Крыша. Устная история рэкета - Евгений Вышенков

Закон о кооперации был очень невнятный, и многие, особенно цеховики, его испугались. Подумали, что это подстава. А были отчаянные ребята, которым уже невозможно было работать на хозяина, ну и я в том числе, кстати, которые сказали: «Мы в это дело впишемся». Из всех современных олигархов где-то четверть — это кооператоры. История была простая как палка.

На чем я заработал первые деньги какие-то значительные? Я их заработал на полиэтиленовой пленке. Происходило это следующим образом. За небольшую взятку, в 1000 рублей, ну, по тем временам не такую и маленькую, я купил пленочный экструдер, якобы списанный якобы с Охтинского химкомбината. С этого же комбината ухари, еще за 10ОО рублей, мне его поставили, поставили головки — в общем, привели его в порядок. Дальше я стал делать полиэтиленовую пленку. Полиэтиленовая пленка была в стране дефицитом. Ну не было ее вообще. Люди в очередях стояли, чтобы накрыть эти свои грядки... У меня был первый частный экструдер, так мне повезло. Я покупал сырье за взятки, так-сяк, где-то выдуривал этот полиэтилен высокого давления. Дальше там был очень нехитрый процесс, как-то он выдувался, и пленка готова. Но цену на готовую продукцию я устанавливал сам, как хотел, каждый день. Вот проснулся с утра и решил, что пленка будет стоить три рубля. Казенная стоила 40 копеек, но ее не было. Была парадоксальная совершенно ситуация: люди стояли в очереди у меня на складе и ставили себе номерки на руки, потому что мне не хватало сырья. Прибыль у меня была небольшая: я за 1 вложенный рубль получал 4, причем скорость оборота у ме ня была сутки. То есть это реально печатный станок. Дошло до смеха, меня вызвал заместитель председателя райисполкома по фамилии Кошкин, как сейчас помню. Он меня пригласил к себе и говорит:

— На тебя жалобы от населения, ты население плохо пленкой обеспечиваешь.

— Господь с вами,— говорю я ему,— подгоните сырья, я в три смены буду работать, я его обеспечу...

У меня было мотало сделано, по 10 метров, а старухи пленку, когда покупали, рулетками перемеривали. И я тогда сказал, чтобы мотало сделали на 20 сантиметров больше. Все стали ох...вать, им стало казаться, что они просто наживают. Хотя на следующий день я мог сказать, что сегодня 4 рубля пленка будет стоить.

Я был кооператором, у меня было много денег, и меня познакомили с такой Валькой, она была директором магазина на чеки серии «Д» на Наличной улице. И вот я приезжаю к ней.

— Что, Бориска, будешь брать?

— А что есть? — я говорю.

— Джин «Бифитер».

— Три бутылки.

— Тоник?

— Упаковку.

— Кола?

— Упаковку.

— Пиво есть немецкое «Лёвенбрау» в банках.

— 12 упаковок.

— «Мальборо».

— 4 блока.

— Плащ на тебя есть белый, голландский. Померяешь?

— Пиши.

— Есть сок кипрский.

— 12 банок.

И мне все это грузят в багажник. Я приезжаю домой, все это раскладываю. Сажусь у окна, там алкаши какие-то ходят, время уже совсем голодное. И я наливаю себе джин с тоником, лед и лимон туда добавляю, закуриваю «Мальборо» и думаю — вот все, п...дец, я живу, видимо, как Рокфеллер.

Александр Тараторин

В армию уходил советским человеком. Окончил ПТУ-88, мне ж первый секретарь Григорий Романов каску строительную подарил на одном официальном празднике. А первого наставника звали Марлен — Маркс и Ленин.

17 ноября 1987 года приземлился после службы в армии в аэропорту «Пулково». Понял — попал в другую страну. Весь аэропорт будто сварили — все в варенке, штаны бананами и в белых кроссовках. Цыганки не с картами, а с ведрами. А в них гвоздики. Матери купил сразу же. На лотке увидел газеты с обнаженными девицами, какими-то предсказателями. Тоже прихватил. Люди с открытками стоят около таксистов — агитируют то ли в свидетели чего-то, то ли в «Белую церковь». Постоял, послушал. Рядом в наперстки игра, в открытую. Проиграл золотое кольцо-печатку. Полегчало. Это я потом узнал, что играл Артур Кжижевич со своими хлопцами. Таксисты, заметил,— более развязны, никаких 20 копеек на посадку. Доехал круто на кузове 123-го «мерседеса». Первый раз вышел в город и тут же наткнулся на пока редкие, но малиновые пиджаки и шпанские кепки.

Мне столько в мозг инфы попало — не понял, что творится. Стержень-то был коммунистический, и пошел я шоферить с обостренным чувством социальной справедливости.

Первое время держался, несмотря на роскошь в таких магазинах, как «Балтик Стар», в «Прибалтийской» и прочее. Познакомился с будущей женой — Ириной. А дядя ее, Павлов Юрий Алексеевич, был директором Кировского рынка. Там увидел Саню Питерского. Услышал прозвища Юра Полковник, Коля Карате. Они, как старики, сидели, играли в карты, организовывали какую-то лотерею с предсказуемым концом. Как-то мы поехали в Палангу с дядей — все-таки Ира его племянница. Там цыгане пели. Открылся другой мир — ресторанный. Там уже Малышев сидел. Разговоры высокие. Кто-то предлагал чуть ли не деревянные дома строить в центре Ленинграда. Мол, Бога нет, значит, все позволено. Я-то до этого только «Красную звезду» читал, типа «сержант Прокопенко выстрелил десять раз — попал одиннадцать». Я прикололся, хотел на следующий день найти «Ленинские искры». Не нашел следов «бога».

Помню, дядя невесты Петров кому-то сказал в кабаке: «Ты наш человек». А ему спортсмен отвечает: «Потерпи, мы еще с тобой в бане попаримся».

Но продолжал пахать за баранкой. На молокозаводе № 1, где директор был тов. Полянский. Я лопатил 45 тонн в ночь. Молока. В месяц по полторы тысячи. Быстро научился маклям. Нырнул в мир левака. В месяц при зарплате в 100 имел косарь. Тогда прибаутка была, что ночью ездят лишь скорая, милиция, таксисты, молоко и хлеб. Молоко, как ни странно, было самым доходным. Милицию по рентабельности точно обгоняли. Кстати, Ирина моя тогда работала на сливках. В цеху в смысле. Там дела творились чудные — пересортица на синих пробках от кефира. В общем набегало. Причем о БХСС уже никто не думал. Потому как им платили веером.

Кстати, однажды попал на карбюраторный завод, год так 1988-й. Там сошелся с армянином-цеховиком. Он мне показывает карбюраторы с китайскими иероглифами. Сам видел, как тот парень в фильме о Ленине в октябре. Так эти иероглифы потом подпольно зубными бормашинами стирали.

Вскоре пошел на повышение. Устроился на колбасный завод на Литовском. Стал бригадиром молодежной бригады.

Меня парторг напутствовал: «Сань, за тобой идут люди, ты кандидат в партию. Выручай! Все чего-то сыпется». Это он приуменьшал. Возил мясное рагу — кило рубль — ключ ко всем дверям. Официально получал — 89 рублей в месяц. А со всей мздой — до тысячи рублей в день. А в гараже базар-вокзал: где колбаса висит, где кроссовки, где вино. Заодно все боремся с несунами. Колбасу домой, как дрова, носил, на двух руках — ел весь микрорайон. А тем временем талоны уже пошли.

При всем этом успевал в Смольном, в обкоме комсомола. Меня к Гидаспову подвел дядя, который с ним работал в депо. Папа — все толкал в школу КГБ: «Я не смог, так из тебя сделаю человека». Но я чуял, скоро их резать будут, как в праздник Варфоломея. Говорю: «Батя, еще не дорос до чести такой».

Я ж до армии увлекался организацией молодежных вечеров. Тогда же успел попереводить западные песни для обкома. Этим ответствовал Сергей Рыжов — парторг Ждановского завода. Он у проходной давал тексты с печатями с гербом, со штампиками — «Разрешено». Ему это было важно. Тексты пелись на музыкальных вечерах. И в конце 80-х эта ересь продолжала действовать по инерции. Теперь это называлось дискотекой. Но сначала лекция, почему их музыка влияет на удары сердца и скрытая антисоветчина, а потом танцы. Ровно 11 песен — это высчитали в партии.

Но теперь ответственный парторг за рок-н-ролл сдулся. Пил страшно. Так, что прикуривать от него было опасно. Все время крутил партийный билет. Будто что-то страшное хотел сказать.

Я тоже в двух плоскостях. Ночью вкалываю, колбасу правую и левую разбрасываю. Днем дискотеками занимаюсь — деньги трачу. На своей машине эти софиты перевозил. Еще кормил это стадо.

Время, как бутерброд, забродившая селедка под шубой от переизбытка майонеза. Примерно такой вкус, но весело. Информация меняется быстрее, чем сегодня в Интернете.

Советская власть кончилась для меня, когда на мясокомбинат имени Кирова я завез телегруппу Невзорова в своей машине. Девушку как экспедитора, в белом халате. Я за 2,50 этот халат купил и на спине разрезал, так как она широковата была в талии. Они снимали битую скотину, дохлую, в отвалах. Сравнивали с падежом. ВОХРа на комбинате даже не рюхнулась. Я не верил, что такое можно показать по ТВ. Когда показали — все. Теперь все можно.

ЗАГРАНИЦА

«Заграница — это миф о загробной жизни: кто там побывал, тот оттуда не возвращается»,— писал Илья Ильф. В советской реальности почти так и было. Официально, правда, границы закрыты не были. По идее, для того чтобы их пересечь, требовалось то же, что и сейчас,— загранпаспорт, путевка и виза. Загвоздка состояла в том, что для получения загранпаспорта необходимы были характеристики с места работы (идеологически выдержан, морально устойчив) с тремя визами (директор — парторг — профорг) и справка из первого отдела о том, что проситель не является носителем секретной информации. Так что на деле за рубежом бывали только немногие избранные. «Курица не птица, Болгария не заграница» — шутка близких к номенклатурным верхам советских снобов: еще какая заграница, более недостижимая, чем сейчас какая-нибудь Бразилия. Представления о «свободном мире» были самыми приблизительными и почти всегда преувеличенно позитивными. Заграница виделась каким-то недоступным раем, где все одеты в джинсы, пьют виски и ездят в Венецию.