Раньше девочки носили платья в горошек - Катя Майорова

перед этим рассказывать ей, как я сижу работаю целый день, как устала, но ужин мужу – это святое, как будто он не может сам позаботиться о том, что ему есть.

С детства я слышала, что девушка должна быть чистой и непорочной, мне транслировали, какие женщины – «нормальные бабы», а какие – нет. Я часто слышала что от папы, что от бабушки фразы типа «Мужик может гульнуть, и это нормально, а женская измена непростительна». Думаю, многие из вас могут задаться вопросом: где же была мама? Мама не из тех людей, которые будут выражать громогласно свою позицию. Я не знаю, что она думала и думает, но если она росла у такой мамы (моей бабушки) и выбрала себе такого мужа (моего папу), то, возможно, все эти убеждения ей как-то резонируют. Доподлинно я не знаю.

В моем детстве был один травматичный эпизод. Как-то на лето меня и старших братьев отправили на дачу к деду. Не знаю, кому пришла в голову эта идея, потому что она была, откровенно говоря, так себе. Мой дед был большим советским начальником, после 90-х – предпринимателем, человеком суровым, с тяжелым деревенским детством, любил охоту и не любил всякие сантименты. Он приезжал на наши дни рождения, мы общались, виделись, но возиться с детьми – точно не его ипостась. Я прекрасно понимаю, что мой папа и его консервативные взгляды – следствие того, что он сам рос у такого отца. К женщинам отношение у деда тоже было специфическое. После нескольких дней с нами один на один он понял, что так больше не может, и привез к нам женщину, с которой у него тогда были отношения. Представил он ее нам примерно так же, как я вам: «Я вам женщину привезу, она будет готовить, убирать, блины у нее отличные». Если честно, я сначала подумала, что речь о домработнице, но позже всей семье стало ясно, что они в отношениях.

Я не осуждаю деда. Он много сделал для нашей семьи, в том числе за счет своего характера, той самой суровости, жесткости, которая помогла ему, мальчику из рязанской деревни, прийти пешком учиться в техникум, а потом оттуда поехать по распределению на Урал, где он и встретит мою бабушку. Деревенские нравы, которые никуда из него не делись, как и из меня никуда не делся челябинский флер, диктовали ему свои правила жизни. Не думаю, что тогда, в довоенное, военное и послевоенное время, в рязанских деревнях поднимали тему равноправия или просто прав женщин. Были бабы, были мужики – у каждого своя роль, свои нравственные ориентиры – и уж будь добр, не облажайся, не подведи коллектив. С учетом своего бэкграунда, дед стал лучшей версией себя. Тем не менее его поведение травмировало, потому что для меня жизнь готовила совершенно другой путь, внутренний голос диктовал иные нравственные ориентиры.

В один из дней дед затопил баню. Сначала пошла мыться я, а потом братья. Как бы вам объяснить, что представляли собой мои отношения с братьями? Объективно им было не очень интересно тусоваться со мной, но иногда младшая сестра была им все-таки нужна: для приколов, шуток и грязной работы. Например, они заставили меня залезть на шкаф и достать дедовский охотничий бинокль, чтобы наблюдать за соседями. Шалость удалась, но когда деду пожаловался хозяин соседнего дома, то стрелки перевели на меня – Катя же достала бинокль. Дед обрушил на меня свой праведный гнев, но потом брату стало меня жалко, и он сказал, что я не виновата. Мой родной брат (с нами был еще кузен) был любимым внуком деда, я всегда чувствовала его особое отношение к нему. Вероятно, поэтому получилось максимально быстро все уладить: дед прислушался к его словам.

Так вот, баня. Пока я мылась, братья стучали в окно, торчали у него и подглядывали. Уверена, в этом не было сексуального подтекста, скорее просто желание меня позлить. Когда настала их очередь мыться, разумеется, я сделала то же самое: подглядывала, стучалась к ним и всячески мешала. Это увидел дед, выходящий из дома. Не раздумывая, он сразу перешел на повышенный тон, и я, хоть убей, не помню, что он говорил, потому что мне было жутко страшно, так что я даже немного описалась, но помню лишь, что посыл заключался в том, что я веду себя как развратная, падшая девица. Мне, на минутку, было 10 или 11 лет.

Я анализирую это событие сегодняшним мозгом и понимаю, что, скорее всего, у деда были комплексы, травма, связанные с пониманием гендерных ролей, нравственности у мужчин и женщин и всего остального. Лично я бы просто посмеялась и сказала: «Иди спать», понимая, что это дети. Дед этого не понимал, у него были свои взгляды, принципы, страхи, тревоги, деление женщин на падших и святых.

Всю ночь я не могла уснуть: плакала, смотрела в потолок, не понимала, зачем меня вообще привезли к деду. Самое ужасное – чувствовала себя какой-то грязной, развратной, недостойной.

В детстве мне часто говорили, что я делаю все из духа противоречия, но на самом деле я просто отличалась от своей семьи. И сейчас отличаюсь. Родители до сих пор очень многое из того, что я делаю, о чем пишу, как рассуждаю, не понимают. Им не близки мои взгляды, убеждения. Весь трагизм заключается в том, что если сейчас я понимаю, что имею право быть самой собой, даже если это кому-то не нравится, то тогда я вечно пыталась себя сломать, переделать, перекроить, «впихнуть невпихуемое», быть девочкой в платье в горошек, а не Катей в рваной майке.

Я много лет обретала себя: через отстаивание личных границ с родителями, когда, по словам отца, самым большим его неоправданным ожиданием было то, что я столько лет в браке и не родила детей. Мы спорили, ругались, я кричала, плакала. Я уж молчу о том, что реклама менструальных чаш в «Инстаграме», которую он увидел, – совершенно не вяжется с представлениями о том, что должна выкладывать в Сеть его дочь.

Это очень больно. Больно быть грязной и распущенной в глазах деда, дефектной феминисткой в глазах отца, плохой женой и хозяйкой в глазах бабушки. И дело не в том, что я нечто обратное и они заблуждаются на мой счет, а что в целом тебя не принимают такой, какая ты есть, пытаются переделать, навязать свою парадигму. Каким бы ты пи был взрослым, прекрасным, осознанным человеком, то, что транслируют тебе родители, значимые взрослые, –