Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

— Зачем это всё? — всё же поинтересовался Чернов.

— Уйти хочешь? — вопросом на вопрос, по-прежнему еле слышно.

— А ты?

— Не обо мне речь. О тебе. Если уходить, то сейчас.

— Как? Куда?

— Ползи за мной. В армии был?

— На сборах был. Ну, почти что в армии… — Не объяснять же чужаку, что есть сборы. — Но ползать по-пластунски умею… — произнёс термин по-русски, автоматически перевёл на английский: — Yes, I can crawl on my patient belly.

— Да не старайся ты. Я знаю твой язык. Ползи за мной, голову не поднимай. Лучи идут над полом.

— Их же не видно.

— Не обязательно видеть, достаточно знать. Ползи, не болтай. Ты должен уйти до утра — Путь не ждёт. А мне ещё рассказать тебе кое о чём надо.

Чернов лежал мордой в пол, поэтому не совершил обычное для себя в этих треклятых ПВ действие — не встал столбом. А жутко хотелось. Откуда очкарик знает про Путь? Или…

— Или, — очкарик словно подслушал его мысли, — куда б ты ещё мог залететь, кроме тюрьмы, если я — здесь?

— А кто ты?

— Ты разве не понял? Ну, парень, и чего в тебе Сущий нашёл? Дубина дубиной, даром что здоровый как лось… Зрячий я, Зрячий. Как ты любишь говорить: с прописной буквы…

Глава восьмая

ЦЕНТР

Описывать путь пластунов под койками — неблагодарное дело. Вспомнив о воинских сборах, Чернов преувеличил свои таланты: чем дальше во времени, тем больше память человеческая склонна приукрашивать минувшее. В молодости, как известно, и небо голубее, и трава зеленее. И Чернов в молодости, оказывается, ползал, как гюрза. Сущий ему судья. Тем более что и сейчас дополз, не развалился, хотя натёр себе всё, что натирается: пол был сложен из плохо оструганных досок, а камера оказалась достаточно просторной. Антигравитация, царящая в Парке, сюда не доставала. Джексонвилль — город контрастов…

Люк обнаружился в дальнем углу под койкой, на которой демонстративно громко храпел некто. Складывалось впечатление, что сокамерники дружно играли (добровольно или Зрячий тут был в авторитете, Чернов не ведал…) в детскую игру «ничего не вижу, ничего не слышу», храпели, свистели, сопели, старательно не замечали ползущих по полу братанов.

Братаны притормозили в углу, «очкарик» шепнул Чернову:

— Помоги.

Зацепили пальцами края люка, приподняли его, переложили рядышком, стараясь не уронить, не звякнуть. Нелёгкая работа — лёжа-то…

— За мной. — Зрячий нырнул в люк ногами вперёд и беззвучно исчез, будто полетел куда-то в пустоту и лететь ему предстояло долго.

Чернов осторожно — по-прежнему лёжа на пузе — спустил в люк ноги и нежданно нащупал ступеньку. Значит, не бездна, подумал обрадованно, значит, летать не придётся, и начал спускаться, держась руками за холодный и почему-то липкий на ощупь металл. Тьма в колодце — а что ещё это было, если не колодец? — стояла египетская.

Спуск затянулся. Похоже, они спускались до самого низа, откуда Чернова поднимали на лифте, и даже много ниже — по вентиляционной шахте или коммуникационному коллектору. Скорее, второе, поскольку никакого движения воздуха Чернов не ощущал. Он тупо считал ступени и насчитал более сотни, сбился, чертыхнулся про себя, но тут как раз почувствовал под ногой пол, встал прочно. Невидимый Зрячий взял его за руку, потянул за собой. Сказал:

— Пригнись.

— Что это? — спросил Чернов. — Преисподняя?

— В каком-то смысле, в каком-то смысле, — рассеянно повторил Зрячий, осторожно двигаясь вперёд и ведя Чернова за руку, как слепого.

Чернов и верно ни фига не видел, глаза не обвыклись в полном мраке преисподней. Но и Зрячий, похоже, особо зрячим не был: шёл буквально по стеночке. То ли опасался препятствий на пути, то ли точно знал, куда ведёт стенка. Говорил уже не шёпотом, но вполголоса.

— А грешники в этой преисподней имеются? — Чернов бодрился, пытался дурацкой шуткой разрядить напряжённость, которая, казалось, сгустила воздух, мешала идти.

— Все мы — грешники, — опять рассеянно ответил Зрячий, как отмахнулся от вопроса. Но вдруг решил чуток прояснить: — Когда для нас приходит время наказаний.

И ничего на самом деле не прояснил. То, что лично он — грешник, Чернов не сомневался. Но пришло ли для него время наказаний — это бабушка надвое сказала.

Они шли в темноте довольно долго. Зрячий вёл Бегуна уверенно, будто всё же ходил когда-то этим маршрутом, да и зрение волей-неволей адаптировалось к египетской тьме. Чернов различал какие-то трубы или кабели, во множестве проложенные по стенам. По одной такой трубе Зрячий постоянно бежал пальцами: то ли наугад её выбрал, то ли именно она и шла, куда следовало добраться. А в стенах туннеля через равные промежутки справа и слева возникали боковые проходы, ещё более узкие и низкие, чем основной ход. Чернову казалось уже, что они не только вышли из-под громады тюремного здания, но и вообще маханули через весь Парк развлечений, просквозили под аттракционом имени милого сердцу и памяти Вефиля, вышли под небоскрёбы Джексонвилдя и даже переместились из его «down» в его «up». Странно для стайера, но почему-то ноги начали побаливать. Чернов ловил напряжение в икроножных мышцах, и это его беспокоило: ну, не было никогда такого с ним, ноги — железо! Может, эти кабели что-то подлое излучают?..

— Долго ещё? — спросил Зрячего.

— Считаю, считаю… — Зрячему пока явно было не до Чернова: идёт сзади, болезный, не теряется — и ладушки.

Но вот Зрячий издал что-то вроде «a-ha», резко свернул налево — в низкий и ещё более тёмный проход. Чернов, следуя сзади, тут же поймал встречное дуновение ветерка. Ещё с десяток метров… Зрячий что-то в темноте невидное повернул, это «что-то» отвратительно громко заскрежетало, заскрипела и приоткрылась тяжёлая дверь, и оттуда вырвался свет. Чернов рефлекторно зажмурился, но не остановился, продолжал путь, а когда затормозил, наткнувшись на Зрячего, приоткрыл глаза, то сразу принял — фигурально выражаясь — любимое положение «стоять столбом». И было от чего.

Они находились в большом и всё-таки тускловато освещённом, как оценил прозревший Чернов, круглом зале, по стенам которого висели большие, более метра по диагонали, экраны, а на экранах жил город. Джексонвилль, если Чернов понял правильно надписи на бляхах охранников или копов. Вот Парк развлечений, огненная россыпь аттракционов, белые, чёрные, жёлтые лица «культурно отдыхающих»… Вот явно деловой центр: подсвеченные цветными прожекторами билдинги, капли «самодвижущихся экипажей» несутся по улицам, мелькают белые, чёрные, жёлтые лица местных «яппи»… Вот квартал красных фонарей, вызывающе яркий бегущий свет, тут же — приглушённое свечение витрин, в которых стоят, сидят, лежат полуобнажённые белые, чёрные, жёлтые женские тела… Вот доверху набитая народом гигантская чаша стадиона, зелёное поле на её дне, расчерченное на квадраты, маленькие фигурки спортсменов, перекидывающих друг другу пугающих размеров мячик, похожий на небольшой воздушный шар, но и лёгкий, видимо, как воздушный шар, а на трибунах — орущие, потные, принявшие на грудь славные дозы здешнего алкоголя рожи — белые, чёрные, жёлтые… И так далее, и так далее. Смешно сказать, но Чернов ещё более «остолбенел». Да и понять легко: сидел на нарах, бежал из камеры через липкую трубу, бродил под городом по адскому коллекторному туннелю и — на тебе: этакий современный центр мониторинга городской жизни на выходе! Плюс к тому, что под экранами, тоже по периметру зала, сидели за пультами, нехилыми по обилию кнопок, лампочек, тумблеров и клавишей, коротко стриженные мальцы в красных футболочках с белыми надписями на спинах: «I want to break free». Они, стало быть, подобно ценимому Черновым Фредди Меркьюри, тоже хотели куда-то прорваться. Не иначе — на свежий воздух из преисподней. Или к свободе — уж и не понять, как они её представляли себе, всевидящие… Выходило одно из двух: либо в этом мире, где перемешалось непредсказуемое будущее ПВ Чернова с хорошо известным ему настоящим, существовала рок-команда «Queen», либо летучую фразу сочинил кто-то иной — на то она и летучая, чтобы путешествовать по пространству и времени. Сочинил — для этих свободолюбивых детей подземелья… Чернов склонен был предполагать второе, но задумал спросить о том Зрячего либо кого-то из стриженых, когда отойдёт от стояния столбом.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});