Глубокое ущелье - Кемаль Тахир

— Тридцатизубый отец мой огонь! В тьме ночей пляшешь ты, развевая красные волосы, как молодые невесты! Отец мой огонь! Светящий пришедшим, светящий ушедшим, отец мой огонь! Да будет жертвой тебе черномордый белый баран! С тех пор как железо стали ковать, ты, отец наш огонь, кормишь голодных, согреваешь холодных! Ты кипятишь котлы наши, чтоб сварить нам пищу. Корми нас своим теплом! Храни нас, чтобы мы умножались! Храни, чтоб наш корень не вырвал шайтан. Уруй!

— Уруй!

Дервиш отставил чашу, встал на колени и, не отрывая взгляда от огня, словно читая по нему, заговорил:

— Сегодня после полудня услышал я в степи сигнал барабана: «Враг напал!» Узнал я, что твои боевые кони украдены, что сын Баджибей Демирджан-ага убит и стрела, его поразившая, была караджахисарской... Генуэзского монаха Бенито вчера ночью в своей пещере не было. Рано утром на двух конях прибыли чужеземцы. Он одел их в монгольские доспехи, сам переоделся Черным проводником. Ведя в поводу лошадей, вошли они в болото.

— При чем здесь смерть Демирджана?

— Монах Бенито вложил в колчаны чужеземцев караджахисарские стрелы.

— Да что ты! Кто они? Из Гермияна? Из Инегёля?

— Нездешние. Пятнадцать дней назад впервые пришли к монаху Бенито...

— Чего же ты сразу не дал знать?

— Не выведав, кто они, откуда, зачем пришли? Не выведав...

— А сейчас выведал?

— Конечно! Один — рыцарь ордена Святого Иоанна на Кипре... Именуется Нотиус Гладиус... Называет себя королевским сыном... Другой — наемник ордена Святого Иоанна, тюрок. Звать Уранха... Сотник.

— Зачем пришли? Чего им от нас надо?

— Орден выслал их с острова за то, что грабили единоверцев. Ошалев от вина, в драках кровь проливали... Женщин христианских насиловали...

Дервиш Камаган выложил все это с такой простотой, словно ему не стоило труда добыть эти сведения. И Осман-бей откровенно позавидовал тощему монголу, который многим казался полоумным, но из своей пещеры под Иненю мог послать весть на Кипр и за пятнадцать дней во всех подробностях узнать, кто такие два никому не известных бродяги. Силой, которая прислала ему ответ через болота и разрушенные мосты бурных рек, благополучно миновав разбойников и грабителей, засевших на каждом перевале, в каждом ущелье, он был обязан мощи Сообщества. Торговая компания, повсюду кратко называвшаяся Сообществом и основанная пекинским хаканом Кубилаем совместно с тавризским ильханом Хулагу, получала денежные вклады от множества властителей и принцев, вельмож, арабских шейхов, персидских ханов, тюркских беев и раскинула свою сеть, как паук, по всей земле — от Индонезии до Германии, от Цейлона до сердца Африки, от Канарских островов до Московского княжества, от Басры до полночных берегов Ледовитого океана. Все караванные пути были под защитой монгольского Мира. Если порядок и безопасность на Этих путях нарушались, ущерб, нанесенный купцам, возмещался из казны Сообщества. Оно имело в своем распоряжении миллионы алтынов, чтобы, когда нужно, давать их в долг под проценты на оснащение огромных караванов, на покупку товаров. В важнейших городах всех частей света, в портах и на перекрестках дорог были у него свои писцы и счетчики, своя служба гонцов, в морях — сотни судов, на дорогах — беспрерывно движущиеся караваны из тысяч верблюдов, мулов, арб. Сообщество жило по законам, над которыми не властны были державы, по этим законам заключались сделки и начиналась война. В последнее время наместники властителей и военачальники в разных частях земли стали непокорны, а дороги — опасны, и потому сила Сообщества ослабла. Начались грабежи, захваты добра. Стали уменьшаться доходы, участились стычки. А от стычек снова уменьшались доходы и множился взаимный обман. Да, Сообщество теряло прежнюю мощь, но все же оно, как и раньше, наделяло нищего дервиша Камагана такой силой, которой могли позавидовать беи, паши и властители многих стран.

Размышляя об этом, Осман-бей рассеянно спросил:

— Откуда знают пришельцы Черного монаха?

— От главы ордена письмо они привезли. Очень обрадовался монах Бенито. В самое время-де послал вас господь! И раскрыл им свои намерения.

— Известные нам?

— Известные. Очень удивился рыцарь, услышав, что крестьянин здесь не признает никаких баронов и сеньоров, и совсем уж не поверил, когда Бенито сказал: «Делает что хочет бесстыжий византийский крестьянин. Жалуется на властителя и, бывает, даже добивается своего права». Чуть ума не решился, когда рассказал ему Черный монах, что у церкви здесь даже земли своей нет, считай, мол, что православная церковь — на службе у императора. Не может быть, говорит. Разве православные не такие же поганые, как и мусульмане? Мусульманских нехристей хуже, говорит Бенито, еще безбожнее и поганее. Мало того, говорит, в Византии торговля и ремесло, копи, порты, арсеналы — и те в руках государства. И еще, говорит, когда у императора денег нет, отбирает, мол, добро у богатых, а кто противится — у того и вместе с душою. Счастье еще, говорит, что обессилел теперь, власть его здесь ослабла. Вот мы склонили многих местных князей византийских принять баронский порядок наподобие нашего, и прежде всего, говорит, властителя Инегёля Николаса, а за ним — брата караджахисарского властителя Фильятоса. Ах, говорит, если бы только не портил нам дела туркмен Эртогрул. Жаловался на Эртогрул-бея: не возвращает, мол, беглых крестьян. Рассказал про деревню Дёнмез. Тут пуще прежнего обозлился рыцарь. Да что, говорит, не могли два-три десятка воинов собрать, напасть на них ночью да перебить всех? Жаль, говорит. Очень огорчался, даже по коленкам себя хлопал. На что, мол, надеется этот антихрист-туркмен? Воинов у него много, что ли? Он туркмен, говорит Черный монах, а туркмен, известно, на свою глупость надеется. Не смогли мы уговорить караджахисарского властителя Аксантоса, что Фильятосу старшим братом приходится. А его земля, говорит, за Эртогруловым уделом. Если не примет он участия в налете на удел туркменский, ничего не выйдет, говорит.

Осман-бей насупил брови, задумался.

— И что же? Решили убить Демирджана караджахисарской стрелой и угнать наших коней, чтобы поссорить с Аксаптосом?

— Если бы решили, разве не прискакал бы я, не сообщил бы, Осман-бей? «Завтра отвезу вас к властителю Инегёля»,— сказал Бенито. Я и решил, что беда миновала. А сегодня, когда услышал, что стряслось, головой о камни бился, да поздно. Сколько раз я тебе говорил, мой бей, не жди от монаха добра, давно пора прикончить эту черную змею!..

Осман-бей улыбнулся. Он медлил, не хотел расправляться с монахом Бенито, потому что не желал ссоры с венецианцами в Стамбуле, с которыми его удел вел торговлю. Осман-бей задумался над полученной новостью. Заметив это, Камаган умолк. И тогда, словно между прочим, Осман-бей спросил:

— Какие новости из Тавриза, друг мой Камаган? Как здоровье ильхана Аргуна?

Дервиш Камаган, когда спрашивали его о делах ильхана, прикидывался глухим. Так и сейчас, приложив ладонь к уху, будто не расслышал, переспросил:

— Погадать? Конечно! Пусть завтра пришлют черного барана... Погадаем на ребрышках... Заглянем в будущее, улыбнется ли нам счастье.

— Ладно. Допивай вино. Пусть расколют яичко, поглядим, что за птичка!

— Не понял!

Осман-бей встал, дружески улыбнулся дервишу. Тот снова преклонил колени. Его преданность ильхану не рассердила Осман-бея, напротив, понравилась. Взяв свечу, он ушел в опочивальню, открыл ключом ларец. В бедной его казне лежали четыре мошны: одна величиной с кулак, другая — вдвое меньше, остальные две — совсем маленькие. Он взял среднюю, подумал. По опечаленному лицу его скользнула хитрая улыбка. Положил ее на место, взял маленькую. Так была наказана ложная глухота дервиша Камагана.

III

Ветерок разметал, источил облака. Весеннее солнце раскалило землю.

Керим хоть и мучился от жары и жажды, но даже подумать не смел подойти к источнику в десяти-пятнадцати шагах, чтобы напиться холодной, как лед, воды.

Эртогрул-бей завещал похоронить себя под огромной чинарой рядом с источником. Чинара эта стояла на холме среди садов и виноградников у дороги на Биледжик. До болезни своей Эртогрул-бей чаще с Акча Коджой и внуком Орханом, а если их не было, то с Салтуком Альпом или Кара Мюрсели медленно подымался сюда по откосу и садился в тени чинары. Если верить Орхану, говорил мало, больше молчал. Слушал журчание горного ручья, задумчиво глядел на холмы Биледжика. Его можно было понять: стать победителем неверных и лишиться сил! Как тут не затосковать оттого, что не можешь уйти куда глаза глядят. Утратить былую силу — что может быть хуже? А почему, скажем, не пожелал он лежать на кладбище в Сёгюте? Потому — вида, приятного для глаз, нет...

Осман-бей распорядился похоронить здесь и Демирджана: раз умерли они в один день, пусть лежат рядом.