30 июня - Павел Комарницкий

— С прибытием тебя, котик — Урумма осматривала своё творение, как заправский скульптор — А ты вполне получился, слушай.

Ухурр цапнул себя за зад.

— Где мой хвост, Урумма?!

— У аборигенов нет хвостов, котик — докторша улыбалась виновато — Совсем нету.

Стена медотсека протаяла, превратившись в экран, исполнявший сейчас роль зеркала. Ухурр всмотрелся в своё изображение. На него смотрел голокожий абориген — человек, всплыло в памяти слово. Неподвижный прямой нос, неподвижные раковины-улитки ушей… И только на голове, под мышками и ещё в одном жизненно важном месте имелись остатки меха.

Ухурр цапнул это жизненно важное место, судорожно перевёл дух.

— Чего испугался, котик? — ласково произнесла доктор, внимательно следившая за ним — Всё на месте, как я и обещала. Даже имеется некоторый прирост.

Но Ухурр уже не слышал её. Его взгляд остановился на камере трансмутации. Колпак камеры был поднят, камера пуста.

— Где она? — инженер не узнал своего голоса.

— Очевидно, в своей каюте. Вышла два часа назад.

— Как она?

— Переживает — вздохнула Урумма — Даже не пошла к командору, и я попросила не тревожить её пока. Стать оборотнем — не шутка, для девушки особенно.

* * *

— … Не утешай меня! Я страшная! Я облезлая и карнаухая! Я бесхвостая калека!

Ярара плакала. Да, конечно, она знала, на что идёт. Да, она видела уже сотни, тысячи аборигенов. Да, вероятно, Урумма права — с точки зрения аборигенов она красавица. Она специалист, ей видней. Но девушка ничего не могла с собой поделать — слёзы лились сами. Лились из этих вот человеческих глаз, синих, с круглыми, как дуло бластера, зрачками.

— Ну не плач, моя хорошая — инженер говорил по-орркски, и слова странно звучали из человеческого рта — Ты красивая, ты самая красивая, правда.

— Издеваешься?!

— Ну что ты — Ухурр протянул к ней руку, погладил по волосам, осторожно коснулся нежной, уже совершенно безволосой кожи, лишённой даже рудиментарных волосков — Ты просто не привыкла. Вот, гляди, какая грудь…

— Мужчинам бы только титьки… — фыркнула сквозь слёзы Ярара, с удивлением ощущая, как уходит куда-то жестокая, отчаянная тоска по утраченной красоте.

— Я люблю тебя, Ярара.

Девушка уткнулась ему в плечо, прижалась. Ухурр осторожно обнял её, лаская.

— Как можно любить такого монстра… Бесхвостую облезлую уродину… — девушка ещё всхлипывала, но это уже была остаточная реакция.

— Ты красивая — инженер гладил её, успокаивал — Я могу повторить тебе это тысячу раз. Ты самая красивая, потому что я люблю тебя.

Вместо ответа девушка откинула голову, и вдруг лизнула инженера в нос — совершенно как оррка. Ухурр вдруг с изумлением обнаружил, что гладкое, тоненькое, упругое тело возбуждает его.

— Ты чего? — почувствовала Ярара, отстранилась, выскользнув из объятий. Увидела приведённое в рабочее состояние орудие, правда, немного непривычного на взгляд оррков вида — Нет, ну ты вообще… Ты же маньяк, зоофил-извращенец!

— Во-первых, ты уже практически моя жена. Во-вторых, я и сам сейчас не слишком оррк. А в-третьих, моя жена имеет право выглядеть, как ей хочется. Будем считать, что ты побрилась. Ну мода такая, что делать?

Ярара захохотала, чувствуя, как тоска окончательно уходит. С таким мужем не пропадёшь, вот что. Нигде и никогда.

— Спасибо тебе, мой котик, правда.

— Слушай, а тут у тебя осталось немножко меха — Ухурр снова коснулся девушки — Урумма забыла убрать, наверное…

Ярара вдруг с удивлением обнаружила, что сидит на полу, широко раздвинув длинные ноги и выпятив грудь. Поза полного подчинения.

* * *

— …Иди-ка ты погуляй, Боря, не мешайся тут. И вообще, ты меня смущаешь.

Тётя Катя весело засмеялась, блестя глазами. Она мыла пол, решительно орудуя тряпкой. Домашняя юбка была высоко подоткнута, белые полные ноги видны выше колен.

— Да ладно, тёть Кать…

Борис как раз протирал мягкой салфеткой снятую с телескопа оптику, разложенную на столе. Обзор с тётушкиного чердака, конечно, хорош, но вот пыль…

— Давай-давай, потом свои линзы дополируешь. Глянь, день-то какой!

Действительно, погода вновь наладилась. Впрочем, в июне погода в славном городе Киеве и его окрестностях, как правило, редко бывает плохой.

— Да ладно… Я во дворе, тёть Кать! В твоём любимом кресле-качалке покатаюсь.

Борис вздохнул, отложил объектив и направился к выходу, дабы не смущать тётю. Прихватил с собой салфетку с завёрнутой в неё маленькой линзой сменного окуляра. У дверного косяка притулилась сонная мошка, и студент походя ткнул в неё пальцем. Крохотное насекомое прилипло к влажной коже. Выйдя на крыльцо, Борис от нечего делать начал её рассматривать, используя окуляр вместо лупы.

Тело мошки отливало чёрным, как воронёная сталь. Сплошное цилиндрическое тело, словно обрубленное с концов. Головы у насекомого не было — вместо головы круглилась микроскопическая линза, точно объектив крохотного телескопа. Полупрозрачные крылышки, одно из которых было смято, очевидно, в следствии контакта с Борисовым пальцем. Три суставчатые ноги, словно штатив неведомого прибора, росли из одного утолщения на брюхе насекомого.

Борис взмок. Он, конечно, не биолог, но…

Таких мух в природе не бывает.

Убитая мошка внезапно ожила, сложила ноги, подпрыгнула, как блоха, и исчезла из вида.

Борис сглотнул, стремительно вернулся в дом, едва не сбив тётушку, домывавшую пол у порога.

— Тю, Борис, чи ты сказывся? — тётя Катя порой вставляла в свою речь украинские словечки и выражения — Глянь, чуть не стоптал…

Но племянник не удостоил её ответом. Он уже лихорадочно оглядывал веранду. На ковре, висящем на стене, разумеется, можно было спрятать хоть тысячи блошек-мушек, но на голой стене там и сям виднелись чёрные точки. И на потолке, и на стёклах…

Борис двинулся к ближайшей мошке, мирно сидевшей на стене, но та была начеку — при приближении студента мгновенно снялась и улетела. Другая, сидевшая в самом углу, поступила так же.

Борис схватил полотенце, висевшее у рукомойника, и начал облавную охоту. Свистящие удары сыпались направо и налево. Но всё оказалось тщетно — за долю секунды до удара мошка неуловимо, как блоха, исчезала из поля зрения, и полотенце обрушивалось на голую стенку.

— Да что с тобой, Боря? — тётя следила за ним с возрастающим изумлением, переходящим в тревогу, и Борис опомнился. Как бы там ни было, тётушка тут ни при чём, и не следует её волновать понапрасну. Всё равно единственное доказательство исчезло.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});