Чукотский вестерн - Андрей Бондаренко

Славный такой кустарник, главное, что высокий, до полутора метров бывает, прятаться в таком – одно удовольствие.

А здесь? Карликовые берёзки, такие же осинки, хилые ёлочки. Причём высотой всё это – сантиметров тридцать-сорок, не больше. Поэтому ползти приходилось не то что по-пластунски – по-змеиному, ужом натуральным вертеться.

Поднимешь голову или какую-нибудь другую полезную часть тела – вмиг засекут.

Хорошо ещё если просто «засекут», так ведь, сгоряча, и отстрелить чего нужное могут.

Он полз уже часов пятнадцать: вниз по склону сопки, слизывая время от времени капельки воды с листьев и цветков морошки. Вода была сладковатой, с лёгким привкусом мёда.

Рядом, в широкой ложбине, начиналось обширное болото, покрытое относительно высоким сосняком, там спрятаться можно было уже по-настоящему. Спрятаться, отсидеться, поразмыслить над случившимся.

Вот и край куруманника, до спасительного леска оставалось всего метров двести – двести пятьдесят.

Ник осторожно приподнял голову над кустами.

Визуально всё было спокойно, солнышко скупо освещало каменистое плато, вокруг – ни души. Вот только те большие, густо поросшие рыжим мхом валуны, беспорядочно разбросанные в отдалении, внушали некоторое опасение. С одной стороны, далековато до них, метров четыреста будет, а с другой, именно там снайпера опытного, с нарезным карабином, он сам и расположил бы.

Полежал Ник в берёзках-осинках ещё минут десять, да и припустил по нагорью короткими зигзагами – где наша не пропадала?

Метров двадцать и пробежал всего – выстрел щёлкнул сухо и как-то очень уж печально.

Правое плечо тут же занемело.

Больно-то как! А главное, обидно – так лохануться: всё вдаль смотрел, камушки всякие, мхом поросшие, осматривая тщательно, а дозорный, видимо, в куруманнике и засел, совсем где-то рядом. Ник упал на левый бок, пытаясь сорвать винчестер с раненого плеча, – не получилось. В сторону перекатился, нож выхватил из ножен: поздно, припечатало по затылку чем-то тяжёлым, дальше – темнота, круги фиолетовые заплясали неистово…

Сознание вернулось как-то сразу – внезапно и прочно.

Но Ник не спешил сразу открывать глаза, решил для начала прислушаться к ощущениям организма. Правая сторона тела не ощущалась совсем, будто и не было её никогда, шевелились пальцы левой руки – уже хорошо.

Пахло тундровым разнотравьем, родниковой водой и, как это ни странно, аптекой. То ли йодом, то ли мазью Вишневского, сразу не разобрать.

– Спокойно лежи, друг, – протяжно произнёс кто-то, пока невидимый. Голос, похоже, принадлежал подростку. – Всё хорошо. Живым будешь. Рана простая у тебя. После порошка голубой травы быстро заживёт. За три дня. Не сомневайся.

Ладно, поверим. Ник открыл глаза. Оказалось, что он голый по пояс, правое плечо туго перевязано плотной белой тканью, ноги у щиколоток крепко перехвачены тонким кожаным ремешком.

Ну, и кто же здесь такой хваткий?

Господи, Отец мой небесный, стыдно-то как!

Напротив него, метрах в пяти, сидела на корточках чукчанка, зажав между худенькими коленями какое-то древнее ружьишко.

Молоденькая совсем, лет двадцать, хотя у чукчей этот возраст считается уже весьма почётным – как у русских сороковник.

Симпатичная даже: пикантный разрез глаз, чувственные губы, фигурка гибкая, точёная. Во всем облике сила звериная ощущается, грация дикая.

Про такую Саня Бушков обязательно бы что-нибудь эдакое выдал: «Прекрасная охотница, восхитительная в своей первобытной дикости, чувственная и опасная…»

Ладно, Санёк далековато нынче, не докричишься, не дозовешься. Если правильно формулировать и в корень вещей зрить, то он и не родился ещё вовсе…

Девчонка невозмутимо смотрела на Ника своими чёрными глазами и молчала.

«Да без вопросов, мы ребята тоже неразговорчивые, в молчанку играть не впервой», – подумал Ник, стараясь сохранять на лице маску невозмутимости и полного покоя.

После нескольких минут тишины девушка всё же спросила, указав на Ника тоненьким указательным пальчиком:

– Как зовут того, кто живёт на твоём плече?

Хороший вопрос. Ник сразу понял, что это она про татуировку спрашивает.

Только вот какое плечо имелось в виду?

На левом у него Че Гевара изображён: славный такой, светло-зелёненький, в лихо заломленном берете, с «калашом» в руках. Лет двенадцать уже той татуировке.

А на правом плече – свежая совсем, нанесённая в канун Нового Года.

Нового – тысяча девятьсот тридцать восьмого , в соответствии с модой нынешней .

Это Сизый посоветовал, мол, не стоит выделяться из общей массы, ближе к народным чаяниям надо быть. Сам и наколол, ясен пень…

Чукчанка оказалась сообразительной, сразу просекла те его сомнения и любезно уточнила:

– Того, который на забинтованном живёт.

– Его зовут, – ответил Ник, стараясь говорить неторопливо и внятно, – Иосиф Виссарионович Сталин.

– Правильно, – неожиданная собеседница кивнула головой. Мимолётно улыбнулась даже.

Ещё помолчали.

– А на другом?

– Того что на другом – Эрнесто Че Гевара.

– Симпатичный какой, – заявила девица, пристально глядя в глаза Нику. – Только мне это всё равно – как их зовут. Те, в пятнистой одежде. Они по-русски плохо говорят. Хуже чукчей. Они обещали за тебя – чай, табак, спирт. Но ты мне нравишься. Покрасивше этого зелёного будешь. Понимаешь? – улыбнулась лукаво и медленно, с намёком, провела ладошкой по своей коленке.

Чего ж тут непонятного? Ник всегда знал, что нравится девушкам. Много всяких у него было, даже американка одна…

Всё бы ничего, да рана давала о себе знать: цветные круги перед глазами, тошнота, предательская слабость.

Новую знакомую Ника звали Айной. Развязала она ему ноги, водой напоила из кожаной фляги. Поболтали с ней немного, типа – посовещались.

Выяснилось, что в двадцати километрах от этого места располагалось маленькое чукотское стойбище.

– Тебе нужна свежая оленья кровь, печень парная, – втолковывала Айна. – Сил наберёшься. Рана заживёт быстро. Там отец Айны живёт. Он шаман сильный. Очень сильный. Поможет тебе, поговорит. Может, Путь укажет.

Да, про «Путь укажет» – оно совсем и не плохо бы, давно пора, устал уже шариться наугад в потёмках.

Но и другой вариант Ник рассматривал – к отцу Порфирию двинуться, Лёху отыскать. Да очень уж опасно: всего одна тропа вела к перевалу, засаду там поставить – самое милое дело. Нет, не стоит рисковать.

Поковыляли по тундре, время от времени сверяя правильность направления по солнцу. Ник еле-еле брёл, прихрамывая, на плечо чукчанки постоянно опирался.

Вот ведь странность: правое плечо ранено, а левая нога – здоровая на все сто процентов – идти отказывалась.

Через два часа расположились на привал. Упал Ник на ягель – мох тундровый, – полежал и понял, что на ноги встать уже не сможет. Тут ещё то ли миражи начались, то ли – бред горячечный: в небе, слева, над бурой скалой, судно океанское двигалось – большое, только фиолетовое, сиреневые блики от иллюминаторов веером рассыпались во все стороны. Красиво – до жути. А в небе, прямо над его головой, медленно и совершенно бесшумно пролетел сиреневый самолёт – гигантский кукурузник. За штурвалом сидел сиреневый же лётчик, улыбнулся ехидно, рукой издевательски помахал, сволочь.

Главное, знакомое Нику океанское судно, уже виденное где-то. Да и кукурузник со сволочью-летчиком – знакомы, определённо.

Загадал, если вспомнит, где всё это уже видел, значит дойдёт.

Долго вспоминал. Вспомнил.

Ранняя весна, Ладога, Ротмистр Кусков, сиреневые миражи. Совсем недавно всё было, жаль, что Ротмистр погиб тогда, жаль…

Как бы то ни было, но вернулись силы, пусть и чуть-чуть только.

На рассвете – а может, и на закате, кто его разберет – добрели до стойбища.

Долго шли сквозь оленье стадо, расчищая себе дорогу берёзовыми прутиками. Потом дымком запахло, лениво забрехали собаки, чумазые чукотские детишки навстречу из яранг выбежали.

Дальше – провал чёрный…

Что-то щёлкнуло в мозгу: обоняние вернулось – затхлость сплошная, пахло каким-то старым тряпьём, сырой землёй, чем-то жареным – непривычно. Вот, и слух восстановился, кто-то забормотал монотонно. Всё отчётливее и отчётливее, вначале только отдельные слова были понятны, а вот уже и всё полностью.

– Голуба моя, – прямо-таки с бушковскими интонациями заявил незнакомый низкий голос. – Открывай глазоньки смелей. Ресницы-то – дрожат…

Открыл Ник глаза: полумрак, свеча горит самопальная, судя по запаху, напротив – морщинистая пожилая морда. Чукчянская, бесспорно.

– Слава Небесной Тени! – обрадовалась морда. – Я уж думал, что ты, паренёк, сдох совсем. Хотел могилу идти копать.

– Где это я? – спросил Ник.

– Ты в моей яранге, – ответил чукча, раскуривая изогнутую чёрную трубку. – Меня Афоней кличут. Я шаман. А ты, стало быть, тот, который троих «пятнистых» в Долину Теней отправил?