Джон Р.У. Стотт Великий Спорщик - Джон Стотт

Однако мы не можем избежать этого камня преткновения, ибо он лежит в самом сердце евангельского христианства. Лютер был прав, называя оправдание верой «главной статьей всего христианского учения, которая творит воистину подлинных христиан»[98]. Поддерживает его и Кранмер: «Вот какой вере учит Святое Писание: сие есть крепкая скала и основание христианской религии; это учение подтверждают все древние столпы Христовой церкви; это учение провозглашает и распространяет истинную славу Христову и наземь повергает все человеческое тщеславие; того, кто отвергает сие учение, нельзя считать ни подлинным христианином, ни возвещателем славы Христовой, но врагом Христа и Его Евангелия и возвещателем человеческой суетности»[99].

Второй Ватиканский Собор не уделил внимания учению о спасении. Как бы то ни было, если оправдание действительно является «главной статьей всего христианского учения», очень странно, что в «Документах Второго Ватиканского Собора» о нем вообще никак не упоминается. В обширном 44–страничном алфавитном указателе этого слова нет вообще. Правда, там упоминается «спасение», однако статьи о нем включают в себя провозглашение центрального места креста и необходимости веры. Так, например, в «Декларации об отношении церкви к нехристианским религиям» сказано: «В своей проповеди Церковь обязана провозглашать крест Христа как знамение Божьей всеобъемлющей любви и источник всякой благодати»[100]. А вот что написано о происхождении веры: «Поскольку никто не может спастись, прежде не уверовав… первостепенным долгом священников является проповедовать Евангелие всем людям… Ибо Словом о спасении в сердцах неверующих загорается искра веры, а в сердцах верующих им же поддерживается пламя веры»[101].

Что касается меня самого и Англиканской церкви, к которой я принадлежу, то я глубоко благодарен за то, что англиканская церковная служба так ясно выражает учение об оправдании по вере и смиренную зависимость человека от Божьей милости. Следуя Литании Кранмера, каждый прихожанин волей–неволей оказывается на месте мытаря, ибо Кранмер снова и снова вкладывает нам в уста слова: «Помилуй нас, несчастных грешников». Во время причащения, когда мы вспоминаем милость Божью в смерти Иисуса Христа, мы говорим: «О милосердный Господь, мы подходим к Твоему столу, уповая не на свою праведность, но на Твою многообразную и великую милость». А уже вкусив хлеб и вино, мы просим Бога принять нас, «не считая наши заслуги, но прощая наши прегрешения во Христе Иисусе, Господе нашем». Признаюсь, что мне очень нравится видеть, как человек, принимающий причастие, склоняется пред Господним столом. В этом состоит для меня образ христианина. Не воин, размахивающий мечом, не бегун, готовый пробежать дистанцию, не земледелец, кладущий руку свою на плуг и, вопреки дождям и ветрам, не оглядывающийся назад, — хотя все эти образы христианина верны. Нет, не они, но кающийся грешник, коленопреклоненный, с поникшей головой и опущенными долу глазами, чьи Руки пусты, открыты и протянуты вверх, чтобы принять Божий дар.

Я не знаю более поразительного примера, чем тот, что однажды услышал от Чарлза Симеона. На одной из еженедельных вечеринок в Кембридже кто–то спросил его: «Что вы считаете главным признаком возрождения?» На это Симеон ответил: «Первый и необходимый признак — это отвращение и ужас по отношению к самому себе. Ничто другое не заменит этого проявления истинной перемены сердца… Мне бы хотелось чаще видеть среди нас такой вот смиренный, сокрушенный, покаянный дух. Это тот самый дух, что принадлежит грешникам, обвиняющим самих себя… Это покаяние в прахе и пепле более всего угодно Богу… Покажите мне сокрушенного сердцем христианина, и я предпочту его общество любому другому… Позвольте мне рассказать вам, что я иногда ощущаю, когда остаюсь в этом вот кресле один с Богом, отгороженный от всего мира… Я оказываюсь наедине с Богом вместо того, чтобы очутиться запертым в аду, — хоть и являюсь грешником, заслуживающим адского пламени. Случись мне получить то, что я заслужил, я оказался бы в мрачных обителях отчаяния и муки. Там я мог бы размышлять о вечности — вечности! — без какой–либо надежды на побег или освобождение. От всего этого я избавлен благодатью Божьей, хотя вполне мог бы быть лишен ее по моим грехам, скажем, пятьдесят четыре года назад. Когда я думаю обо всем этом, мысли эти иногда ошеломляют и захватывают меня. Если бы мне было позволено произнести последние слова перед смертью, я сказал бы только то, что сказан сейчас. Стремитесь жить в этом духе отвращения к самим себе, и пусть он станет отличительным признаком вашей жизни и поведения»[102].

Согласны мы в этом с Симеоном или нет, мне все же кажется, что это хорошая проверка, является ли наша религия воистину евангельской или нет.

Этот великий евангельский принцип незаслуженного спасения, наглядно показанный Христом в притче о фарисее и мытаре и извлеченный из забвения во время Реформации, сегодня вновь оказался у церкви не в чести. Мы, конечно, говорим о нем иногда; но проповедей на эту тему почти не читают. Простой прохожий на улице ничего о нем не знает; да и прихожане церквей зачастую знают о нем не больше.

Тем не менее, это один из главных отличительных признаков христианства. Все другие религии в мире, по сути своей, основаны на человеческих заслугах. Даже если некоторые из них учат о Божьей милости, они все же подчеркивают, что милостив Бог только к тем, кто этого заслужил. Только христианство провозглашает, что Бог милостив к недостойным, к грешникам, которым нечем оправдать или защитить себя, — и они могут полагаться лишь на то, что сделал для них Христос, и взывать: «Боже! Будь милостив ко мне, грешнику!»

5. НРАВСТВЕННОСТЬ: внешняя или внутренняя?

Мы рассмотрели четыре темы, вызывавшие споры между Иисусом Христом и его современниками, иудейскими начальниками: религия, источник авторитета, Писание и спасение. Мы видели, что, в противовес фарисеям и саддукеям, Иисус учил, что религия не естественна, а сверхъестественна (жизнь в Божьей силе), что источником авторитета являются не предания, а Писание (ибо предания написаны людьми, а Писание исходит от Бога), что Писание само по себе есть не цель, а средство (указывающее нам на Христа, чтобы мы обрели в Нем жизнь) и что спасение дается не по человеческим заслугам, а по милости Божьей.

Пятой темой их разногласий можно назвать нравственность. Это логически следует за всем, что мы уже рассмотрели, потому что в определенном смысле нравственность является частью спасения, поскольку спасение, наряду с оправданием, включает в себя и освящение, подразумевает не только Божье прощение и принятие, но и святость жизни. Так в чем же заключается сущность праведной жизни? Как ее достичь? Как нам узнать в любой конкретной ситуации, какой поступок будет верным, а какой неверным? От чего зависит то, чисты мы или нечисты в Божьих глазах?

Старая и новая нравственность

Все это очень важные вопросы, и то, как отвечали на них фарисеи, разительно отличалось от того, что говорил Иисус Христос. И сегодня на эту тему ведутся жаркие дискуссии, особенно когда речь заходит о так называемой «старой нравственности» и «новой». Нам с вами нужно хотя бы вкратце разобраться, что это такое, чтобы увидеть, проливают ли разговоры Христа с фарисеями какой–либо свет на современные дебаты.

Во–первых, несколько определений и пояснений. «Старую нравственность» обычно называют «предписательной», потому что правила и законы в ней заданы еще до того, как человек начинает действовать. «Новая нравственность», в свою очередь, называется «ситуативной», потому что (согласно логике ее приверженцев) не предписанные правила, а сама ситуация будет определять поведение человека. Защитники «новой (или ситуативной) нравственности» отвергают «старую (или предписательную)» по двум основным причинам. Во–первых, потому что она авторитарна. Это нравственность, открытая в Божьих законах и подкрепленная Божьими уставами, так что правильное поведение определяется внешним авторитетом, имя которому «Бог». С другой стороны, ситуативная этика, как нам говорят, не опирается ни на какой авторитет, а стоит лишь на присущей ей внутренней разумности.

Во–вторых, «старую нравственность» отвергают Потому, что она абсолютна. Законы — вещь жесткая, объясняют нам, а жизнь слишком сложна, чтобы управляться четкими правилами. Вот «новая нравственность», например, управляется любовью, а любовь может приспособиться к «конкретно существующим взаимоотношениям во всем их своеобразии»[103].

Новые моралисты не только разъясняют свою позицию. Они утверждают, что и Иисус Христос, и апостол Павел были с ними заодно. Они считают, что Сам Иисус по Своей любви несколько раз нарушал закон, особенно относительно субботы. И им нравится цитировать некоторые крылатые фразы Павла. Например: «мы не под законом»; «конец закона — Христос» или «любовь есть исполнение закона». Полагая, что заручились как Божьей, так и апостольской поддержкой, они, не стесняясь, изгоняют само понятие закона из сферы деятельности христианской этики.