Артамошка Лузин - Кунгуров Гавриил Филиппович

Из ближнего чума вышел Панака, из другого выглянул Одой.

— Отец, что видят твои глаза? — тревожно спросил Одой.

— Кроме горя, сын, ничего не видят мои глаза… Смерть тише змеи подползла к нашему стойбищу, — упавшим голосом ответил Панака.

Из большого чума выглянул Саранчо:

— Лючи!..

Он выхватил из колчана вой-стрелу и пустил ее ввысь. Стрела взвилась и пронеслась над головами казаков с пронзительным, зловещим воем. Казаки припали еще плотнее к земле. Собаки бешено лаяли. Панака, Одой, Чалык, Саранчо с двумя сыновьями отбежали от чумов и, укрываясь за деревьями, приготовились к защите родного стойбища.

Атаман махнул рукой, и казаки поползли, окружая кольцом стойбище. Атаман поднял голову и тут же, обливаясь кровью, упал. Меткая стрела Саранчо попала ему в плечо. Казаки опешили. Стрелы с визгом метались над их головами. Ивашка Стрепетов не успел подняться на четвереньки, как вскинул руки, охнул и вытянулся. Стрела сразила Ивашку в грудь.

В страхе казаки поползли обратно.

Но атаман, зажав рану, поднялся:

— Трусы! Аль стрелять разучились? Пали из пищалей!

Раздался залп. За черным облаком дыма потерялись остроконечные чумы. Притихли собаки. Зарядили казаки пищали и еще раз пальнули по чумам. Кинулись на приступ.

Вновь взвизгнули стрелы. Они разили без промаха.

Казаки дружно вскочили и, взмахнув пиками, клинками, ринулись на чумы.

Первым упал с простреленной головой старый Панака. Остальные отступили в лес. Храбрый Саранчо метал стрелы. Раздался залп, и Саранчо упал с раздробленной ногой. Казаки влетели в чумы, сорвали кожаные пологи.

— Всех в злобе порубают! — забеспокоился атаман, охая от боли. — Кого же повезем? Опять неуспех… Стой! — закричал он. — Стой, ошалелые!.. Живьем хватайте, вяжите!

В это время Егорка Ветродуй волочил из чума перепуганную, растрепанную Агаду. К нему подскочил разъяренным волком Елизарка Косой. Егорка отбивался от него:

— Уйди от греха, Елизарка! Моя добыча… Ей-бо, моя! Ножом пырну! Уйди!

Одой бросился на помощь Агаде. Она билась в руках Егорки подстреленной птицей. Разодранная парка слезла с плеч, черные косы волоклись по земле. Егорка впился, как коршун, и тащил свою добычу. Одой взмахивал пальмой и разил ею, как огромным мечом. Падали казаки, даже кольчуги железные не спасали.

Одой подскочил к Егорке, а тот, увидев страшные, кровью налитые глаза Одоя, всклокоченные волосы и смертоносное оружие, бросил Агаду, забился от страха в кусты.

Не успел Одой схватить Агаду: навстречу ему бежал растрепанный Чалык, а казаки окружали его и ловили арканом, как дикую лошадь: Чалык, отбегая, припадал на колени и успевал пускать стрелу за стрелой. Подбежав к широкоствольной сосне, он укрылся за ней, закричал:

— Терна! Усь! Усь!

Собаки бросились на казаков со всех сторон, рвали нещадно, сшибали с ног, хватали за глотку. Зазевавшегося Прокопку Елкина они сбили с ног, загрызли насмерть.

Побили казаки собак. Долго гонялись за Терной, но убить ее не смогли.

Одой и Чалык бежали по тайге, на руках они несли полумертвую Агаду. Наперерез им неслась целая ватага казаков. Окружили кольцом.

Оглянулся Одой — всюду казаки. Скрипнул от злости зубами и взмахнул пальмой. Казаки бросились на Одоя, но от каждого взмаха пальмы шарахались, давя друг друга. Вскипел атаман. Вскинул пищаль. Грохнул выстрел — красная струйка поползла по руке Одоя. Выпрямился Одой, тонкая усмешка скользнула по его лицу. Поднял он пальму над головой, с одного взмаха переломил ее пополам, бросил казакам под ноги.

— Аркань! — кричали казаки.

— Погодь, оружию бросает! — остановил атаман.

Одой и Чалык бросили луки, сдернули с себя пустые колчаны и мигом кинули их под ноги казакам. Агада лежала на земле, закрыв лицо руками.

Одой подошел к Чалыку и приник своей щекой к его щеке. Затем выдернул из-за пазухи красивый, расшитый руками Талачи мешочек, зубами стал рвать его в клочья и бросать под ноги.

Казаки гоготали:

— Вали-мели до самой земли!

— Умора!

— Казачки, да тунгусишка-то плясун! Ей-бо, плясун! — заливался Егорка Ветродуй. — Взыграйте ему песню плясовую. Ей-бо, взыграйте!

Егорка смешно кривлялся, мел лохмотьями землю. Не успели казаки и глазом моргнуть, как покатился Егорка, зажав живот. Он заикал, заохал, закашлял: его со всего размаху ударил Одой.

Казаки смеялись, а Егорка стонал:

— Ох, казачки, ох, смерть моя… Что же глядите? Разите их!..

— Не выживет, — сказал казак Тришка. — Нутро он ему отбил. Умрет.

Казаки со всех сторон бросились на Одоя.

Бросив вокруг взгляд, Одой взмахнул рукой и вонзил нож в сердце Агаде. Казаки опешили:

— Убил!..

Нож блеснул, и Одой, ударив себя в грудь, грузно упал на землю.

Чалык бросился к Агаде, припал к ее теплым еще губам и застыл. Он схватил ее голову руками, прижал к груди, бережно прикрыл своей паркой.

— Опять неуспех! С чем возвращаться? Всех порубали, всех извели!.. Что стоите? Вяжите хоть этого! — Атаман показал на Чалыка.

С трудом оторвали Чалыка от Агады и, связав ему руки, повели.

Атаман ошибся — добыча оказалась большая. В плен попали тяжко раненный в ногу храбрый Саранчо, Чалык да Талачи с маленьким Учаном.

Не заметили казаки в бою да в замешательстве дальнего чума. Он стоял в стороне, в густых зарослях ерника. Жиденькая струйка дыма чуть курилась и терялась над лесом.

Чум увидел атаман. Кинулись к нему казаки. Подбежали к чуму, с опаской обошли вокруг, пищали насторожили. Никто не шелохнулся.

— Пуст, — сказал атаман мрачно. — Лезь головой, — толкнул он казака.

Сунул казак голову под кожаную покрышку.

— Баба!..

— Но-о?..

Казаки ввалились в чум. У слабенького костра сидела, сгорбившись, женщина и подбрасывала в огонь мелкие ветки. Серое лицо окаменело. Женщина не поднялась, даже не разогнулась. Казаки зашумели:

— Хватай!..

— Есть добыча!

Женщину выволокли из чума. Она хватала руками воздух, натыкалась на казаков.

— Ослепшая…

— Что? — удивился атаман.

— Ослепшая!

— Оставьте ее.

…Казаки собирались в путь. Подсчитали урон, да так и ахнули: половины казаков не досчитались — в бою полегли. Не выжил и Егорка Ветродуй: проохал, промучился день и умер.

Схоронили поспешно своих товарищей.

Не успели дощаники отплыть от берега, прибежала серая собака и заметалась по прибрежному песку. Скулит, лает, в воду рвется.

Тимошка Ловкий вскинул пищаль, прицелился и выстрелил. Взвыла от боли Терна и, волоча перешибленную ногу, скрылась в густых зарослях.

Дощаники отплыли от берега и плавно закачались, заскользили по блестящему зеленому полотну реки.

Саранчо охал от боли. Талачи испуганно моргала, оглядывалась по сторонам, крепко прижимала к груди маленького Учана.

Чалык сидел на корточках, смотрел перед собой. Он хотел последний раз взглянуть на родное стойбище, но не хватило сил поднять голову.

Далеко-далеко маленькой острой горкой стоял одинокий чум. Тыкыльмо сидела, низко склонясь, у погасающего костра. Высохшие руки торопливо шарили вокруг, и Тыкыльмо, нащупав сучок или сухую ветку, судорожно хватала ее и бросала в огонь, чтобы не дать ему погаснуть.

Порывистый ветер рвал ветхую покрышку чума, глухо завывал.

Вынырнула из-за горы луна, скользнула по вершинам деревьев, посеребрила острую макушку чума и закачалась на волнах реки. Из чума доносились глухие рыдания и вопли; они плыли над тайгой, сливаясь с ее шумом, и тонули в безбрежном темно-синем океане. Даже эхо не вторило им. Только ночной хозяин-филин, сидя на суку, бросал в вечерний сумрак отрывисто и глухо: бу-бу-бу!..

Пленники

У приказной избы шумели и суетились. Сбивая друг друга с ног, шмыгали служилые люди. Из уст в уста передавалось:

— Казаки вернулись!

— Неужто?

— Да-а! С превеликими потерями. Почитай, и половины не вернулось сгинули.