Эдди Рознер: шмаляем джаз, холера ясна! - Дмитрий Георгиевич Драгилев

человек, краснофлотец, сменивший пистолет-пулемет на саксофон в ансамбле песни и пляски Северного флота, в 1959 году Алчеев не догадывался, что совсем недавно «царь» беспокоился еще больше[28]. Трубач понимал, что публика жаждет увидеть и услышать его самого – музыканта, которого она не успела, да и не хотела забыть. Маэстро, чье имя обросло мыслимыми и немыслимыми легендами. Обмануть ожидания было равнозначно концу карьеры. Впервые в жизни Эдди почувствовал, как трудно ему справиться с волнением.

– Юрка, я не могу играть, – сказал он Юрию Цейтлину. – Я пробовал, не получается.

Цейтлин попытался успокоить, употребив все регистры возможных аргументов от «надо позаниматься» и «будете дирижировать» до «зачем мы все это затеяли». «Рознер без трубы не Рознер», – резюмировал Эдди. Помогли «прусские добродетели». Как-никак Берлин был когда-то столицей Пруссии. Добродетели прусские – давнишнее понятие. К ним относят твердость и отвагу, сознание своего долга, пунктуальность и работоспособность. Старая прусская поговорка гласит: учись страдать, не жалуясь.

Молодой виолончелист, студент Московской консерватории и будущий сотрудник радиостанции «Эхо Москвы» Анатолий Агамиров-Сац, которому посчастливилось попасть на репетицию оркестра, спросил трубача:

– Кто Вы, Эдди Игнатьевич?

– Ich bin еin echter Preuse (я настоящий пруссак), – пошутил «царь».

В логове стиляг

Когда Рознер поселился в гостинице «Москва», неподалеку от этого замечательного отеля появился собственный Бродвей.

Гостиница «Москва»

Бродвеем стала улица Горького. Ее, разумеется, официально не переименовали, но часть пешеходов нащупала в царстве безжалостного безджазья свой «брод». Эти молодые пешеходы – учащиеся, абитуриенты, студенты – величали друг друга чуваками. Впрочем окрестное население окрестило чуваков иначе: стиляги. Сезон Брода начинался по весне. Зимой господствовал каток, ассоциировавшийся тоже с джазом – в «Серенаде Солнечной долины» оркестр Гленна Миллера аккомпанирует олимпийской чемпионке по фигурному катанию Соне Хени. Но когда сладкое весеннее солнце начинало пригревать сильнее, чуваки расправляли крылья, доставали у неведомых фарцовщиков-мануфактурщиков, кустарей-одиночек стильную одежку – туфли на толстой каучуковой подошве – чем толще, тем лучше, немыслимого покроя пиджаки, эффектные более или менее цветастые рубашки, галстуки с пальмами и девушками и начинали фланировать по московскому Бродвею, воображая манхэттенский. Костюмы не были отечественным изобретением. Отчасти они наследовали американским модникам Zoot Suit Riots[29].

Фланировать хорошо, но ведь и «приземляться» где-то надо. Приземлялись чаще всего в «Коктейль-холле». Это злачное место стоило того, чтобы в него завернуть. Шикарная возможность заказать коктейли «Белая ночь» или «Карнавал», разноцветный и слоистый, в высоких узких бокалах. Цена «Карнавала» – 11 рублей 40 копеек, по тем дореформенным временам небольшие деньги. На такой лонг-дринк какой-нибудь находчивый и сметливый старшеклассник мог запросто сэкономить. А еще в «Коктейль-холле» звучала музыка, которую почти не крутили на танцплощадках и в других местах. Кроме квартир, где хранились редкие, заигранные до дыр патефонные миньоны из шеллака или самодельные записи «на ребрах» – рентгенограммах. Уже в конце сороковых героические кустари-умельцы (вроде «дедушки русского самиздата» Бориса Тайгина) нашли способ превращать рентгеновские снимки в гибкие грампластинки.

Некоторое время в «Коктейль-холле» играл коллектив, называвший себя «Синкопэйторс»: привет и Рознеру, и Вайнтраубу! Однако «эпоха разгибания саксофонов» повлияла даже на ресторанный репертуар. На безджазье большим успехом пользовалось, например, «Венгерское танго» – одна из немногих «западных песен», звучавших в исполнении оркестрика, игравшего в заведении. Конечно, в узком кругу посвященных, в теплой, а главное – своей компании чуваки предпочитали что-нибудь покруче, время от времени сочиняя русские тексты к любимым зарубежным хитам:

Вид небрежный мой:

Густо кок набриолинен.

Тот плебей, кто говорит, что я смешон!

Ничего, что пиджак у меня немного длинен, —

Все равно я порядочный пижон.

Слово «пижон» считалось комплиментом.

Ближе к ресторану «Астория» на розлив отпускались вина Молдавии. Тот, кто располагал бо́льшим количеством денег, чем школьник, «сэкономивший на булках», мог отправиться в «Асторию» и «Будапешт», где звучало не «Венгерское танго», а свинг в исполнении знаменитого на всю Москву Лаци Олаха.

Стиляги бредили свингом, интерес к рок-н-роллу пришел позже. Когда появился твист, след простыл от стиляг. Со временем и твист ушел на покой. Свинг остался. Как там было у Эллингтона? «Без свинга – нет ничего».

С конца сороковых годов гуляли и танцевали стиляги не только в Москве, но в Риге, в Питере… Наряды, или, выразимся проще, «упаковка», «прикид», зависели от среды обитания, слегка меняясь от места к месту. Латвийский писатель Зигмунд Скуиньш вспоминал:

«От Запада принимали не только материалы, но и предназначенные сердцу ценности. С триумфом шел музыкальный фильм с участием Гленна Миллера “Серенада Солнечной долины”… Созданная в годы войны розовая мечта казалась особенно притягательной. Мелодии Гленна Миллера в тогдашней рыхлой потребительской музыке… распространились как пожар в лесных стружках… [Их] напевали на улицах, под них танцевали на танцульках и катались на катках, занимались гимнастикой в спортивных залах, плавали в бассейнах.

…Мода диктовала парням узкие брюки, туфли на платформе, объемистые пиджаки с широкими плечами и узенький галстучек. Волосы как можно длиннее. Девушкам свинговый стиль предписывал коротенькую юбчонку, туфли наподобие мужских и тоже широкоплечие пиджаки. Если еще недавно, танцуя, например, вальс, партнеры держали руки, горделиво поднятыми на высоте плеч, то свинг требовал свесить их, как плети, чуть ли не до колен. Прихрамывающим поперечным шагом свинга можно было топтаться в любом ритме, все равно – играли вальс, танго или фокстрот…»

«Коктейль-холл» в Москве закрыли уже после смерти вождя. Юрмальскому ресторану «Лидо» такая участь пока не грозила. По словам певца Бруно Оя, «Лидо» был в то время единственным заведением, работавшим до самого утра: «Все, у кого были деньги, ездили тратить их в Юрмалу». Профессура МГУ, гостившая у своего коллеги из Латвийского университета историка Максима Духанова, посещала «Лидо» едва ли не трижды в неделю. (Думаю, что сказывалась не только довоенная традиция – «Лидо» насчитывало двадцатилетнюю историю, но и перекличка названий: «Лид-отель» – гостиница, запечатленная в «Серенаде Солнечной долины».)

Интермеццо: вокруг свинга XX века…

Эдди Рознер готовил программу. В поисках фирменной джазовой композиции выбор пал на Blue Prelude. Песня «Голубой прелюд» Джо Бишопа и Гордона Дженкинса была известна в основном по инструментальным записям, сделанным еще до войны американскими оркестрами Айшема Джонса и Вуди Германа.

Интерпретация Айшема Джонса – наиболее известная на Западе – отличалась несколько однообразным характером: вторая часть пьесы не предлагала почти никакого музыкального развития. Людвиковский переработал этот бридж в соответствии с