Всадник на белом коне - Теодор Шторм

Край, который стал местом действия «Всадника на белом коне», расположен на самой северной окраине нынешней Германии, неподалеку от датской границы. Эта близость к соседнему государству наложила непосредственный отпечаток на его историю. На протяжении столетий земли Шлезвига-Голштинии неоднократно становились ареной то затухавшей, то вновь возобновлявшейся политической борьбы между численно преобладавшим здесь немецким населением и весьма воинственным когда-то датским государством. Противоборство нередко принимало формы вооруженных стычек, конфликтов и войн, после которых постоянно перекраивались территории и менялись границы обеих соседних провинций. Спор двух «супердержав» — с одной стороны Дании, ощущавшей поддержку других скандинавских стран, а также Англии и России, а с другой — государств «Немецкого союза» — за обладание этими важными в стратегическом отношении землями восходил еще к 1460 году, когда граф Христиан Ольденбургский в силу своих династических прав стал одновременно королем Дании и герцогом Шлезвиг-Голштинским, и по Рипенскому договору за обоими герцогствами был закреплен статус особых территорий, с одной стороны, неотделимых от Дании, с другой же — ей не подвластных и от ее законов независимых. Герцогства представляли собой своего рода государство в государстве, сохранявшее внутреннюю суверенность и собственные законы.

С Копенгагеном их связывала фактически лишь личность правителя — датского короля. Когда же очередной монарх, Христиан VIII, покусился в 1840-х годах на традиционные свободы немецкоязычных провинций и решил «удобства ради» уравнять их в правах и обязанностях с датской метрополией, державшаяся более четырехсот лет персональная уния дала трещину. Возмущенное немецкое население Шлезвига и Голштинии апеллировало к решениям Венского конгресса и к союзу немецких государств, фактически возглавляемому воинственной Пруссией. Поднявшаяся по всей Германии волна солидарности с немцами из ютландских герцогств еще более подхлестнула сепаратистские настроения в обеих провинциях, чему в немалой степени способствовала и внезапная смерть датского короля Христиана (1848).

В Рендсбурге было провозглашено временное правительство Шлезвиг-Голштинии, Пруссия ввела в провинции свои войска, которые вместе с народным ополчением начали военные действия против датских гарнизонов. Противостояние вылилось в первую освободительную войну фрисландских герцогств против северного соседа.

Можно в этой связи утверждать, что Т. Шторм родился в решающий для родины исторический момент, когда не только его родной Шлезвиг созрел для обретения политической свободы, но и другие немецкие земли выказали решимость разбить оковы мешавших Германии феодальных пережитков. В 1848 году в Берлине, Вене и Дрездене под теми же лозунгами свободы и единства вспыхнули баррикадные бои. К. Маркс и Ф. Энгельс имели все основания написать в «Новой Рейнской газете» (10 сентября 1848 г.) о том, что «датская война — первая революционная война, которую ведет Германия», и о том, что «Шлезвиг-Голштиния <…> благодаря революционной войне добилась вдруг более прогрессивных учреждений, чем вся прочая Германия»{14}.

Шторм не остался в стороне от политических событий на родине и в меру возможностей, используя силу художественного слова, участвовал в борьбе за ее свободу и независимость. Так, известны его статьи в «Шлезвиг-Голштинской газете», в которых сообщается о текущих хузумских событиях. Шторму приписываются и публикации в «Альтонском Меркурии», призывающие к созданию народного ополчения.

Пафос борьбы, оптимистическая уверенность в человеческих возможностях звучат в его политических стихотворениях того времени («Пасха», «Из Шлезвиг-Голштинии», «Октябрьская песня»). Призыв к защите родной земли от врагов становится главной темой новеллы «Зеленый листок» (1850), да и сам писатель признается в одном частном письме, что «одержим патриотизмом». Среди других его патриотических поступков оказалось и то, что адвокат Т. Шторм вместе с десятками других граждан города Хузума подписал петицию с требованиями к датским властям отменить дискриминационные по отношению к немцам законы «как акт чистого произвола». Речь шла, в частности, о праве немцев совершать судопроизводство на немецком языке. Этот порыв послужил впоследствии поводом для еще одного «акта произвола» датской администрации, когда Шторму предложили либо дезавуировать свою подпись и публично выразить лояльность по отношению к датскому законодательству, либо отказаться от должности юриста.

Не желая мириться с вседозволенностью властей, Шторм вместе с семьей эмигрирует в 1852 году в Пруссию («в Германию», как он напишет в письме к отцу), где проживет в общей сложности 12 лет. Три первых года, которые писатель проведет в Берлине и затем в Потсдаме, обернутся для его семьи прозябанием на грани нищеты. Три года он работал в должности судебного асессора в Потсдаме, не получая никакого жалованья и полностью завися от материальной помощи Казимира Шторма, своего отца. Лишь в 1856 году Т. Шторму удается выхлопотать себе должность окружного судьи в небольшом уютном Хайлигенштадте в Верхнем Айхсфельде. В этом благословенном городке, куда в свое время (три десятка лет тому назад) из лежащего неподалеку Геттингена пешком приходил Г. Гейне, чтобы тайно принять здесь христианство (25 июня 1825 года), Шторм проведет 8 лет жизни — в работе, в заботах о хлебе насущном, в литературных трудах и в тоске по родине — последнее станет одной из главных тем его лирики и выходивших одна за другой новелл. Лишь победа в 1864 году нового вооруженного восстания на родине и разгром Дании войсками военной коалиции Пруссии и Австрии даст писателю возможность вернуться в освобожденный Хузум. Здесь начнется новый этап жизни писателя, который мог бы стать счастливым, если бы не ряд трагических событий — как личного, так и общественно-политического характера.

Первым, и главным, из них станет смерть Констанции (1865), а вторым — новая оккупация родины — на этот раз Пруссией, страной, которая незадолго до того выступала здесь в роли освободительницы. Пруссаки ввели на родине Шторма свое более жесткое и бюрократически запутанное законодательство и фактически стали вести себя в Шлезвиге как завоеватели. Новое владычество оказалось ничуть не лучше старого, датского. Это заставило писателя раньше времени удалиться на покой, переехать из Хузума в тихий Хадемаршен, но и здесь он не находит покоя: в его позднем творчестве зазвучали новые, особо трагические интонации.

* * *

Существенное значение для понимания как художественных принципов Шторма-новеллиста, так и его концепции человека имеет теория поэтического творчества, выработанная писателем в 1840— 1850-е годы. Главным ее требованием было создание своеобразной атмосферы «реализма чувства». Фундамент всякого художественного творчества, по мнению Шторма, составляет переживание, под которым понимается психологическая ситуация, основанная на реальном жизненном опыте, причем не ограничивающаяся лишь частным, неповторимо индивидуальным переживанием автора, но имеющая общезначимый характер. Это положение штормовской эстетики легло в основу его теории новеллы как жанра, разрабатывавшегося в художественной практике в 1840—1860-е годы.

Считается, что родоначальником новеллического жанра в Германии был И.-В. Гёте, который опирался при разработке своей теории этого жанра на его итальянскую (Дж. Боккаччо) и испанскую (М. Сервантес) традиции. Пору своего расцвета жанр новеллы пережил в творчестве немецких романтиков.

Следует отметить, что из наиболее известных на то время определений жанра новеллы Т. Шторм остановится на дефиниции Гервинуса, который, в противоположность Гёте и Тику, требовал не остроты конфликта или необычности и динамизма изображаемых событий, но заставлял авторов искать темы для новелл в неброской повседневности, отсеивая из рассказа все лишнее и выдвигая на передний план один какой-либо значительный в художественном отношении момент. Что же касается изображения человека, то в этом вопросе Шторм опирался, скорее, на гётевское понимание новеллы как повествования, раскрывающего в тот или иной момент «человеческую натуру» и главные пружины, воздействующие на психологическое развитие человека.

С другой стороны, писатель принял и культивировавшийся романтиками принцип создания эмоциональной атмосферы — того, что называется «настроением». Новелла в представлении раннего Шторма должна была изображать ситуацию, основу которой составляла бы замкнутая картина мира. При этом немецкий писатель предвосхищал столь излюбленный в XX веке и неизменно связываемый с именем Э. Хемингуэя «принцип айсберга»: читателю приоткрывались какие-то важные, ключевые моменты в цепи изображаемых событий, остальное было рассчитано на его сотворческую фантазию, на восполнение пропущенных деталей, на домысливание.