Семь грехов радуги - Олег Овчинников

Выбегая из зала в соседний, слышу краем уха, как освободившийся от мешка Игнат пытается откашляться и извиниться одновременно.

— Стоять! — ору во весь голос, возбуждаясь от погони. — Эй, впереди, задержите кто-кибудь!

И книжники охотно отвлекаются от сборов и преграждают дорогу убегающему субъекту. Понятное дело, украл что-нибудь. Сегодня у тебя, завтра, глядишь, у меня. Вот гад, а!.. Опять же, хоть какое-никакое, а развлечение.

Спасаясь от их цепких рук, субъект уходит вправо, на безлюдную лестницу, и вверх, перепрыгивая через две ступеньки и негромко всхлипывая при каждом прыжке.

Здесь я и настигаю его, неотвратимый, как кара небесная. Хватаю за грудки брезгливо вытянутыми руками, притискиваю к стенке, так что голова субъекта затылком несильно ударяется об угол фанерной таблички с объявлением: «НЕ КУРИТЬ И СУМКИ НЕ СТАВИТЬ!» Тип охает, щеки его начинают противно дрожать.

— Ну все, мужик! — говорю, многообещающе прищурившись для усиления эффекта. — Ну, сейчас…

И вдруг осознаю горькую иронию своего положения.

Мне же нельзя врать! Вернее, это бесполезно: пустые угрозы субъект распознает в момент… Еще и каяться перед ним, чего доброго, придется.

Немая сцена длится дольше минуты, пока двумя пролетами ниже не раздается голос писателя.

— Александр! — зовет он. — Вы здесь… — И заключительное «апчхи» заменяет знак вопроса.

— Здесь, здесь! — радостно кричу через плечо. — Без тебя не начинаем…

Тип в моих руках еще более съеживается, однако сползти по стенке я ему не даю. Бросаю мимолетный взгляд на Игната. Лицо у писателя красное, как будто он только что придушил кого-то. Или наоборот, это его кто-то душил, старательно и неумело. На лбу — пыльная полоса, кончики усов смотрят в землю, как веточки березовой рогульки в руках лозоискателя, обнаружившего под метровым слоем грунта новую Марианскую впадину. Из карманов куртки торчит несколько помятых закладок.

Быстро отворачиваюсь, чтобы не рассмеяться, и совершенно искренне говорю:

— На твоем месте, мужик, я бы испугался.

— Да уж, бойся нас! — вступает в игру писатель. — Особенно меня. Это с моего молчаливого согласия происходит большинство преступлений на свете… — И кривится, даже губу закусывает, чтобы сдержаться, не выдать источник цитирования.

Хотя, на мой взгляд, в равнодушии Игната сейчас никак не обвинишь. Зато вовремя скорченная рожа приходится как нельзя кстати.

— Я боюсь, боюсь, — причитает тип и несколько раз глубоко кивает, точно кланяется.

— Значит, теперь ты готов ответить на наши вопросы? Что за фразочка такая — прокурорская? Не иначе у Пашки нахватался.

И снова полукивок-полупоклон в ответ.

— Как, — говорит тип, — вы меня находите?

Я успеваю возмущенно раскрыть рот на ширину среднего яблока, когда тип исправляется:

— Нэээ… Нашли. Как?

Легонько встряхиваю допрашиваемого.

— Я сказал: ответить на вопросы, а не задать! Игнат вычерпывает из карманов пригоршню мятых бумажек, оглушительно чихает и спрашивает:

— Откуда у вас это?

— Это? — Субъект с ужасом косится на календарики в руках писателя. — Это не мне… Мое. Я только по средам. Нэээ… Посредник.

— Понятно. Посредник, — серьезно кивает Игнат. — И зто не ваше. А чье? Кто вам это передал?

Слабый тычок в плечо означает: можно отвечать, но посредник молчит, умоляюще глядя на закладки. «Исчезните, — говорит его взгляд. — Вам же самим нравиться… Будет».

— Как его зовут? — настаивает Игнат.

— У него… Нэээ… много имен. Тысяча.

— Ага, — говорю. — Теперь уже тысяча три. Добавились самаритянин, толстый и сектоид.

— Самаритянин — нет, — испуганно шепчет тип. — Он не самаритянин.

Ну слава Богу! Хоть какая-то определенность…

— Где он живет хотя бы? Где вы с ним встречаетесь? Получаете товар?

— Везде. Он везде. Нэээ… Как сказать? Везде… — Посредник зацикливается, как оператор LOOP от прописной истины.

— Вездесущ? — осторожно предполагает писатель.

— Да! — Глаза посредника вспыхивают огнем экзальтации. — Вездесущ…

И, будто бы слово это пробивает некую брешь в его языковом барьере, тип вдруг начинает говорить быстро, возбужденно, глотая окончания и выплевывая приставки, и при этом совершенно невозможно понять о чем. Лишь изредка мелькает в этой словесной каше знакомое выражение, пару раз мне удается расслышать странное сочетание, похожее на «месить месиво», что нисколько не приближает меня к пониманию общего смысла речи.

Не выпуская типа из рук, поворачиваю голову к писателю, и на фоне нескончаемой невнятной исповеди мы вполголоса обмениваемся репликами — как бы между строк, а лучше сказать, в скобках.

(«А ведь убогий не врет..,» «С его дикцией это не обязательно», «Я имею в виду, если бы он говорил неправду…» «Это да. При условии, конечно, что ему приходилось общаться с самаритянином». «А ты допускаешь иную возможность?» «Нет. Пожалуй, нет». «Следовательно, приходится признать, что он говорит правду». «Или то, что считает правдой». «В смысле?» «Ну…» «Какое кощунство! Запудрить мужику единственную извилину!..» «В одном ты оказался прав. Когда сказал, что мы ничего не добьемся от этого юродивого. Даже если он будет знать ответы и от всей души захочет с нами поделиться». «Да уж…»)

— Чего он вам сделал?

Вот такой взгляд на ситуацию мне нравится. Два молодых парня, неслабых и решительных, зажимают в темном углу третьего — неопределенного возраста и нацпри-надлежности, и тут же само собой напрашивается: «Чего он вам сделал?»

А кто, собственно, спрашивает? Оборачиваюсь…

В трех метрах от нас стоят два типа в одинаковых джинсовых комбинезончиках — как Чип и Дейл, если бы те были не бурундучками, а как минимум медведями-людоедами. Фигуры их невольно внушают если не доверие, то легкое подспудное уважение. Типы взирают на сцену экзекуции с искренним, незамутненным любопытством и немного снизу вверх, но оттого лишь, что располагаются на один лестничный пролет ниже нас.

— Охрана! — одними губами шепчет Игнат.

— Да так… Мы у него приобрели кое-что. По ошибке… — отвечаю небрежно и вместе с тем как можно ближе к истине. — Теперь вот хотим вернуть, так он брать отказывается.

— А на много приобрели-то? Может, помочь? — вызывается один из близнецов.

— Да нет, спасибо. Мы уже поняли, что много из него не вытрясешь.

— Ну, смотрите…

Медведи расступаются, освобождая проход нам с Игнатом, и снова смыкают ряд перед попытавшимся проскочить между ними посредником.

— У меня нет, — слышу я, медленно спускаясь по лестнице. — Ничего, кроме. Только это. Хотите… Нэээ… Календарик? Всегда полезно знать день.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});