела меж нами.

— Правда? — сказала она. Локоны ее прилипли к мокрым щекам. — Тогда, — грустно сказала она, — мне очень жаль. Потому что я еще ему не ответила. Не могу же я... Дядюшка мой... Он просто так меня не отпустит. Придется ждать целых четыре года, пока мне не исполнится двадцать один. Ведь это жестоко — просить мистера Риверса так долго ждать?!

Конечно, мы предполагали, что она так подумает. И даже хотели, чтобы она так думала, потому что так она скорее согласится убежать и тайно повенчаться. Я очень осторожно спросила:

— А вы точно знаете насчет дядюшки?

Она кивнула.

— Он не отпустит меня, пока у него есть книги, которые надо читать и изучать; а они-то никуда не денутся! Кроме того, он гордый. Конечно, мистер Риверс джентльмен по рождению, но...

— Но ваш дядя считает его недостаточно шикарным?

Она прикусила губу.

— Знал бы он, что мистер Риверс просит моей руки, он бы отказал ему от дома. Но ведь рано или поздно ему все равно придется уехать, когда работа будет окончена! Он уедет... — Голос ее задрожал. — И я его больше не увижу! И смею ли я надеяться па его верность, если придется ждать столько лет?!

Она утирала слезы, как маленькая. Плечи ее сотрясались от рыданий. В общем, жалкое зрелище, да и только.

— Не плачьте, — сказала я, убирая с ее мокрой щеки прилипшую прядку. Правда, мисс, не надо плакать. Неужели вы думаете, что мистер Риверс откажется от вас? Да разве он посмеет? Вы для него — все. И дядя ваш, как только это увидит, сразу переменится.

— Счастье мое для него ровно ничего не значит. Он думает лишь о книгах! И я для него все равно что книга. Ко мне нельзя прикасаться, меня нельзя любить. Меня надо держать здесь, в этой книжной пыли, вечно!

Никогда еще я не слышала от нее таких гневных речей.

Я сказала:

— Дядюшка ваш любит вас, я уверена. А мистер Риверс... — Слова встали у меня поперек горла, пришлось прокашляться. — Мистер Риверс тоже любит.

— Вы правда так считаете, Сью? А то вчера он был так резок, ну, у реки, когда вы спали. Он рассказывал мне про Лондон — про свой дом, про свою мастерскую, — что ему очень хочется привезти меня туда, но не как ученицу, а как жену. Он говорит, что только об этом и мечтает. Говорит, что не выдержит долгого ожидания и умрет! Как думаете, Сью, он это всерьез?

Она ждала, что я отвечу. А я твердила себе: «Он не врет, не врет, он и вправду любит ее — из-за ее денег. И наверное, если бы он потерял ее сейчас, он бы точно умер».

И сказала:

— Я уверена, он не шутит.

Она уставилась в пол:

— Но что же тогда ему делать?

— Поговорить с дядюшкой.

— Но это невозможно!

— Тогда, — проговорила я, изо всех сил сдерживая дыхание, — тогда надо найти другой выход.

Она ни слова не произнесла в ответ, лишь головой кивнула.

— Вы должны это сделать.

Опять молчок.

— Есть ли у вас, — продолжала я, — возможность найти другой выход?..

Она подняла на меня заплаканные глаза, смахнула последние слезинки. Быстро огляделась по сторонам, придвинулась ко мне и зашептала:

— Вы никому не скажете, Сью?

— О чем, мисс?

Она помедлила.

— Пообещайте мне, что не скажете. Поклянитесь!

— Клянусь! — сказала я. — Клянусь! — А сама подумала: «Ну давай же наконец, выкладывай!» — потому что жаль мне ее стало, бедняжку: так мучается, боясь выдать свой секрет, и не знает, что для меня-то это уже давно не тайна.

И вот наконец она не выдержала.

— Мистер Риверс, — сказала она тихо и почти уже не волнуясь, — говорит, мы должны бежать под покровом ночи.

— Бежать! — ахнула я.

— Говорит, мы должны тайно обвенчаться. Говорит, дядя может потребовать меня назад, но ему это не удастся, раз я буду... замужем.

Говоря эти слова, она вдруг побледнела — кровь отхлынула от ее лица. И такая она стала серая — прямо как плита с материнской могилы.

— Делайте, как сердце подскажет, мисс, — сказала я.