Моя Теодосия - Ани Сетон

Сейчас, а затем и в Ричмонд-Хилле, он размышлял о преданном послушании Тео своему отцу. И часто, когда они были втроем, он чувствовал себя не в своей тарелке, когда она с отцом замыкались в собственном мирке, наверное, по-своему прекрасном, но который он не понимал и поэтому слегка обижался на них.

Конечно, не следовало бы расстраиваться по поводу такой замечательной вещи, как любовь между отцом и дочерью, особенно когда она настоящая – тогда это просто непреходящая и истинная ценность. Раньше он часто убеждал себя, что все изменится, как только они с Тео поженятся. Тогда Тео просто механически перенесет свое искреннее восхищение, свою чуткость, любовь и заботу с отца на своего нового господина. Девушки всегда так поступают.

Он и раньше рисовал в воображении картину их свадебного вечера, видя мечтательные, застенчивые и сияющие глаза Тео, проливающие слезы, возможно, лишь по причине расставания с отцом. И вот теперь они снова должны будут встретиться с Аароном, да еще так скоро! А он мечтал остаться вдвоем, вдали ото всех!

Тео же ни смущалась, ни плакала. С начала церемонии венчания до настоящего времени она сказала лишь несколько слов, и то только для того, чтобы выразить свое восхищение убранством каюты, к чему он не имел ни малейшего отношения! Эта каюта напоминала ему театральные декорации, и потому все казалось обманом! Он чувствовал себя в этой обстановке очень неуютно.

Тео продолжала отогревать руки у печки. Она казалась ему абсолютно неприступной: эта благовоспитанная, вежливая маленькая незнакомка.

Он услышал, как с палубы, расположенной у них над головой, доносится топот матросских ног. Шесть колоколов зазвонили где-то, затем закричали: «Поднять паруса!», и за этой командой последовал мягкий толчок, означавший, что судно отчаливает от берега. Корабль заскрипел всеми деревянными частями.

Он прокашлялся и заметил:

– Мы… мы уже плывем.

– Да, я тоже так думаю, – ответила она, по-прежнему не двигаясь.

Он подошел к ней.

– Не хочешь ли ты снять шляпку и накидку? Здесь довольно тепло.

Она послушно развязала ленты под подбородком. Он помог ей снять плащ и повесил его на крючок у двери, стараясь растянуть эту процедуру. Он все больше и больше чувствовал себя неловко. К черту все это! Они поженились, она безумно хороша, и она – его жена! Он так мечтал об этой минуте. Он помнит те ночи в Каролине, когда он беспокойно метался в постели, сжигаемый желанием обладать ею. Ради любви к ней он даже не заходил в публичные дома в Чарлстоне, куда так усиленно старались заманить его друзья.

Но сейчас он не испытывал никаких чувств. Ее бледное, застывшее маленькое личико с огромными горящими глазами, как… как у лунатика, даже пугало его. Он даже не представлял, как смог бы заключить ее в объятия, такую застывшую и холодную, похожую на одну из мраморных статуй, которые стоят у него в саду.

И все-таки это была их первая брачная ночь. В такую ночь мужчина должен действовать уверенно и решительно, не обращая никакого внимания на холодность невесты.

Джозеф с большим трудом сделал несколько шагов, пересек каюту и уставился в непроглядную тьму иллюминатора. Один или два огонька мелькнули на берегу; прыгающее пламя огромного костра медленно проплыло у него перед глазами, осталось позади, потом исчезло из вида совсем, и снова наступила кромешная тьма. Судно мягко скользило вниз по течению. Толчки почти не ощущались. Душа его наполнилась беспричинным страхом, который его мучил с детства и теперь беспокойно закрался в сердце. Наконец, он собрался с духом и обратился к Тео, стараясь скрыть нахлынувшие чувства.

– Я собираюсь выпить глоток глинтвейна, – резким голосом произнес он, хмуро посмотрев на Тео, как будто она запрещала ему это, – если я, конечно, найду здесь кого-нибудь, кто приготовит его.

Теодосия повернула в его сторону свою маленькую головку, брови ее взметнулись вверх, а глаза холодно взглянули на него.

– Алексис, как вам известно, ожидает ваших приказаний в салоне, наверху. Вам нужно лишь позвать его. Он готовит отличный глинтвейн.

Ну конечно, Алексис! И как он только позабыл об этом. Ведь его тесть позаботился обо всем, даже прислал своих слуг. Джозеф вскочил вдруг в ярости, резко распахнул дверь и закричал:

– Алексис!

Негр уже бежал к нему.

– Да, сэр. Слушаю, сэр.

– Я хочу выпить глинтвейна. Да пошевеливайся, черт побери!

Алексис поклонился с чувством собственного достоинства, в каждой клеточке его тела сквозило возмущение. Аарон обращался со своими слугами с неизменной добротой и вежливостью. Негру не понравилось поведение мистера Элстона, но он заметил, что жених – несчастен. Он даже посочувствовал ему, но еще больше пожалел мисс Тео. Ведь в мужья ей достался тупоголовый бык, да вдобавок со скверным характером.

Он вернулся спустя несколько минут, неся чашку с дымящимся глинтвейном, источающим аромат лимона, портвейна и мускатного ореха. Тео опустилась в кресло и теперь, подперев подбородок руками, любовалась розами. Элстон прислонился к дальней стенке, хмуро уставившись на ковер. Поскольку он даже не взглянул на вошедшего Алексиса, тот молча поставил напиток с двумя фарфоровыми чашками на деревянную скамью и, поклонившись, исчез.

Джозеф зачерпнул дымящуюся горячую жидкость.

– Вам следует составить мне компанию, – приказал он твердым голосом. – Мы должны выпить за нашу свадьбу.

– Конечно, – Тео взяла чашку и сделала маленький глоток. Джозеф выпил свою одним залпом, налил еще одну, осушил ее и наполнил третью.

«Это не может быть реальностью, – подумала Тео. – Я, должно быть, сплю. Скоро я проснусь и увижу, что лежу в чистой постели в Ричмонд-Хилле. Отец сейчас спустился вниз в библиотеку. Он, как всегда, немного опоздает к завтраку и не даст мне выпить вторую чашку чая. Зато после завтрака мы поедем гулять по парку; привязанная к столбу Минерва будет дожидаться меня, приветливо помахивая хвостом и встречая ржанием. Наш пруд покроется тонким льдом, а вербы на опушке леса будут сверкать инеем, а позади них – я увижу – Гудзон! Моя прекрасная река! Но сейчас я ведь тоже на Гудзоне!»

Она вернулась к действительности, испытав легкий шок, хотя мысль, что она плывет по любимой реке, немного успокоила ее. Река мягко качала ее на своих могучих волнах; волнах, которые текли – неподвластные времени, – не останавливаясь и не поворачивая вспять.

Мерни. Короткое, резкое имя, которое она никогда не произносила даже мысленно. Оно причинило ей острую боль. Все эти месяцы она гнала от себя воспоминания, связанные с этим именем. Она яростно отбросила их от себя и теперь.

«Все произошло не так, как я ожидала, – подумала она. – Не было ничего таинственного и волшебного в том, что уже произошло. Все было обычно и неинтересно: как и говорил отец. Я никогда не должна думать об этом больше. Так как Время и Река принесли меня сейчас сюда, ничего не вернуть, как бы я ни хотела этого».