Василий Шульгин: судьба русского националиста - Святослав Рыбас

При этом многое в программе правых опиралось не на придуманные, а на реальные конфликты и проблемы.

В объяснительной записке к проекту государственного бюджета на 1913 год премьер-министр и министр финансов В. Н. Коковцов указывал, «…что в настоящее время производство существующих фабрик и заводов не может в полной мере удовлетворить внутреннему спросу, и страна, обладающая неизмеримыми запасами естественных богатств, вынуждена испытывать недостаток чугуна, железа, топлива и других необходимых предметов». И в качестве одной из причин выделял деятельность монополистических синдикатов, которые «…не останавливаются нередко перед искусственным понижением предложения товаров, на которые имеется растущий спрос, поднимают цены и приводят к необходимости открывать границы для иностранного ввоза».

Показательно так называемое «Дело „Продугля“», синдиката (75 процентов общероссийской угледобычи), связанного с французскими банками, правление которого размещалось в Париже. Для получения максимальной прибыли он применял, как и всякий монополист, жесткие средства — вплоть до искусственной приостановки производства с целью повышения цен. Об этой истории Иосиф Гиндин писал так: «В 1914 году в своих столкновениях с финансовым капиталом правительство уже чувствовало, что хотя оно и является распорядителем столь привлекательных для финансового капитала казенных денег, но уже далеко не свободным в своих действиях полновластным их хозяином. В отдельных группах буржуазии в это время заходят разговоры о власти. И вот правительство решает дать бой за свой авторитет. Эффект был неожиданный — вокруг „Продугля“ под лозунгом „мы можем обойтись без чиновника“ сплотилась вся крупная буржуазия, даже ее фракции, не особенно дружественно настроенные к иностранному капиталу»[66].

То, что этот эпизод относится к 1914 году, мало что меняет в общей картине. Так, проблема транспортной недостаточности тоже в полной мере обозначилась во время мировой войны, став одной из экономических причин Февральской революции 1917 года. Что же касается банковских кредитов сельскому хозяйству, дававшему свыше половины бюджетных доходов, проблему с ними пыталось решить и правительство. И без особого успеха.

Поэтому нахождение Шульгина среди правых было вполне объяснимо. Однако их идеологию, далеко не во всем соприкасающуюся с программой ВНС, он воспринимал настороженно. Поэтому неудивительно, что в начале 1911 года Шульгин вышел из фракции. С 1909 года он был членом Всероссийского национального клуба, товарищем председателя Русского собрания, одним из лидеров левого крыла Главного совета ВНС.

Да, он стал соратником Столыпина…

Из протокола допроса В. В. Шульгина в Управлении контрразведки Смерш 3-го Украинского фронта 15 января 1945 года:

«Осенью 1907 года я был переизбран в 3-ю Государственную Думу и примкнул к фракции „русских националистов“. От имени этой фракции я выступал на общих собраниях Государственной Думы, поддерживая т. н. „реакцию Столыпина“. В своих речах я доказывал, что мероприятия Столыпина не реакционны, а представляют собой реформаторскую деятельность большого масштаба, имевшую цель „в эволюционном порядке, без великих потрясений вывести Россию на проторенную дорогу западноевропейского устройства“»[67].

Началась пора политической стабильности, промышленного подъема и «столыпинской реакции». Премьер смог заняться реформами, чувствуя поддержку верховной и законодательной власти.

Тысячи землеустроителей в сотнях уездных землеустроительных комиссий каждый день, образно говоря, сбивали засовы с общинной крепости и выпускали земледельцев на свободу. Тех, кто хотел.

За первые 14 месяцев действия реформы Крестьянский банк скупил 7617 помещичьих имений площадью 8 миллионов 700 тысяч десятин (больше чем за предшествующую четверть века) и продавал либо сдавал по льготной цене в аренду крестьянам.

Но в повседневной стабильности таилось что-то смутное, не позволяющее глядеть в будущее с безграничным энтузиазмом.

Шульгин, к сожалению, не знал состояния дел в Центральной России, в его волынском опыте отсутствовал опыт русской деревни. Поэтому он глядел на реформу несколько со стороны, как преуспевающий юго-западный помещик, никогда не соприкасавшийся с реальной крестьянской общиной и ее практикой. Особенное значение имела социальная функция общины, так как со времен Великих реформ Александра II крестьянское население выросло почти вдвое, и вопрос перенаселения (безработицы) решался только за счет взаимопомощи, самоограничения, торможения эффективности ради сострадания ближнему.

Столыпин понимал социальную роль общины и утверждал, что ее не следует трогать там, где она жизнеспособна.

Однако государственная машина, как водится, стала настойчиво и властно работать по команде сверху, поэтому перегибы, конфликты, даже местные бунты были неизбежны.

Общинно-коммунистическая часть деревни не собиралась потворствовать стремлениям другой, меньшей ее части к обогащению за счет более слабых. Так, в своем постановлении волостной сход Рыбацкой волости Петербургского уезда подробно обосновывал неприятие реформы: «По мнению крестьян, этот закон… клонится во вред неимущих и малоимущих крестьян. Мы видим, что всякий домохозяин может выделиться из общины и получить в свою собственность землю; мы же чувствуем, что таким образом обездоливается вся молодежь и все потомство нынешнего населения. Ведь земля принадлежит всей общине в ее целом, не только теперешнему составу, но и детям, и внукам…»[68]

И таких сходов был множество. Крестьяне не хотели становиться жертвами неизвестного будущего. Их тревога была обоснованна и высказана еще до Столыпина в следующей форме: «Разрушив общину и создав майорат или минорат, придется земельные участки сделать таких размеров, при которых возможно было бы вести действительно хорошо хозяйство подворному владельцу. Благодаря этому масса народа должна быть обезземелена. Гг. Головин и Шатилов полагают, что ⅔ населения останутся без земли. Мы не сомневаемся, что хозяйство будет прекрасно идти у счастливой трети населения, но в каком положении будут две трети? Куда денутся десятки миллионов? Из них не переселишь и десятой части. Это будут кадры безземельного пролетариата. Найдут ли они себе достаточный для прожитья заработок? Никогда. Наша крупная промышленность, несмотря на заботы об ней, потребляет труд 1 млн рабочих, огромное большинство которых, даже в Московской губ., главный заработок имеют все-таки от земли. Никогда нам не создать такую промышленность, которая потребляла бы десятки миллионов рабочих просто потому, что нам некуда будет сбывать продукты, нет и не будет таких мировых рынков. Во всяком случае было бы странно думать, что требуемая промышленность может развиваться быстро. Представьте же теперь 1891 г., при бродячих, беспокойных голодных десятках миллионов. Тут действительно страшно и подумать о последствиях…»[69]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});