Фартовый. Лихие 90-е - Георгий Лавров

громко, по-хозяйски. Дверь открывает пожилой мужичок в тюбетейке и толстом ватном халате. В нос бьёт густой аромат варёного мяса.

— Хамсул Гамзатович, — мужичок сгибается в полуприседе, ждёт, когда мы войдём, и снова запирает дверь.

Ранний визит Хана его нисколько не удивляет. Мы заходим внутрь. От запаха голова кружится.

— Бешбармак нам, а потом чаю и лепешек! — отдаёт он приказ и проходит за столик у стены. — И быстрее неси!

Здесь тесно, но чисто. И пахнет мясом.

— Всё будет, Хамсул Гамзатыч, — мужичок скрывается в подсобке и почти сразу выплывает обратно.

Он несёт поднос с двумя дымящимися чашками. Ставит перед каждым из нас и исчезает. Я стараюсь смотреть на еду равнодушно, хотя ясно понимаю, что молодой организм переживает голод значительно острее, чем зрелый.

— Бери кисе, угощайся, — кивает Хан.

— Деньги менты отобрали, — говорю я. — Так что, благодарю, но нет.

— Ешь, угощаю, — отвечает он и, схватив ложку, накидывается на еду.

Он ест быстро и сосредоточенно, издавая громкие хлюпающие, чавкающие и всасывающие звуки. Я тоже беру ложку и приступаю.

В чашке налит густой бульон, в котором плавает тонкая широкая лапша, богато засыпанная мелко покрошенной бараниной. С голодухи заходит на ура. Я особо и вкуса не чувствую, черпая горячее варево.

Приканчиваем еду мы моментально. Хан отваливается назад на висящий на стене толстый и пыльный ковёр. Снова появляется хозяин заведения, на этот раз в сопровождении круглолицей девушки с чёрными косами. Она скромно смотрит вниз, не поднимая глаз. Собирает грязные тарелки и исчезает.

Мужичок расставляет пиалы и ставит заварочный чайник, из которого валит пар. Следом на столе появляется горка лепёшек, чашка с орехами и сухофруктами. А перед нами появляется нарезанное крупными ломтями варёное мясо, пучки зелени и ещё две пиалы ароматного бульона.

Хан делает глоток бульона и от удовольствия прикрывает глаза. При ближайшем рассмотрении он мне кажется лет на пять-шесть старше, чем я изначально определил его возраст.

А он силён. Я в сорок с плюсом уже тяжеловато отходил от бессонной ночи, а этот ничего, бульон хлебает и с каждым глотком будто сильнее становится.

— Почему не стал набирать при тузе и шестёрке? — Хан прерывает тишину нашей трапезы.

Хм, неожиданно. Следил, получается?

— А со мной почему не стал играть? — раскладывает на тонкой лепёшке куски мяса, зелень и сворачивает в рулет.

— Дай-ка и я себе шаурму накручу, — говорю, скорее, для себя, а не для него.

А что мне отвечать? Что с шулером играть — себя не уважать?

— Как понял, что колода краплёная? — Хан будто читает мои мысли. Сыплет вопросы, не дожидаясь ответов. — Почувствовал? Или сказал кто? Кто?

— По игре догадываться начал, ну и нащупал на паре карт…

— А чё ты раньше не приходил, если хорошо играешь?

— Да я и не знал что у тебя своя точка, — пожимаю я плечами. — Ты же к нам в казино ходишь всегда.

— Да чё ты гонишь! Все знали, а ты один не знал! Весь город знает.

Я снова пожимаю плечами.

— А чё у тебя эта сучка ментовская выпытывала?

— Да про катран твой спрашивала…

— Ты чё пургу несёшь! — зло обрубает он. — Катран мой её вообще не парит. Чё она хотела?

— Спрашивала…

Блин, да я хер знает, что ему говорить!

— Спрашивала хрень всякую. Как в катране оказался, насколько… насколько близко я тебя знаю…

— Эт ещё чё значит? — щурит он глаза.

— Ну, типа, если могу быть в курсе твоих дел.

— А ты чё сказал?

— Блин, я чё сказать то мог? Сказал, что вообще никаких отношений. Не стал говорить, что ты мне башку пробил.

— Мля, ты мне не напоминай, ты понял? А то я тебе в натуре пробью. Вас там всех за эту подставу на куски порвать надо, демоны, сука. А тебя особенно, ты понял? А Ленина твоего чугунного в жопу тебе засунуть, в натуре.

Это он про бюст, которым я его отоварил.

— Понял, не напоминаю, — киваю я.

— Ещё чё спрашивала? — нервно продолжает он. — Тебя сразу увели и чё делали там с тобой всю ночь, а? Только не вздумай мне семёрки плести, всосал?

— Так в кабинет завели и бросили. Я там несколько часов сидел на диване, массу давил. А потом пришла тётка, минут пятнадцать поговорила и всё.

— Что ещё спрашивала?

— Да одно и то же по кругу гоняла. Про работу тоже.

Он смотрит на меня так, будто рентгеном просвечивает. Долго смотрит. Не мигая. А я на него смотрю.

— Ты помнишь, что я тебе сказал? Если хоть слово, хоть буковку ей сболтнёшь, я тебя на кусочки порежу. Ты помнишь это?

Теперь не забуду, конечно…

— Да, — киваю я. — Как такое забудешь…

— Ладно, слушай сюда, — чуть наклоняется он в мою сторону. — Будешь делать, как говорю, я тебя не трону. Жить будешь нормально. А суку эту ментовскую я кончу, вот посмотришь. Скоро уже. А если узнаю, что ты ей клепал на меня, зубами загрызу, вот этими самыми!

Он открывает рот и демонстрирует мне тёмные, не слишком здоровые зубы.

— Будешь играть со мной, — понижает он голос.

— Где играть? — хмурюсь я. — У меня же работа.

— Нахер тебе это казино? Будешь реальные бабки со мной поднимать.

— Я краплёными не смогу, — мотаю я головой.

— Чё ты там прогундосил? — щерится он. — Жить захочешь — сможешь. Причём, жить, как король будешь!

— Хан, едем? — на пороге чайханы появляется Шарабан. — Мы ж сегодня с Тощим перетереть хотели. Так это, надо двигать, уже, а то он свалит и всё, считай, на неделю.

— Всё, — поднимается Хан. — Меня не ищи, я тебя сам найду, понял? Бывай, короче. И готовься. Игра большая будет. Поднимем хорошие бабки. Большой куш!

— А если не поднимем?

— А если не поднимем, — ржёт он, — значит кого-то опустим. Но не так, как ты подумал. На дно ямы опустим.

Они уходят. Я жду пару минут, когда они уедут к своему Тощему, а потом выхожу сам. Уже начало восьмого. До школы крупье, на которую меня отправила Ирина, еще два с