Мне нельзя тебя любить - Инна Инфинити

точке. Неужели Алина пожаловалась отцу…?

— Эээ, а зачем?

— Этого я не знаю. Но Олег Борисович велел вам прийти.

— Я не подчиненный вашего Олега Борисовича, он не может ничего мне велеть.

— Кхм, все же я бы рекомендовала вам явиться.

— А если не явлюсь, то что? — спрашиваю с вызовом. Какой-то сюр. Подчиненные может и боятся прокурора, но я с какой стати должен бояться? Я закон не нарушал.

— Все же вам лучше прийти, — говорит девушка таким голосом, как будто даёт мне жизненно важный совет.

Ничего не отвечая, вешаю трубку. Не надо быть экстрасенсом, чтобы догадаться: Алина нажаловалась отцу. Вот только что он может мне сделать? Алина в истерических припадках любила повторять: «Папа нас убьёт, папа нас убьёт». Но не в прямом смысле же он убьёт. Ну наорет. Ну вмажет мне по роже за то, что обесчестил его дочку. На этом все закончится.

Я возвращаюсь в свою комнату и ложусь обратно на кровать, чтобы снова бесцельно пялиться в потолок. Но груз от звонка прокурорской секретарши все нарастает и нарастает. В итоге к нему подключается неприятное предчувствие, и я сдаюсь. Встаю с кровати, надеваю джинсы с чистой рубашкой и иду к прокурору.

Глава 24.

Лев

17 лет назад

— Значит, это ты хочешь бросить мою беременную дочь, — прокурор не спрашивает, а утверждает.

На нем строгий прокурорский мундир, да и сам Олег Борисович Крылов выглядит очень сурово. Пока не понимаю, он всегда такой или хочет навести на меня страху. Если второе, то у него не получается. Я закон не нарушал, скрывать мне нечего, поэтому не вижу причин бояться прокурора.

— Если я не женюсь на Алине, это еще не значит, что я ее бросаю, — смело отвечаю.

— А что же это значит? Заделал моей дочери ребенка, лишил ее нормального будущего, а теперь сбегаешь, как последний трус.

— Я не сбегаю, а еду учиться. Я поступил в институт в Москве.

— То есть, ты бросаешь родного ребенка ради института?

Да что они все заладили: бросаешь! Аж бесит. Никого я не бросаю.

— Я готов признать ребенка, дать ему свою фамилию и помогать Алине деньгами, — отвечаю с раздражением. — Но жениться на Алине я не буду.

— Ах вот как, — прокурор выгибает бровь и откидывается на большом кожаном кресле.

В его кабинете много позолоченных (или золотых?) статуэток, картин и элитного алкоголя. Шкафы вдоль стен буквально забиты всем этим добром. Прокурор хранит дорогие подарки прямо на рабочем месте, не боясь, что к нему нагрянут с проверкой. У самого Олега Борисовича на запястье золотые ролексы, а на шее толстая цепь, как будто он не прокурор, а браток. Впрочем, думаю, он и то, и другое.

— Да, вот так, — подтверждаю. — Мне очень жаль, что Алина забеременела. Мы оба в этом виноваты, и со своей стороны я готов нести ответственность за ребенка. Но не за Алину.

Прокурор задумчиво на меня смотрит, барабаня пальцами по столу. Почему-то мне кажется, что его спокойствие напускное. И сейчас бомбанет.

Уже через несколько секунд я убеждаюсь, что предчувствие меня не обмануло.

Прокурор выдвигает ящик стола и кладёт передо мной исписанный ручкой листок.

— Что это? — не сразу понимаю.

— Заявление Алины в полицию об изнасиловании.

— Чего??? — возмущённо вскрикиваю. — Я не насиловал Алину!

— Это ты будешь рассказывать в суде, вот только тебе никто не поверит.

— Да вы совсем охренели!? — вскакиваю со стула. — Если хотите знать подробности, то это именно ваша дочка изъявила желание заняться сексом.

— Слушай сюда, щенок, — зло цедит сквозь плотно сжатые зубы. — Я не позволю, чтобы весь город шептался у меня за спиной, что моя единственная дочь нагуляла ребенка от неизвестно кого. Или ты женишься на Алине, или это заявление об изнасиловании пойдет в ход. Я обещаю, что в машине обязательно найдут следы твоего биоматериала и обязательно найдётся пара свидетелей, которые расскажут, как ты тащил Алину силой. А уж я со своей стороны позабочусь, чтобы суд вынес тебе максимальное наказание. Хочешь, расскажу, что делают на зоне с насильниками?

Я в ахере падаю обратно на стул. Смотрю во все глаза на прокурора и не верю, что он это серьезно. Затем перевожу ошарашенный взгляд на исписанный листок. Бегло читаю начало и с ужасом понимаю, что Алина действительно обвиняет меня в изнасиловании. Якобы я силой принудил ее к сексу, а она сопротивлялась.

— Это ложь. Вы превышаете должностные полномочия и угрожаете мне, — наконец-то отмираю.

— Да. Можешь пойти пожаловаться, вот только тебя никто не станет слушать, щенок, — прокурор зло смеется.

Возмущение душит меня, стены кабинета давят. Я смотрю в маленькие глаза-щелочки прокурора и понимаю: он не шутит. Он реально посадит меня, если я не женюсь на суке Алине. От такой перспективы становится дурно, и на лбу проступает испарина.

— Да кто вы вообще такой, чтобы сметь так угрожать!?

— Я есть власть, — отвечает с гордостью и превосходством.

Эти три слова отливаются в моей памяти гранитом. Я буду их помнить, даже спустя пять, десять, пятнадцать лет. Но сейчас я продолжаю переводить шокированный взгляд с прокурора на заявление и обратно. Сердце колотится где-то в районе глотки. Выбор у меня невелик, потому что прокурор не шутит.

— Я даю тебе время подумать до завтра, — прерывает долгую паузу. — Если продолжишь выделываться, заявление пойдет в ход. Если примешь правильное решение, я сделаю свадьбу, дам вам с Алиной квартиру, а тебя устрою в наш местный институт.

— Мне не нужны ваши подачки, — грублю.

— Моя единственная дочь должна выйти замуж, как полагается, и жить в нормальных условиях. Наш разговор окончен, завтра вечером жду тебя у нас дома со сватами. Если не явишься, послезавтра это, — кивает на заявление, — будет в нужных руках.

Не желая задерживаться в кабинете прокурора ни на секунду, я встаю со стула и поскорее ухожу. Услышанное не укладывается в голове, до последнего хочется думать, что Крылов это не всерьёз, но черт возьми, он всерьёз. Я бесцельно бреду по улице с одной-единственной мыслью: на этом столбе повеситься или на следующем?

Чувство собственной беспомощности и никчемности ощущается каждой клеточкой тела. Бежать некуда, жаловаться некому. Прокурор есть