Харбинский экспресс-2. Интервенция - Андрей Орлов

О да, ему было очень удобно!

Но сейчас же возник новый вопрос: где?

Вердарский, набрав в грудь побольше воздуху, сказал:

– В «Эмпириуме», я слышал, неплохо.

Сказал – и испугался. Вечер в этом роскошном ресторане стоил месячного его жалованья.

Лизонька, умница и деликатнейшая душа, на этот пассаж только рассмеялась. А потом непринужденно проговорила:

– Ах, я не люблю ресторанов. Там всегда шумно. А знаете, приходите ко мне ввечеру. Я велю чай приготовить. Посидим по-простому.

Вердарский несколько смешался:

– Что же муж… не станет ли возражать?

– Он третий день как во Владивостоке, по служебной надобности. А прислугу я отпущу, нам никто не станет мешать.

…К дому на Оранжерейной Вердарский прибыл раньше на целую четверть часа. Вышел, оставив в коляске роскошный букет, прогулялся по тротуару. Вынул из жилетного кармана часы.

Пожалуй, пора.

Дверь распахнулась, и полицейский чиновник увидел свою новую пассию.

– Ах, вы без опозданий! Как мило. Прошу.

Поднявшись, миновали две комнаты и вошли в третью, которая, судя по обстановке, служила хозяину кабинетом. Шли молча – Лизонька только улыбалась, поглядывая на гостя, а сам он не мог придумать ничего остроумного или, по крайности, занимательного. На всем пути не встретили ни души – похоже, хозяйка уже отпустила прислугу.

Но, оказавшись в кабинете, Вердарский снова пришел в смущение. Он не мог взять в толк – отчего их свидание происходит среди скучных книжных корешков и казенной кожаной мебели?

– Я сейчас, – сказала Лизонька. – Только прежде хочу вас кое с кем познакомить.

На это Вердарский ничего не успел ответить. В дальней стене раскрылась маленькая дверь, которую он сразу и не заметил, и в комнату вошел китаец. Невысокого роста, с непроницаемым лицом. Но внешность занимательная: у левого виска рубец, а левое же ухо вовсе отсутствует.

Китаец показался Вердарскому смутно знакомым – он уже видел его прежде, да только где?

Прерывая эти размышления, китаец шагнул ближе, поклонился и сказал на вполне правильном русском:

– Добро пожаловать, господин полицейский. Прошу садиться.

Вердарский недоуменно посмотрел на Лизоньку – что это, шутка? – но та, обворожительно улыбнувшись, сказала: «Я вас оставлю, чтоб не мешать», – и тут же упорхнула из комнаты.

– Меня зовут Синг Ли Мин, – китаец поклонился.

– Как? Синг Ли… Да, но позвольте!.. – вскричал Вердарский и тут же осекся. Он вспомнил! Это был тот самый ходя, коего искала вся харбинская полиция! Теперь – только бы не спугнуть. Может, удастся взять его и отвезти в департамент? Вот будет удача!

«Дурак, – произнес вдруг где-то внутри тонкий и отчего-то очень знакомый голос, – какой, к черту, департамент? Это ловушка! Это все подстроено, и ты сейчас в ужасной опасности!»

– Вы думаете понять, знакомы мы или нет? – спросил китаец и снова поклонился. – Нет, думать не надо. Мы с вами не быть знакомиться. Но я вас знать. Прошу садиться, – повторил он.

Вердарский послушно сел. Во рту пересохло.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели один человек, – сказал Ли Мин. – И потом ответить на один вопрос. Пожалуйста.

– Хорошо… – пробормотал Вердарский. – Давайте. Но все это так странно…

Китаец наклонил голову, словно соглашаясь, потом прищелкнул пальцами, и из уже упомянутой двери выскользнул еще один человек. Он был очень маленького роста, почти карлик. Человек вышел из тени и подошел ближе, и Вердарский понял, что это ребенок, раскосенький мальчик лет десяти.

– Вы помнить этого маленького человека? – спросил Ли Мин. – Это такой мой вопрос. Ответьте, пожалуйста.

Вердарский покачал головой.

– Нет.

Ли Мин подал знак мальчику, и тот вдруг отколол номер: мигом скинул с себя куртку и просторные бумажные штаны, оставшись почти нагишом – в одной только повязочке на бедрах.

– А теперь? – спросил упрямый Ли Мин.

Вердарский хотел было вновь отрицательно покачать головой, но присмотрелся – и вдруг ахнул. Все тело мальчика было покрыто разноцветным узором – наподобие тех, какими любят украшать себя моряки да каторжники. Только эти были куда как занятней.

Ай да мальчик!

Впрочем, позвольте… Разве бывает у мальчиков такая мускулатура? А эти шрамы на груди? Да и сама кожа вовсе не так свежа и упруга, как бывает в детстве.

Нет, понял Вердарский, никакой это не ребенок, а взрослый человек, каким-то непостижимым образом сохранивший детские пропорции. Если присмотреться, станет ясно, что ему уже немало лет. Может быть, куда больше, чем самому Вердарскому. Не исключено, что это вообще старик…

И тут он вспомнил.

Это был тот самый человек, которого он видел давеча в Модягоу. Да, вне всяких сомнений. Его еще дети дразнили. А потом он убежал. Но… что все это значит?

Китаец Ли Мин, внимательно следивший за полицейским чиновником, угадал этот вопрос – должно быть, он отразился у Вердарского во взгляде.

– Вы вспоминать, – утвердительно сказал он. – Вы видеть этого человека раньше, а теперь вспоминать.

Отрицать Вердарский не стал. Да и к чему?

Навернулся вдруг на язык вопросец, который вообще-то следовало с самого начала задать: откуда этот ходя знает, что сам Вердарский служит в полиции? А потом и еще одна мыслишка на ум пришла – о небольшом черном пистолете. Пистолет преспокойно лежал во внутреннем кармане сюртука.

Но он не успел его вытащить.

В этот момент Синг Ли Мин произнес какое-то короткое и незнакомое слово.

Услышав его, коротышка выхватил из своей повязки тонкую трубочку и быстро поднес ко рту. Жест сей был очень знакомым – Вердарский и сам в не столь отдаленные гимназические времена баловался таким образом, обстреливая товарищей из бумажной трубки лущеным горохом.

Но коротышка не стал плеваться горохом. Он коротко дунул – и что-то кольнуло полицейского чиновника в шею. Вердарский хотел поднять руку, чтобы пощупать, – но отчего-то рука не послушалась. Внезапно накатила жуткая слабость. Он покачнулся, ступил назад, к кожаному дивану. Опустился на него, однако диван волшебным образом исчез. В глазах стало черно, и Вердарский вдруг ощутил, что летит, летит сквозь эту бесконечную черноту…

* * *

Вот так обстояли дела. Теперь, рассказав о них вкратце, можно вернуться к текущим событиям.

…Ветер в районе Пристани – порывистый, с запахом тины и китайского пресного хлеба – задувает прямо в лицо. Ворошит конские гривы, взметает юбки бабам – а их среди собравшихся любопытных, пожалуй что, большинство. Шевелит рогожу, которой прикрыт печальный груз на двух унылых казенных дрожках.

– Когда обнаружили? Кто? – спросил Грач у топтавшегося сзади квартального.