Выход из кризиса есть! - Пол Кругман

Это продолжалось очень долго. В 2005 году правый журнал «Human Events» включил «Общую теорию» Кейнса в число десяти самых вредных книг XIX и XX веков вместе с «Моей борьбой» («Mein Kampf») Адольфа Гитлера и «Капиталом» («Das Kapital») Карла Маркса.

Откуда такое сопротивление книге, проповедующей «умеренно консервативные» идеи? Похоже, отчасти это объясняется тем, что даже мысль об ограниченном и целевом вмешательстве государства, к которому призывали кейнсианцы, всегда воспринималась консерваторами как первый опасный шаг: стоит уступить, признав, что государство может успешно бороться с кризисами, как оглянуться не успеешь, а мы уже живем при социализме. Риторическое объединение кейнсианства с централизованным планированием и радикальным перераспределением, прямо отрицавшимися самим Кейнсом, который заявлял, что «есть такие нужные виды человеческой деятельности, для успешного осуществления которых требуются меркантильная заинтересованность и общие условия частной собственности на капитал» [25] , практикуется почти всеми правыми, в том числе экономистами, которые прекрасно знают, что это неправда.

Еще одну гипотезу высказал современник Кейнса Михал Калецки (он, как ни странно, был социалистом) в своем классическом эссе, вышедшем в свет в 1943 году:

...

Сначала нужно проанализировать нежелание «капитанов индустрии» согласиться с вмешательством государства в вопросы занятости. На любое расширение государственной деятельности бизнес смотрит с подозрением, но образование рабочих мест на деньги правительства создает особый аспект, делающий это сопротивление особенно сильным. При невмешательстве государства в экономику уровень занятости в значительной степени зависит от так называемого состояния уверенности. Если уверенность падает, частные инвестиции уменьшаются, что приводит к снижению производства и занятости (как напрямую, так и опосредованно вследствие снижения доходов, направляемых на потребление и инвестиции).

Это дает капиталистам мощный инструмент косвенного контроля над политикой правительства: следует тщательно избегать всего, что может нарушить состояние уверенности, поскольку это вызовет экономический кризис. Тут есть нюанс: если правительство научится повышать занятость при помощи собственных расходов, этот инструмент контроля станет неэффективным, поэтому бюджетный дефицит, необходимый для осуществления государственного вмешательства, следует считать опасным. Социальная функция теории «устойчивых финансов» заключается в том, чтобы поставить уровень занятости в зависимость от состояния уверенности.

Когда я впервые прочитал эти слова, они показались мне радикальными, а сейчас представляются очень правдоподобными. Сегодня аргумент под названием «уверенность» используется повсеместно. Вот, например, как крупный игрок на рынке недвижимости и медиамагнат Морт Цукерман начал публицистическую статью в «Financial Times», отговаривая президента США от принятия популистских мер любого рода:

...

Усиливающиеся разногласия между администрацией Обамы и бизнесом тревожат страну. В президенте разочаровались работодатели, чье беспокойство относительно налогов и возросших издержек новых мер регулирования сдерживает инвестиции и рост экономики. Правительство должно понять, что уверенность – это необходимое условие, чтобы бизнесмены вкладывали деньги в новые проекты, рисковали и возвращали миллионы безработных к производительному труду.

В действительности же не существовало и не существует никаких свидетельств того, что беспокойство относительно налогов и возросших издержек новых мер регулирования играет в торможении экономики существенную роль. Калецки утверждал: подобные заявления не возымеют действия, если общественность поймет, что кейнсианская политика способна создавать рабочие места. Таким образом, мы имеем дело с особой неприязнью к государственной политике по непосредственному созданию новых рабочих мест – помимо общего страха, что идеи Кейнса могут сделать законным вмешательство государства в экономику.

Соединив эти мотивы, можно увидеть, почему авторы и институты, прочно связанные с верхами, имеющими преимущество при распределении доходов, неизменно враждебны к постулатам кейнсианства. За 75 лет, прошедших после выхода в свет «Общей теории» Кейнса, этот подход не изменился. Изменились лишь доходы (богатые стали еще богаче), а следовательно, и влияние больших денег на политику. Сегодня консерваторы сдвинулись далеко вправо даже по сравнению с Милтоном Фридманом, который, по крайней мере, признавал, что монетаристская политика может быть эффективным инструментом стабилизации экономики. Взгляды, считавшиеся 40 лет назад радикальными, сегодня являются частью официальной доктрины одной из двух главных политических партий США.

Более деликатный вопрос: в какой степени сильная заинтересованность 1 %, а если точнее, 0,1 % самых богатых влияет на дискуссию среди ученых-экономистов? Вне всяких сомнений, это влияние должно быть. Предпочтения спонсоров университетов, доступность стипендий, выгодные консалтинговые контракты и так далее – все это поощряет экономистов не просто отворачиваться от кейнсианских идей, но и забывать большую часть того, что было усвоено в 30-х и 40-х годах прошлого столетия.

Безусловно, влияние денег не зашло бы так далеко, не способствуй этому вышедшая из-под контроля научная социология. Абсурдные в своей основе представления стали догмой при анализе как финансов, так и макроэкономики не без участия социологов.

Очень редкие исключения

В 30-х годах ХХ века финансовые рынки не пользовались особым уважением – по очевидным причинам. Кейнс уподоблял их «тем газетным конкурсам, в которых участникам предлагается выбрать фотографии 6 самых хорошеньких девушек из 100 снимков, и приз получит тот, чей выбор будет наиболее близко соответствовать среднему вкусу всех участников состязания. Таким образом, каждый из соревнующихся должен выбрать не те лица, которые он лично находит наиболее симпатичными, а те, которые, как он полагает, скорее всего удовлетворяют вкусам других».

Кейнс считал очень неудачной идеей позволить таким рынкам, в которых спекулянты стараются перещеголять друг друга, диктовать важные решения бизнесу: «Когда расширение производственного капитала в стране становится побочным продуктом деятельности игорного дома, трудно ожидать хороших результатов» [26] .

Примерно к 1970 году изучением финансовых рынков, по всей видимости, стали заниматься люди, похожие на вольтеровского доктора Панглосса, уверявшего, что мы живем в лучшем из всех возможных миров. Разговоры об иррациональности инвесторов, мыльных пузырях финансового рынка, деструктивной спекуляции практически исчезли из научного дискурса. Доминировала гипотеза эффективных рынков, которую продвигал Юджин Фама из Чикагского университета. Она заключается в рациональности инвесторов и отсутствии информационного дисбаланса. (Например, стоимость акций компании всегда точно отражает ценность этой компании, с учетом доступных сведений о прибыли, перспективах бизнеса и т. д.) В 80-х годах ХХ века экономисты, в частности Майкл Дженсен из Гарвардской школы бизнеса, утверждали, что, поскольку финансовые рынки всегда устанавливают правильные цены, то лучшее, что могут сделать руководители корпораций – не только для себя, но и для экономики, – это максимизировать стоимость акций. Другими словами, финансисты свято верили: мы должны отдать развитие экономической структуры государства во власть того, что Кейнс называл игорным домом.