Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок

отозвался Демойт. Взял ладонь девушки в свою и поднес к губам.

Рейн чуть заметно улыбнулась. Она глядела на Демойта, но уже не изучающим взглядом. В комнате теперь стало совершенно темно, хотя в саду еще теплился свет.

– Из-за меня вы провели утомительный день? – спросила она, не пытаясь высвободить ладонь. Демойт держал ее в своей, тихо поглаживая и то и дело поднося к губам.

– Из-за вас я просидел в одной позе долгие часы, а при ревматизме это настоящая мука, вот и все. Дайте-ка я взгляну, что вы там понаписали за сегодняшний день. – И он тяжело протопал к мольберту. Рейн пошла за ним и села на стул перед холстом. Она чувствовала себя усталой.

– Добрый боженька! – вскричал Демойт. – Дитя мое, и это все, что вы изобразили за последние два часа? Какой-то жалкий пятачок ковра! Ну и славно, – значит, вы пробудете с нами долгие годы. А может, вы, как Пенелопа, будете трудиться вечно? Ну что ж, я буду только рад. И подозреваю, что есть еще один-два человека, которые тоже будут рады. – Демойт склонился над стулом, на котором сидела Рейн, и коснулся ее волос. Тяжелой ладонью обнял затылок. Медленно опустил руку на ее шею.

– Картину я закончу, – произнесла Рейн, – и уеду. Но мне будет жаль. – Она говорила очень серьезно.

– Да, – сказал Демойт. Он взял другой стул и сел рядом с ней, касаясь коленями ее коленей. – Закончите и уедете, и я вас никогда больше не увижу. – Он говорил об этом как о чем-то обыденном, давным-давно решенном. Она внимательно смотрела на него. – Когда вы уедете, здесь останется мой портрет, а мне хотелось бы, чтобы остался ваш.

– Любой портрет – это и портрет художника, – ответила Рейн. – Создавая ваше изображение, я отражаю в нем себя.

– Спиритические бредни! Я хочу видеть вас во плоти, а не призраком.

– Художники воплощают себя в тех, кто им позирует, и зачастую почти в буквальном смысле. Берн-Джоунз изображал людей такими же худыми и мрачными, каким был он сам. Ромни всегда воспроизводил свой собственный нос. Ван Дейк – свои собственные руки. – В полумраке она протянула руку и, проведя пальцами по ворсистой ткани его пиджака, взяла Демойта за запястье.

– Ваш отец, да, он научил вас многому, – сказал Демойт, – но вы сами совсем иная и должны жить по-своему. Простите мне, старику, скучные речи. Вы не можете не понимать, как мне хочется сейчас обнять вас, и знаете, что я этого не сделаю. Рейн, Рейн. Расскажите-ка лучше, как по-вашему, зачем художнику нужно, чтобы модель походила на него? Вы хотите, чтобы я стал похож на вас? Что за причуда?

– Не знаю, наверняка есть какие-то пределы для нашего видения себя во внешнем мире. Свое собственное лицо мы изнутри ощущаем как трехмерную маску. И когда изображаем другого человека, на помощь зовем опыт осознания нашего собственного лица.

– Значит, наши лица не более чем маски? – Демойт коснулся лица девушки и осторожно провел пальцем по ее носу.

Мисс Хандфорт шумно вторглась в комнату и включила свет. Рейн не сдвинулась с места, зато Демойт отшатнулся, да так неуклюже, что ножки стула со скрежетом проехались по полу.

– Господи, вы все еще сидите здесь, в такой темноте! – воскликнула мисс Хандфорт. – А там мистер Мор пришел только что. Я посоветовала ему идти наверх, в библиотеку, думала, вы там. – Мисс Хандфорт протопала к окну и начала энергично задергивать шторы. Сад уже успел потемнеть.

– Мне не нравится, Ханди, что ты этаким стенобитным орудием вламываешься в комнату, – заметил Демойт. – Оставь шторы и поди скажи Мору, чтобы шел сюда.

– Пусть все остается здесь или убрать? – спросила Ханди, указывая на простыню, на холст и на прочие атрибуты.

– Пусть еще останется, если можно, – попросила Рейн.

– Это что же получается, вы собираетесь завладеть и моей гостиной? – пророкотал Демойт. – Дом и без того уже весь пропах красками. Иди, Ханди, ступай и доставь того господина из библиотеки.

Подходя предыдущим вечером к двери своего дома, Мор все еще сомневался – рассказывать жене или нет всю историю целиком? Вмешательство Тима усложнило задачу. «Теперь, если я расскажу откровенно, – размышлял Мор, – то брошу тень не только на себя, но и на него». Но не столько это останавливало Мора, сколько чувство, что все эти рассказы, и его, и Тима, делают историю куда более двусмысленной, чем она есть на самом деле. «Я видел тебя в автомобиле с девушкой». Тим произнес эту фразу так, что Мор вдруг увидел происходящее со стороны; и понял, что внешне это совсем иначе выглядело, а ведь ему самому все казалось обыкновеннейшей, зауряднейшей поездкой на автомобиле. Значит, размышлял Мор, если я сейчас изложу Нэн чистейшую правду, то это все равно ни к чему путному не приведет. Как ни старайся, у Нэн все равно останется подозрение, что от нее что-то утаили. А так вроде ничего и не случилось. Да ведь и в самом деле ничего не случилось, а вскоре и вовсе забудется. «Если не считать нескольких неизбежных официальных встреч, я с этой девушкой больше не увижусь». «И не будем больше к этому возвращаться» – вспомнились слова, сказанные Тиму, и, как он сейчас понимал, очень правильно сказанные. Тим не имеет привычки осуждать. А вот если рассказать Нэн, то она никогда не успокоится и его принудит вечно сожалеть и каяться.

В общем, войдя в дом, он все еще не решил ни за, ни против. Нэн встретила его внизу, у дверей.

– Ну вот ты и дома, а я волновалась. Ужин в духовке. Я испекла кекс, он там, на буфете, – возьмешь, если захочешь. Фелисити поужинала и ушла в кино, а мне надо посетить миссис Пруэтт. Ты, разумеется, представляешь, как это весело. Завтра вечером собрание на женских курсах, и Пруэттиха хочет знать мое мнение насчет того, что развивает женщину, кроме кино и танцев. Я тут же по телефону ответила ей, что кроме танцев и кино иных способов не вижу, но она хочет, чтобы я пришла. Надеюсь, не задержусь надолго, но ты ведь знаешь, как эта дама въедлива. – Через минуту Нэн yжe закрыла за собой дверь.

Мор сел ужинать. И тут же понял, что размышления не прошли даром: он наконец решил. Так вот, если он собирался рассказать все как было, то нужно было не зевать, пока она не ушла. Но этот момент прошел. Нэн «съела» полуправду. И разумней будет ее не разочаровывать. Если бы она спросила, он бы не стал скрывать. А так – пусть все остается как есть.