Дорога - Генри Олди

- Нормально, темп только надо подвинуть. Песня, конечно, унылая, но злая. А у вас она незлая, но унылая.

- Точно. Что я тебе говорил, Вадюха?! Говорил - темп подвинуть надо, а ты - "психоделика, психоделика"!..

Ребята снова взялись за инструменты. Я стал высказывать свое мнение, и когда мы перестали посылать друг друга и начали прощаться - была уже половина одиннадцатого.

Прохожих на улице почти не было, фонари горели редко, и это, как ни странно, успокаивало - черта с два в такой темноте увидишь этот знак, даже если Колька и нарисовал его где-нибудь. Я свернул в проходной двор с идиотским стишком про мусорный киоск и ехидной припиской "А. С. Пушкин", и впереди раздался крик. Кричала женщина, и кричала так, что я сразу понял - это серьезно. И побежал на крик.

В углу двора двое парней прижимали к стенке какую-то девушку, а третий, присев на корточки, пытался стащить с нее юбку. Еще один стоял в стороне и курил. Девушка старалась вырваться, и это очень мешало парням в осуществлении их замыслов. Наконец куривший шагнул вперед и ударил ее наотмашь кулаком по голове. Девушка обмякла и повисла на руках у державших ее мужчин.

В следующий момент я был уже рядом и, налетев на присевшего парня, сбил его с ног. Мы покатились по земле. Злость моя, к сожалению, не соответствовала возможностям - и через секунду я ударился затылком об угол кирпичного забора. Приподнялся и сел. На большее сил уже не было. Все. Погиб поэт, невольник чести...

- Щас, мальчики... Салатик делать будем, - перед глазами возникло длинное тусклое лезвие.

- Я бы этих металлюг живьем закапывал... Гады лохматые... Браслетик вот только снимем, браслетик бабки стоит... Черт, застежка-то ржавая совсем...

...Салатик, говоришь? Ну, монстр, давай!..

...Пища. Много. Хорошо. Одна пища думает, что она - враг, и машет блестящим коротким когтем. Коготь свистит в воздухе, скользя по чешуе, и вместе с лапой отлетает в сторону. Убегает! Пища убегает!.. Нельзя. Тело мягкое, без чешуек. Хорошее тело. Еда. Хорошая еда. Удовольствие...

Враг! Враг ударил в спину! Где?! Вон... У врага идет дым изо рта, и из руки. Тоже. Враг далеко, враг спешит к выходу из пещеры, враг прячет в шкуру летающий коготь... Хорошо спешит, медленно. Хороший враг. Теперь совсем хороший. Пища...

С полминуты я лежал неподвижно на асфальте двора, прижав гудящий затылок и огромный синяк на спине к холодной поверхности. Вставать не хотелось. Я видел все, что происходило - я видел, или монстр? - Наверное, все-таки я - ящер жрал... А я на грани обморока, истерики, самоубийства держал проклятую рептилию, не давая расслабиться, насытиться, обернуться назад... и заметить девушку, без сознания лежавшую у стены. Что это означало, мне было хорошо известно. Пища. Коротко и емко. И страшно. Страшно, когда когтистая узкая лапа мелькает в воздухе, вспарывая кричащего человека от пряжки пояса до ключицы; страшно, когда могучий хвост сбивает жертву, оскалившаяся пасть нависает над ней, и затвердевший вдруг язык протыкает живот и пробует внутренности; страшно, когда пуля рикошетом визжит по чешуе, и стрелявший слышит рев моего ящера последнее, что он слышит...

Я встал, отвернувшись, замотал повязку и пошел к девушке.

Девушку звали Люда. Я это узнал уже после, выйдя из подворотни и выслушав целый поток застенчивых благодарностей. В тот момент мне было не до этого - Люда не должна была заметить следов побоища. Иначе я просто не смог бы объяснить ей ситуацию. Потом Люда ужаснулась собственному виду, и пришлось заходить ко мне за иголкой, мылом и пузырьком йода. Потом мы пили чай, шли по ночному городу, прощались у подъезда, договаривались о завтрашней встрече.

А потом я возвращался обратно, топая по проезжей части и не желая уступать дорогу встречному запоздалому троллейбусу. Сонный водитель, высунувшийся из окна, подробно изложил свою точку зрения на пьяных сопляков и их антисоциальное поведение. И я с ним полностью согласился.

На следующий день мы сидели в кафе и болтали о всякой ерунде. Я увлеченно представлял в лицах какой-то заурядный случай из жизни канцелярских крыс, Люда весело смеялась, встряхивая челкой, прикрывшей следы вчерашних царапин... Она вообще умела на удивление здорово сопереживать всему, что окружало нас - хорошей погоде, сливочному мороженному, моим наивным шуткам... Когда я подошел к кульминации, за наш столик неожиданно подсел Коля. Я даже не заметил, как он возник на вертящемся стуле между нами.

- Привет, ребята. Серый, есть разговор.

Коля излучал любезность и радушие. Я было хотел принять условия игры, но истрепанные в конец нервы не выдержали.

- Мне с тобой не о чем разговаривать.

- Зато мне с тобой есть. Пошли, выйдем.

Я положил ложечку, успокаивающе кивнул насторожившейся Люде и пошел к выходу.

- Серый, мне повестка пришла из ментовки. Это твоя работа?

- Нет.

- Сережа, хороший мой, я ж тебя, кажется, просил... Зачем тебе лишние неприятности на единицу времени?

- А что будет?

- Увидишь.

И тут на мне сказалось вредное влияние моего ящера.

- Я сам тебе скажу, что будет, - я аккуратно взял Николая за пуговицу. - Я встречу тебя в каком-нибудь безлюдном месте и размотаю эту повязку. Понял? Или повторить?

Он понял. Он посерел и уставился на меня стеклянным взглядом. Если бы взглядом можно было убивать - я бы не дошел до столика. Но я дошел. Вспоминая по дороге, что похожее выражение лица я уже, кажется, где-то видел. Где?..

Я расплатился, и мы с Людой пошли в парк. Часть парка, прилегавшая к кафе, была похожа скорее на лес. Настроение было испорчено уже окончательно, Люда молчала - я перестал быть занимательным собеседником и угрюмо созерцал повороты тропинки.

Шагнув за очередной поворот, я остолбенело замер. Смотреть было нельзя, но тело не слушалось. Решился, все-таки, сволочь трусливая... Передо мной был мой знак. Нижняя часть креста была смазана - видимо, рисовавший очень торопился. Сквозь знакомую жаркую волну донесся голос Люды: "Что с тобой, Сережа? Тебе плохо?".

Мне было очень плохо.

Пища. Пища и деревья. Неправильные деревья, неопасная пища. Запах леса. Неправильный лес, не такой... Нельзя! Стой, мерзавец! Стой... Почему? Нельзя... Деревья. Пища. Можно.

Слов проклятый ящер не понимал. Он хотел жрать, он всегда хотел жрать, это была доминанта его существования. Я ворочался в чужом теле, низким ревом продираясь через чешуйчатую глотку, отбрасывал плоскую морду в сторону - но ящер хотел жрать и медленно, но упрямо восстанавливал власть над телом. Это было его тело. Время опутывало меня длинными липкими волокнами, тяжелая лапа неотвратимо зависла в воздухе...

Ископаемая смерть из длинной цепи моих перерождений, прорвавшая пласты времени и эпох - разъяренный ящер стоял перед своей жертвой. А между ними стоял я и всем упрямством своих волосатых предков, всей яростью прижатых к стене, забитых в колодки, всем отчаянием закованных в цепи всем человеческим, что еще было во мне, я держал своего монстра, держал через потребность жрать, держал, собирая всего себя в кулак, и наконец собрал, и этим кулаком - нет, не кулаком - чешуйчатой когтистой лапой...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});