Темная душа: надо память до конца убить - Ирина Павловна Токарева

Милле.

Он подошел, поклонился Катрионе, взял у Милле зарисовки. Просмотрел их, размеренно кивая и не комментируя.

– Ты мне сочувствуешь, Бойс? – горько спросил Милле.

– Тебе бы я посочувствовал в последнюю очередь, Джон Милле. Ты одарен, как тысяча чертей. Почему столь много разных эскизов? Ты не можешь определиться, в какой позе ее изобразить?

– Не смешно, Бойс. Она не сидит на месте и пяти минут. Ты будто в воду глядел.

Бойс посмотрел на Катриону, девушка ответила ему незамутненным взором.

– Не сидится тебе, непоседа.

– Я плету Моргане венок.

– Где же он?

– Там.

Она упорхнула. Бойс подмигнул Милле.

– Неси свой крест, творец прекрасного, игра стоит свеч. Уже по зарисовкам, на которые ты печально кривишься, заметно, что натурщица превосходна. Давай-давай, продолжай. Я понаблюдаю за вами обоими. Это забавно.

Бойс отошел, снял сюртук, расстелил его на траве под раскидистой нависающей ветвью, дающей длинную тень. Крикнув: «Жарко сегодня!», улегся, оперся на локоть и сощурил синие глаза на Катриону. Девушка стоя на коленях у булыжника, где должна была сидеть и позировать Милле, собирала в охапку разбросанные цветы. Вот она побежала к Бойсу и уселась рядом с ним. Подала художнику наполовину готовый венок.

– Хм. Да ты мастерица, Катриона. Милле, взгляни!

Венок был выплетен из глянцевых лютиков, перевит резными травинками, сбрызнут крохотными голубенькими каплями анютиных глазок. Катриона, зардевшись от похвалы, опустила белокурую голову и принялась усердно плести. Ее тонкие пальцы проворно мелькали, Бойс смотрел на них. Он поднялся и указал девушке на свой раскинувший рукава сюртук:

– Садись сюда.

Девушка послушно переползла на сюртук вместе с венком, не переставая нанизывать на его зеленые нити желтые и голубые бусины цветов. Бойс осторожно поманил Милле. Джон взял мольберт и установил его ближе к сидящей паре, следом перенес скамью.

– Это невероятно! Она сидит! – сказал он Бойсу одними губами.

Бойс сделал мудрую мину.

Сидели они долго – до полудня и дольше. Катриона сплела несколько венков, потянувшись и переменив позу, стала мастерить гирлянды. Анна принесла корзинку с едой и питьем. Милле парил на седьмом небе.

– Только никуда не уходи, Лайонел, – приговаривал художник, работая,– сиди где, сидишь и не дыши.

Бойс сидел, прислонившись спиной к стволу. Из-под опущенных ресниц рассматривал соседку. Не замечал, как капает минута за минутой, час течет за часом, солнце движется по своему извечному пути, и, проходя в выси, лучами ласкает атласную кожу на щеках, шее девушки. Она поглядывала на него с мимолетной улыбкой. Он невольно вздрагивал и спрашивал себя, что происходит здесь, на укрытом тимьяном лугу перед старым домом с крышей из камыша. Забывал найти ответ, погружался в свое созерцание вновь, терял ощущение реальности, плыл в синеве, тонул в летних волнах, пахнущих цветущей яблоней…

Под вечер набежали тучи, потушили солнце. Небо вдали с треском разошлось, из прорехи хлынул ветер, полетел через холмы, запутался, заметался в листьях. Раздул волосы Катрионы, свободными прядями падающие ей на плечи. Настало время уходить.

– Сейчас пойдет дождь, Катриона, слышишь – грохочет? – Бойс отбросил колосок, стебель которого жевал, – ты сегодня хорошо себя вела и отлично потрудилась.

Он указал на косы цветов, свернувшиеся на ее платье, лежащие на земле между ними, брошенные на расстеленный сюртук.

– Пора собираться домой. Я и Милле уезжаем. Ты пойдешь к маме.

Она сгребла в охапку пестрые гирлянды и резким движением протянула их ему, поднимаясь на колени. Бойс растерялся. Она придвинулась очень близко и словно шарфом обмотала цветочным украшением его шею. Наклонилась и посмотрела потемневшими, цвета старой стали, глазами, в которых дрожало ожидание.

– Завтра Катриона будет хорошо себя вести.

Бойс отстранился, почувствовав пышущее от нее тепло, тонкий чистый аромат ее тела. Ощутил опаляющую робость и страшное смятение.

– Катриона, дождь собирается! – прокричала от калитки Анна, – Господа, становится прохладно и вечереет! Домой! Все домой!

Девушка убежала. Бойс вытер рукавом вспотевший, несмотря на прохладу, лоб и поднялся, опираясь на ствол. Джон Милле, все еще не в силах высвободиться из объятий музы, водил кистью по холсту, рисуя по памяти.

– Я скоро ухожу, Лайонел. Надеюсь, ты присоединишься ко мне? – на утро следующего дня спросил за завтраком Милле. – Мне без тебя не справиться!

– Я не бросаю друзей на поле битвы, Джон! – Бойс прекратил беседовать с матушкой о чем-то малозначительном, одним духом выпил свой кофе. – Мама, когда я вернусь, ты сыграешь мне на клавесине Моцарта?

– Да, сынок, но, – Элеонора МакГрей положила ладонь на сгиб локтя Бойса, уже готового бежать, и удержала его, – Куда вы спешите, молодые люди? Вчера вас не было целый день, сегодня вы снова намерены пропасть? Я заинтригована.

– Спрашивай у Джона, мама, – Бойс потянулся и поцеловал мать в щеку, – это ему я помогаю в делах. Не волнуйся, ничего антигуманного и криминального мы не замышляем. Все та же блажь, все те же розочки и ангелочки, как сказал бы отец.

Хозяин дома, читавший книгу, гневно дернул седеющим усом.

– Джон, – трогательное лицо леди МакГрей повернулось к Милле, – сын говорил, вы намеревались рисовать наш сад? Он вас больше не интересует?

Бойс не дал другу раскрыть рта:

– Ты разве не знала, мама, что наш сад – не единственная достопримечательность сих мест. Нимфы в нем, к примеру, не водятся. Зато они есть в окрестных лесах.

– Я встретил девушку, леди МакГрей, и рисую ее, – слегка смущаясь, растолковал Джон, – Она очень красива, но дика, совсем не сидит на месте. Только ваш сын имеет на нее необъяснимое влияние, рядом с ним она спокойна. Чтобы изобразить ее, мне не обойтись без его помощи.

– Если так, пусть Лайонел помогает вам. Вы мастер, у которого моему балбесу есть чему поучиться. Но кто ваша загадочная дикарка? Я ее знаю?

– Это Катриона Монро, мама, – ответил за Милле Бойс, ножом размазывая ягодный джем по слегка подрумяненному гренку, – дочь Анны Монро, молочницы и лекарки. Я недавно спрашивал тебя о ней. «Дурочка Кэт» зовут ее в деревне. Совершенно удивительное существо. Как сказал Джон, красивая, но в голове полнейшая тьма. Бедняжка. А я у тебя, знать, кудесник – животные и дети меня слушаются!

Посчитав свою шутку удачной, Бойс рассмеялся.

– Катриона Монро – не ребенок, – серьезно сказала Элеонора.

– Мама, – прекратил есть и насупился Бойс, – Перестань. Хорошо, не ребенок, но и не женщина, достойное жалости и заботы маленькое бедное создание. Не смотри укоризненно, мы ее не обидим.

– Вам нет нужды волноваться, мадам, – проникновенно присоединился Милле, – я заявляю с полной ответственностью…

– Идите, мальчики, – махнула Элеонора, – Помните, я хочу увидеть, что вы там нарисуете.