Мятеж - Андрей Посняков

Хоть и невеликая была усадьба у кузнеца Апраксия, да аккуратная, ладная – и забор ладный, и ворота не накосяк, и двор выметен чисто. Окромя жавшейся к ручью под навесом кузни, имелись две небольшие избенки на подклетях – одна с резным крыльцом да с наличниками, как видно, хозяйская, другая, попроще, для подмастерий. Еще был амбар, баня и коновязь с яслями для лошадиного корма.

Ворота открыли сразу, едва только завидели возможного клиента – вихрастый русоволосый парень с манерами ушлого работника автосервиса тут же и спросил:

– Не изволите ль чего, господине? Все ль подобру, поздорову?

– Да, в общем-то, в порядке, – расслабленно улыбнулся Егор. – Разве что ручник барахлит, тросик… Тьфу ты! Прихрамывает, говорю, как-то странно коняга.

– Глянем-посмотрим, – парень потер руки. – Давайте поводья, господине…

– Хотелось бы на всякий случай перековать кое-что… А то дорожка предстоит дальняя.

– Перекуем… – привязав коня, вихрастый сноровисто осмотрел подковы… – Левую переднюю – обязательно надо, да и заднюю правую хорошо б… Много ездите?

– Да бывает.

– Почаще в кузницы заглядывайте, господине. А то эдак, в пути-то, и все подковы можете потерять… Немножко пождите, сейчас я хозяину скажу. В кузницу сами пойдете?

– Сам.

– Ну, сейчас… скоро.

Апраксий-кузнец оказался человеком вполне интеллигентным – худощавым, с седоватой бородкою, вовсе не бугаем с перекатывающимися под кожею мускулами и кожаным фартуком на голое тело. Фартук, конечно, присутствовал, только – поверх серой посконной рубахи с аккуратными заплаточками на месте прожженных искрами дыр. Видать, жена у кузнеца хозяйка добрая… или дочки – вона, мал мала меньше на крыльцо высыпали, уставились на Авраамку глазищами, смеялись.

Дело свое кузнец, впрочем, знал туго – подковы поменял на раз и запросил недорого, пригласив «заезжать иногда», так сказать, для профилактики.

– Спасибо, – искренне поблагодарил князь.

Через дорогу, на той стороне ручья, что ближе к окольным крепостным стенам, ударил колокол.

Егор прислушался, поглаживая коня по холке:

– В церкви Федора Стратилата бьют. Красивая.

– Церковь-то красивая, – скривился Апраксий. – А вот поп – мздоимец. Дьячок – пьяница, о звонаре вообще помолчу – Господа гневить не буду.

– А что со звонарем-то не так? – Вожников нарочно поддержал тему.

Кузнец махнул рукой:

– Да обормотина…

– Понятно! – охотно покивал Егор. – А вот если б миряне сами выбирали себе священников – такого непотребства бы не было! Как вот у немцев, в Чехии.

– А вы что же, господин, там бывали? – вытерев руки о фартук, неподдельно ахнул Апраксий.

Князь рассмеялся:

– Бывал ли я там? Да я с самим профессором, доктором Яном Гусом лично знаком, и добрые беседы с ним имел частенько.

– С самим Гусом?! – не поверил кузнец. – Да быть такого не может!

– Удивлены? – Вожников пригладил волосы и небрежно поправил пояс – иноземной, немецкой, работы. – А зря удивляетесь. Помнится, последний раз мы с профессором Гусом дискутировали о пользе и вреде богослужения на чешском языке… и о множестве обитаемых миров тоже речь шла. Ну и о том, что нечего Церкви владеть землями, стяжательством заниматься! Прежние-то епископы нищенствовали, а эти, нынешние? «Ролексы» золотые носят, на «Мазератти» да прочих «Феррари» рассекают бесстыдно! И это я уже не говорю о гомосексуальных скандалах!

– О чем, мил человек?

– А, не вникайте. – Вожников небрежно махнул рукой, чувствуя, что задел собеседника за живое, подсадил, так сказать, на крючок. – Всем ведь ясно, что епископы-то наши богатства, власти земной алкают!

– Верно, верно говорите, господине! – Признав своего, Апраксий радостно заулыбался. – Может, вы и Никиту Злослова знаете?

– Встречались, было дело, – охотно покивал Егор. – Однако так, шапочно – лично-то хорошо не знакомы.

Кузнец благостно прищурил глаза:

– Ах, до чего ж с умным человеком поговорить приятно! Вы, господине… вы знаете что… а не откажете ли ко мне в избу зайти – испили б кваску, с жары-то…

– Кваску, говорите? А что ж, можно и кваску. Не худо!

– Ну, тогда милости прошу. Во-он то крылечко. А я посейчас догоню, руки вымою только.

Примерно через полчаса Вожников уже знал о новгородских стригольниках если и не все, то многое, особенно непосредственно касавшееся их внутренних взаимоотношений, весьма далеких от христианского терпения и миролюбия. Собственно, именно по этому вопросу – терпение и миролюбие – и разгорались страсти: часть еретиков во главе с Никитой Злословом представляла собою, говоря политическим языком, умеренное крыло, другие же, обычно собиравшиеся в корчме Одноглазого Карпа, – экстремистское. И это экстремистское крыло – местных таборитов – кто-то явно подкармливал, кузнец не знал кто, но…

– Серебришка-то них много. – Отпив квасу, Апраксий с осуждением покачал головой. – Сам-то Карп не особо своею корчмой и заботится, между нами говоря – и вообще никак, а живет не хуже других, недавно вон мельницу по-на Заборовье купил, а мельница та немало стоит.

– Может, какой доброхот боярин пожаловал?

– Таких богачей и у нас нету, а уж у Карповых – и подавно! У них все больше голь перекатная, шпыни ненадобные да шильники, что орут по корчмам – мол, отнять все да поделити!

– Деньги, говоришь, есть, а бояр нету, – поставив кружку на стол, задумчиво протянул князь. – А что у них там за народ-то?

– Я ж и сказал – шпыни!

– А нет средь них такого – не особенно молод, но и не стар, лицо приятное, белое, сутулится…

– Хм… – Кузнец почмокал губами. – Да много таких, господине.

– Прыщи у него еще на лице.

– С прыщами да рябых – тоже хватает.

– Да! – вдруг вспомнил князь. – Говорит он не по-новгородски – «исчо», «зачэм»…

Апраксий неожиданно хлопнул себя ладонями по коленям и расхохотался:

– Да! Вспомнил такого. Был, был, как раз у Карпа я его и видал как-то. Лицом бел, прыщатый… и говорит не по-нашему. Ондреем звати! Два разка я его всего-то и видел, когда в корчму к шпыням приходил, Никиту Злослова послушать.

– А кто он, этот Ондрей? Откуда?

– Того, мил человече, не ведаю. Сказал же – два раза всего и видал.

К тому времени как Вожников покинул избу гостеприимного кузнеца, Авраамка уже успел поболтать с девчонками и с молотобойцем – да все без толку, ничего нового для порученного ему дела не вызнав.

– Зато я кое-что вызнал, – влезая в седло, усмехнулся князь. – Значит, говоришь, в корчме Одноглазого Карпа приняли тебя нелюбезно?

– Не то слово, господине! Хорошо, вовремя ушел, а то б так наподдали!

Переехав по мосту на Пробойную, Егор на некоторое время замолк, думал, искоса посматривая на идущего рядом с конем подростка. Думал не так уж долго, но и не сказать чтоб мало – проехал церковь Святого Климента, поворот на Лубяницу, еще один поворот – на Ивановскую улицу, к Торгу, и лишь у Немецкого двора Вожников придержал лошадь, жестом подозвав отрока:

– На Торговую площадь иди… Поспрошай там, как все было перед тем как боярина твоего с моста скинули. Степанко там народ подзуживал… а может, кто и еще? Его-то мы спросим, но и ты поспрошай, выясни.

– Слушаю, господине.

Поклонившись, Авраамка побежал обратно, свернув у высокой каменной церкви Святого Георгия к Торгу. Вожников еще немного подумал, повернул на Ильину – к Виткову переулку, к корчме Одноглазого Карпа… Да не доехал! Подумалось вдруг – а зачем их, гадов, раньше времени настораживать? Этот подозрительный Ондрей, что возле стригольников трется, вероятно, весьма непростой тип, да и сам Карп – не подарок. С утра малец к ним забегал, с обеда вот – еще кто-то, и все с расспросами. Не слишком ли много любопытных за один день? Тут и дурак насторожится, а Одноглазый, насколько знал уже князь, далеко не дурень – мельницу прикупил, ишь ты. Интересно, на себя записал или на кого другого?

Это хорошо, что у Карпа мельница, ею-то его и прищучить, как время придет… или не ждать? Сразу наехать да спросить про Ондрея? Расскажет? Может, и расскажет, да только как проверить – правду иль нет? Мало еще информации, мало – а значит, рано трогать корчму. Подождать – что там по поводу начала мятежа выяснится: сегодня Авраамка выясняет, завтра еще людишек послать, да и спросить тысяцкого: какие-то следственные действия уж его-то люди должны были провести – пущай доложат в подробностях! Странно, что еще до сих пор не доложили.

Вернувшись к себе в бывшие амосовские хоромы, Егор собрался было с порога послать человечка к Федору Онисимовичу, тысяцкому, да опоздал – сам тысяцкий в покоях князя великого дожидался.

– А! Федор Онисимович! – Войдя в людскую, князь лично пригласил гостя в горницу. – Прошу, прошу, заходи. Что поведаешь?

– Да ничего доброго, княже, – поклонившись, вздохнул тысяцкий. – Ты просил бунтовщика Степанку привести.