Сладость губ твоих нежных - Илья Масодов

Спиридон Борисович несётся вперёд, мимо застывшей на кочке Кати, пока не спотыкается и не падает, катится по неудобной, чужой земле. Он хочет встать, но ноги его одеревенели, схваченные железными клещами мороза.

— Пусти, сука, — надсадно хрипит Спиридон Борисович, упорно борясь за свою жизнь и обдирает ногти о наст. — Пусти, сука.

Вывернув лицо, он видит, что Катя стоит над ним, со скучающим выражением лица наблюдая его муки.

— Ты… слышь… пусти… — слабо говорит Спиридон Борисович. — Прости… что девчонок… всех побил…

— Это не важно, — чистым детским голосом отвечает Катя. — Они уже умирать шли.

— Да… умирать… я видел… я много людей… убил…

— Это не страшно, — успокаивает его Катя. — В этом нет греха. Людей надо убивать. Это хорошо.

С другой стороны, хрустя по снегу, подходят Надежда Васильевна и Галя Волчок. Солнце снова выходит из облаков, заливая равнину болот сверкающим светом.

— Ты иди, — робко хрипит Кате Надежда Васильевна. — Ты маленькая ещё.

Катя улыбается одной тенью улыбки и уходит, оставляя Спиридона Борисовича дёргаться на снегу от предчувствия своей ужасной судьбы. Надежда Васильевна грузно наваливается на лежащего навзничь человека и рвёт когтями его одежду.

— Милый, хороший, — хрипло шепчет она, целуя Спиридона Борисовича кривыми, подгнившими губами. Однорукая Галя глухо стонет, глядя на Спиридона Борисовича смёрзшимися кровью, битыми трещинами глаз. Она опускается на колени в снег и единственной рукой крепко хватает его сквозь штаны за тайный уд.

Ушедшая Катя садится в снег у круга прозрачных цветов, и вдыхает их морозный, чистый запах, идущий из раскрытой бездны, по которой летит, не останавливаясь, бескрылое солнце. Она дышит и спит, до самых сумерек, а где-то среди зимних болот слышатся тонкие, хохочущие крики Спиридона Борисовича, будто по погребённым в лесной глуши деревням летает призрак большого мёртвого петуха.

Проходит шесть дней и шесть ночей. Душа человеческая боится появляться в здешних местах, заснеженный лес молча мертвеет под движущимся небом, близлежащий городок, окружённый постами милиции, затаился в сдержанной тишине, люди разговаривают тише, говорят, что по пустынным болотам ходят толпы мертвецов с растрескавшимися мордами, вооружённые винтовками и падающим с высоты ужасом своей нечеловеческой ненависти к живым, говорят, что вымерло несколько окрестных деревень, вместе со скотиной и домашней птицей, будто помёрзли все они в одну колодезную ночь, говорят, что в почтальон Носков видел в берёзовой роще мёртвых девочек, водящих большой хоровод, и кричали они, мол, как вороны, и прыгали, мелькали среди известковых стволов.

Говорят ещё, что в заброшенном лесном интернате поселилось неведомо что, перешедшее границы смерти, что сотрудник НКВД Спиридон Борисович Нилин отыскал в болотах камень вечного ужаса и теперь совершает там босиком многометровые прыжки, кожа у него на теле сливового цвета, как у индийского уткорылого беса Кряшны, а одна продавщица молочного магазина, видевшая его из окна проезжавшего полем грузовика, рассказывает тайно подругам, будто член у Спиридона Борисовича достигает коленей в расслабленном состоянии переднего хвоста и помогает ему в прыжках для поддержания баланса, впрочем, никто этой женщине не верит, потому что она вдовая и за мужской орган могла принять даже обычный сук, который проклятый вампир носит в чреве для пущего бесстыдства. Рассказывают также, что на окраине города является криворотая красивая женщина средних лет, не состоящая на службе ни в одной организации, которая заманивает мужчин своей натуральной агитацией и высасывает им мозги через нос, некий слесарь Иван встретил эту женщину, но ушёл живым, и говорил, выпимши, будто облапил сатанинскую курву, по незнанию её истиной природы, за известные места, и показывал руку, на которой остались следы её исподних зубов. Ещё рассказывают, что на железнодорожную станцию приходила однорукая девушка с избитым до крови лицом, намеревалась сесть без билета на поезд, следовавший в Ленинград, её хотели забрать в милицию, но она убила железной палкой двух рабочих, а одного милиционера сожгла огнём, который вышел у неё из руки, после чего ушла полем в лес, а следы от неё остались перевёрнутые, как от лешего.

Постовые милиционеры уже убили трёх подозрительных гражданок и одну девочку, гулявших ночью без дела тёмными улицами города, где не осмеливались зажигать фонари, хотя газеты писали, что с суевериями давно покончено, как с фактом жизни, дворник Калистрат заколол рабочим своим ножом старуху, строившую заполночь снежную бабу во дворе, у старухи в коммунальной комнате нашли чёрную кошку, набитую гвоздями и поганые книги против всего хорошего на свете, бабки, продающие пряники, шептались по углам, что мол вот ликвидировали церковь, оно и началось, что товарищ Сталин уже думает церковь обратно восстановить, а то с чертями не сладить, распоясались вконец, собаки по окраинам воют ночи напролёт, антихрист слетел на землю и криворотая с однорукой — его дочки, а Калинин с Ворошиловым записались в монахи, Библию изучать, сорок четыре святых старца, переживших революцию в соловецких снегах, призваны для науки в Москву, не сегодня завтра церкви начнут строить заново, Ленина сделают святым на место Владимира, что Русь крестил, потому что Ленин ничего плохого религии не хотел, напакостил Троцкий, который теперь прячется в кавказских горах, где есть ход до самого ада, а как поймают его, так начнётся козья болезнь, люди речь станут терять в пользу бессмысленного блеяния, лечить их будут святой водой из далёкого города Икутска посреди тайги, и прочее, и прочее, всего и пересказать нельзя.

Советская власть развешивает в городе плакаты, призывающие покончить наконец с вековой темнотой и вступать в кружки ликвидации научно-технической и марксистско-ленинской безграмотности, проводятся два митинга, в клубе советов и на площади Сталина, председатель горкома партии товарищ Рябенко выступает с инициативой отправить к интернату выборную делегацию из комсомольцев и коммунистов города, чтобы разобрать его на доски и бетонные блоки, дабы развеять миф о возможности существования души без тела и жизни по ту сторону смерти. Речи товарища Рябенко встречают овации и радостный отклик, но никаких делегаций никто посылать не хочет, и сам товарищ Рябенко тоже, потому что имеет директиву не принимать суеверия всерьез, а бороться с ними одной силой партийного слова, которое смоет лишнее и само отомрёт, не оставив памяти о себе, а значит и о том, что смыто. Вместо экспедиции в городе назначен внеочередной праздник, шествие со знамёнами, комсомольская самодеятельность и чтения в доме советов революционного поэта Маяковского, который, говорят, не верил ни в Бога, ни в чертей, а только в многотрубную мощь индустрии.

В то время как по улицам города, рябящим метелью, движется смеющаяся советская молодёжь и распевает песни гражданской войны, полные щемящего до слёз душевного пламени, в десяти километрах севернее, на морозной окраине бывшей деревни Лужки, останавливается и гасит свои фары военный грузовик, кузов которого покрыт маскировочной белой материей государственной тайны. Из грузовика на дорогу сгружаются четверо людей. Грузовик сдаёт назад, разворачивается и уходит в ночную темноту, а люди остаются на фоне метели, погасших навеки изб и пугающей черноты пространства, которого коснулась разрушающая рука Разрушителя. В темноте зимней ночи нельзя сейчас различить их суровых лиц, но знайте, они страшны, эти лица, источенные жгучими ветрами смерти, застывшие бесчувственными масками ожесточения, с глазами, сузившимися от скорби о потерянных товарищах, тех, кто не дожил до сегодняшнего дня, выполняя свой вечный долг. За спинами их вещмешки и винтовки, заряженные чистым, как горные ручьи, серебром. Каждый из них трижды герой Советского Союза, но никто не знает о них, ни один человек во всей нашей огромной стране.

Они молча идут пустой деревенской улицей, разбивая прикладами чёрные окна домов, в которых свистит метель, а может быть это птицы смерти поют в глубине безжизненных изб, где лежат, закутавшись в одежду и одеяла даже не мёртвые, а призраки мёртвых, выжженные морозом мумии советских людей. Раньше здесь был колхоз имени Ленина, теперь тут некрополь, белый кладбищенский лабиринт, свежевыкрашенный снегом, и их собственные следы, следы ещё живых, бледнеют на глазах, покрываемые тюлевым саваном вьюги.

Названия этим людям нет, ни в одном секретном сейфе не пылятся свидетельства о них, имена их забыты, словно не рождались они вовсе на свет, их не существует, и тем не менее они есть, я помню их лица, как воочию перед собой, я помню их голоса, словно сидим мы сейчас за одним столом, мои товарищи, в каких пещерах земли спите вы теперь, родные мои.