Чероки - Жан Эшноз

Она подбежала к машине, расцеловалась с Этель Гиббс и потащила ее в дом. Женщина была очень хорошенькая и очень веселая — наверняка та самая Флоранс. Жорж и Гиббс вошли следом: гостей собралось не меньше сотни. Они обошли комнаты, где стояли главным образом кресла и диваны, расположенные веером вокруг низких столиков, — точь-в-точь фургоны американских первопроходцев. Слуги во фраках с подносами в руках сновали между гостями, предлагая им пенящиеся бокалы, россыпи сигар, груды тостов. Был здесь и музыкальный салон, в данный момент безлюдный, — только в центре за огромным черным лакированным роялем, похожим на многоместный катафалк, сидел бездействующий виртуоз во фраке, читая газету, разложенную поверх партитуры.

Невнятный гул разговоров перетекал из комнаты в комнату, вперемежку со звонкими смешками и звяканьем льда в бокалах. У входа в гостиную стояла группа знакомых англичанина, и он пожал дюжину рук с выражением испуганной решимости, как будто угодил в облако саранчи или под водопад. В уголке следующей гостиной они нашли пару свободных кресел, обитых блеклым бежево-серым гобеленом, на котором олень созерцал пустым взглядом окружившую его свору гончих.

— Мы уехали из дому, чтобы хоть как-то развеяться, но у них такая же скука смертная, — доверительно сообщил Гиббс. — Теперь вот сиди тут до трех-четырех утра.

— Но ведь можно уйти и раньше, — подсказал Жорж.

— Не хотелось бы, — ответил англичанин, — уезжать всегда нужно одними из последних — меньше прощальных рукопожатий.

Внезапно пространство между ними пересек, с плавной неспешностью межпланетного корабля, поднос на чьей-то руке. Жорж снял с него квадратный стакан с виски, в котором позвякивали толстенькие кубики льда. Но миг спустя стакан грохнулся на пол, а Жорж, отпрыгнув назад, скорчился за спинкой кресла; на ковре, жадно выпившем виски, проступило пятно с очертаниями департамента Мёрт-и-Мозель. «Что случилось?» — испуганно спросил англичанин. Жорж приложил палец к губам, призывая его к молчанию, а другим пальцем указал на доктора Шпильфогеля.

Доктор только что вошел в комнату. На нем был элегантный костюм, из нагрудного кармана торчал уголок платочка, острый, как лезвие ножа, воткнутого в сердце, как плавник белой акулы в море чернил. Он обвел взглядом гостиную, заметил пустое кресло рядом с англичанином и бесцеремонно завладел им.

— Прелестный вечер, — объявил он сердечным тоном. — Надеюсь, это место не занято?

— К сожалению, занято, — ответил Гиббс. — Он должен вернуться с минуты на минуту.

— Я подожду, — сказал доктор, — а пока немного отдохну здесь. Сколько красивых женщин! Вы друг Шумахера?

Этель Гиббс тоже вошла в гостиную следом за Шпильфогелем. Еще с порога она увидела эту сцену и поняла, что может произойти. Подойдя к мужу, она сказала два-три незначащих слова, затем повернулась и одарила Шпильфогеля горячей, плотоядной улыбкой; безупречный треугольничек на груди доктора тут же напрягся и затрепетал. Доктор вскочил с места, поцеловал пальчики Этель, предложил ей руку и увел из комнаты, тесно прижавшись к своей даме и бурно жестикулируя свободной рукой.

Жорж встал и прокрался к ближайшей двери, которая вела в ванную с необычайно высоким потолком. Он подождал, пристально оглядел себя в зеркале, вымыл руки и подождал еще немного. Дверь открылась, вошла Этель.

— Я убрала отсюда этого господина, — сказала она. — Теперь им занимается Флоранс. Можете спокойно выходить.

Они извлекли Фергюсона из гостиной и направились к выходу, пересекая анфиладу комнат в обратном направлении. Этель, как разведчица, шла на три метра впереди Жоржа и англичанина; этот последний на свободе успел слегка нагрузиться и теперь цеплялся по пути за дверные ручки, за ручки кресел, за плечо Жоржа.

— Я тут поразмыслил над вашей историей, — объявил он. — Это всё наверняка наладится.

— Вы думаете?

— Это просто обязано наладиться, — торжественно заверил его Гиббс. — Оно не может не наладиться. Поскольку оно не создано для того, чтобы разладиться, то, когда оно разлаживается, это в конечном счете добрый знак, знак того, что скоро все наладится, вы понимаете?

— Понимаю, — ответил Жорж.

— И когда все уже налажено, — продолжал англичанин, — совершенно необходимо, чтобы оно разладилось, видите ли, чтобы впоследствии наладиться еще успешнее.

— Понятно, — сказал Жорж.

— Именно так, — заключил Гиббс. — Разладилось — наладилось, разладилось — наладилось, вот так и не иначе.

Этель знаком разрешила им идти дальше: путь был свободен до самого музыкального салона, где лодырь-пианист, дочитав свою газету, принялся наигрывать какой-то мотивчик, вроде бы веселый и беззаботный, хотя это приятное впечатление непрерывно опровергал аккомпанемент, скорбный, как улыбка человека с разбитым сердцем. Большие желтые руки музыканта соперничали меж собой, мягко уклоняясь от встречи, избегая столкновения; эти бледные членистые конечности то лихорадочно бежали наперегонки по клавиатуре, то вдруг перепрыгивали одна через другую, как в чехарде, меняясь местами. Из салона они беспрепятственно добрались до «Вольво».

Спустя какое-то время доктор Шпильфогель, отпущенный Флоранс на свободу, бродил из комнаты в комнату в рассеянных поисках Шумахера. Наконец он подошел к группе людей, сидевших вокруг серебряного ведерка, из которого верхушкой айсберга торчало бутылочное горлышко в окружении мелких осколков льда. Но, увы, все эти лица были ему незнакомы, кроме разве одного, как раз перед ним, — доктор даже удивился, что не заметил его раньше. Впрочем, этот человек явно только что пришел: он еще не успел снять пальто и в данный момент разматывал свой шарф. Шпильфогель обогнул сидящих, подошел к новому гостю, тронул его за плечо.

— Рад вас видеть, — сказал он. — Вы привели с собой друга, как я понял. Прекрасная мысль!

— Какого друга? — удивился Бенедетти, высвобождая плечо.

— Ну, того дельного молодого человека, который отыскал моего Моргана. Я только что встретил его, он был со своими друзьями, и они там развлекались, — затеяли какую-то игру вокруг кресла, я так и не разобрался, в чем она состоит. Весьма милые люди, просто очаровательные. Да и сама вечеринка очаровательна. Вы только посмотрите, сколько красивых женщин, simulacra pulcherrime facta[38], а вы случайно не видели здесь Шумахера?

— Что вы несете? — воскликнул Бенедетти, лихорадочно наматывая на шею снятый было шарф.

23

В четыре часа двадцать пять минут ночи Бок и Риперт, срочно разбуженные своим шефом, предприняли штурм жилья англичанина. Здание имело две боковые террасы: первая, с застекленной дверью, ведущей в личные апартаменты Гиббса, располагалась над верандой; вторая, обнесенная низенькой оградой, — на крыше небольшого гаража, пристроенного к дому позже, — на эту можно было попасть только изнутри, выбравшись через окно чулана, которым никто не пользовался и который примыкал к комнате, отведенной Жоржу.

Бок взял на себя захват террасы, ведущей в спальню Этель и Фергюсона; на нее нетрудно было залезть по стенке, сложенной из крупных кирпичей в шахматном порядке, с просветами. Риперт же взобрался на другую с помощью веревки и кошки; тем временем в двадцати метрах от дома, никем не видимый, за этой сценой наблюдал осведомитель Бриффо.

Кошка состояла из пары плоских треугольных крюков, свободно вращавшихся на стальной оси. Риперту пришлось забрасывать ее трижды, прежде чем она зацепилась за балюстраду. Жорж никак не мог забыться сном; его преследовали видения, в которых к образу Женни Вельтман примешивалось что-то от Этель Гиббс. Он явственно расслышал звуки двух первых, сорвавшихся попыток Риперта, а за ними короткий скрежет стали о цемент — неприятная ассоциация с кабинетом дантиста. Вскочив с кровати, он быстро оделся в темноте, вышел из комнаты и приотворил дверь пустого чулана. В окне он разглядел серые очертания террасы на черном ночном фоне; потом над оградой поднялось что-то живое, тоже серое, но более темное и почти неразличимое во мраке; вскоре стало ясно, что это голова и плечи человека, который еще через миг целиком перевалился через балюстраду, громко крякнув от натуги.

Жорж проворно подкрался к окну чулана и встал за занавеской, ища вокруг себя какой-нибудь тяжелый предмет, способный послужить орудием защиты, — естественно, такового не оказалось. Миг спустя протяжный испуганный вопль наполнил неосвещенный дом, где совершались все эти тайные манипуляции. И с этого момента все пошло вразнос.

Едва взобравшись на террасу, Риперт бросился к окну чулана; одновременно Жорж распахнул это окно, чтобы броситься на Риперта. Они плохо видели друг друга и жестоко столкнулись в темноте. Оглушенный Риперт попятился, Жорж пихнул его, отбросив к низкому ограждению террасы, и Риперт, потеряв равновесие, рухнул вниз, в ночную пустоту, испустив при падении короткий крик, вернее, даже не крик, а жалобно-возмущенный визг, оборвавшийся в тот момент, когда его тело встретилось с твердой землей. Все это произошло за какие-нибудь две-три секунды под оторопелым взглядом Жоржа, и тут где-то в доме прозвучал новый панический вопль. Перепуганный Жорж кинулся к балюстраде, ничего не разглядел под ней и обернулся к окну: шум близился, в доме зажегся свет. Вдруг рука Жоржа задела за кошку, прикрепленную к ограде; он перекинул ноги через барьер и крепко вцепился в веревку.