Первый ученик - Полиен Яковлев

— Машиниста, — сказал Аполлон Августович. — Среди учебного года переведен в нашу гимназию, — добавил он виновато. — Каюсь, проявил слабость — принял.

— У вас история с Лиховым, с Лебедевым и его группой, и еще этот дерзкий мальчишка. Простите, господа, но…

Попечитель зашагал из угла в угол.

— Надо подтянуть, — остановился он против Аполлона Августовича, — и немного прошерстить гимназию, — закончил он свою мысль.

— Совершенно правильно изволили заметить, ваше превосходительство — поднялся батюшка. — Как ни прискорбно, а нужно признаться, что противохристианские идеи, как зараза, просачиваются в гимназию. Я всегда был сторонником того, чтобы низшее сословие обучалось в соответствующих школах, а не в гимназиях-с. Волка как не корми, ваше превосходительство, а он всегда в лес норовит.

Долго еще разговаривали на эту тему. В конце концов, попечитель обвел всех глазами и сказал:

— Вам, Афиноген Егорович, я все-таки делаю серьезное замечание за параграфы. Это некрасиво, если не сказать большего. А что касается политических настроений отдельных учеников, в частности этого рыженького сына смазчика, или, как его там… машиниста, что ли, то об этих вещах у меня с Аполлоном Августовичем будет особая беседа. Вас же всех, господа, прошу быть построже ко всем, даже малейшим, проявлениям вольнодумства. Всякие так называемые идеи вырывать с корнем! Никаких поблажек таким вещам. Воспитать молодых людей скромных, тихих, умеющих беспрекословно подчиняться начальству, уважающих авторитет власти, церковь, а главное — государя и его законы, — вот задача гимназии. Много рассуждающих, протестующих и тому подобных нам не надо. Таким молодым людям, если они не желают исправиться, нечего делать в гимназии. Ведь вы только подумайте, господа, выходит к кафедре этакий рыжий прыщ, смотрит на вас без тени какого-либо смущения и, изволите ли видеть, устраивает вам демонстрации и… что еще особенно опасно, пользуется моральной поддержкой почти большинства в классе. Вот этот рыженький, и еще я заметил на последней парте… Как его… Забыл фамилию…

— Самохин, — подсказал Аполлон Августович.

— Да, да, Самохин. Еще вот этот Самохин и ему подобные. Ведь они, понимаете ли, воздействуют на класс, а такие хорошие ученики, как…

— Амосов, — подсказал Швабра.

— Как Амосов, — продолжал попечитель, — они, не имея вашей достаточной поддержки, пасуют перед большинством. Все это надо учесть.

— Я Амосова очень поддерживаю, — сказал Швабра.

— Даже чересчур, — заметил Элефантус и так кашлянул, что из пепельницы выскочили окурки и неряшливо разлеглись на зеленом сукне…

Швабра хотел что-то возразить Элефантусу, но тут поднялся молчавший до сих пор математик Адриан Адрианович. Сегодня он был трезв, но от него все же сильно попахивало водкой. Зажав по привычке в кулак бороду, Адриан Адрианович сделал шаг вперед.

— Извиняюсь, — сказал он, — но мне кажется, что и отец Афанасий, и вы, ваше превосходительство, чересчур прямолинейны и недостаточно, э… как бы сказать… Впрочем, разрешите мне говорить просто. Я позволю себе спросить: школа, гимназия — это что?

— То есть? — подняв брови, в свою очередь, спросил попечитель. — Вы о чем?

— Я о детях. Дети — это дети, а не солдаты, а гимназия — не казарма. Если среди детей наблюдаются известного рода волнения, то причиною их мы сами. Мы слишком строги к ним, мы…

— Я извиняюсь, — сухо перебил директор, — но мне кажется, не место и не время начинать здесь подобные дискуссии.

— Нет, нет, почему же, — остановил директора попечитель. — Наоборот, мне весьма любопытно выслушать мнение уважаемого Адриана Адриановича. — Попечитель многозначительно посмотрел на директора и продолжал: — Весьма любопытно. Я слушаю. Продолжайте.

Адриан Адрианович заметил взгляд, брошенный попечителем директору, и нахмурился. Подумав, он сказал колко:

— Впрочем, о моих взглядах вас, кажется, уже достаточно уведомил Аполлон Августович.

Директор понял, на что намекает математик, но, обласканный взглядом попечителя, даже не смутился, а только молча улыбнулся и провел пальцем у себя за туго накрахмаленным воротником.

— У нас, — продолжал математик, и голос его вдруг стал сух и резок, — есть талантливейшие дети, которые… Да вот возьмите хотя бы Самохина. Кто такой Самохин? Во что превратился Самохин? В шута горохового. Вот именно, он ведет себя, как шут, а ведь…

Адриан Адрианович заволновался и налил себе стакан воды. Сделав глоток и облив свою пышную бороду, он обтер ее тыльной стороной руки и продолжал:

— А я уверяю вас, что Самохин талантливейший, способнейший мальчик — он замечательный математик и к тому же поэт. А мы… А мы что сделали из него? Шута и… в этом больше всего постарался уважаемый Афиноген Егорович.

— Что? — вскочил Швабра.

— Да, именно вы, Афиноген Егорович, сделали из Самохина вот этакого отпетого человека. Вы ему за весь год ни одного теплого слова не сказали, вы… Э, да что говорить! — махнул рукой Адриан Адрианович и отошел к окну.

— Кхе! — кашлянул Элефантус и полез в карман за папиросой, поглядывая то на Швабру, то на попечителя. Но вдруг наступила тишина: все заметили, что попечитель нервно передернул плечами и, сняв очки, стал быстро-быстро протирать их платком, не сводя глаз со стоявшего к нему спиной математика. Руки у попечителя заметно дрожали и на шее явственно выступили розовые пятна.

— Однако, — сказал он медленно, — однако…

Адриан Адрианович повернулся к нему лицом.

— Впрочем, — попечитель старался быть спокойным, — впрочем, — сказал он, — действительно, не время и не место начинать здесь дискуссии. Аполлон Августович прав. Я мог бы, конечно, резко возражать, но… Мы к этому еще вернемся. Господа, — обратился попечитель ко всем присутствующим, — прошу занять места. Будем продолжать заседание. Э… Я только считаю необходимым поставить в известность уважаемого Адриана Адриановича, что… Я прошу вас, Адриан Адрианович, после заседания остаться здесь на минутку. У меня с вами будет отдельный разговор и, так сказать, разговор между нами.

— Чего там — между нами, — грубо ответил Адриан Адрианович, — можно и при всех.

— Адриан Адрианович, — повысил голос директор, но попечитель вдруг перебил его.

— Вы слишком дерзки, милостивый государь! — вдруг взвизгнул он. — Что это за тон? Прошу вас вести себя корректней. И… если угодно, я могу и при всех. Потрудитесь подать прошение об отставке. Нам не нужны учителя, от которых вечно пахнет водкой. Впрочем, это бы еще полбеды, но нам, главное, не нужны учителя, которые являются как бы единомышленниками разных там Самохиных, Токаревых, Лиховых и прочих. Да-с! Вы меня вынудили на резкое, но откровенное заявление.

Математик подошел к столу. Батюшка осторожно отодвинулся от него. Элефантус расстегнул еще одну пуговицу на жилетке. Швабра бесшумно налил стакан воды и молча поставил его перед попечителем. Попечитель резко отодвинул стакан и сказал:

— Прошение потрудитесь подать сегодня же.

— Подам, когда сочту нужным, — еле сдерживая гнев, сказал математик, — а что касается моих слов, то… А если я… Ну, что ж, я могу преподавать и в другой гимназии. Ну что ж… Как вам угодно. Я, кстати, давно собирался уйти в другую гимназию.

— Боюсь, что мы вам не разрешим вообще преподавать в гимназиях, — сухо ответил попечитель.

— Ах, вот как?

— Да-с.

— Эх, Адриан Адрианович, — начал было примирительно батюшка, но математик вдруг резко повернулся и решительно пошел к дверям.

— Адриан Адрианович, — остановил его директор и вопросительно посмотрел на попечителя, — прошу вас занять место, совет не закончен.

— Для меня, кажется, закончен, — глухо ответил математик и решительно вышел из учительской. Попочка, сидевший в конце стола, вскочил и посмотрел на директора, молча спрашивая: «Вернуть?»

Поймав взгляд Попочки, попечитель сделал ему короткий жест рукой, как бы приглашая успокоиться и сесть на место. Попочка на цыпочках подошел к своему стулу.

— Господи, господи, — вздохнул батюшка. — Гордыня — наш враг. Вот и Леонида Петровича перевели в другую гимназию, а он и там за свое. Ну, что хорошего? Ну и сидит он теперь в тюрьме. Разве это прилично?

Швабра поправил на себе галстук и осторожно поднял глаза на попечителя…

А на другой день в классе пошли разговоры. Теперь всем было ясно, что Амосову оказывается особое покровительство, что Мухомор в опале, а Самоха вообще отпетый. Об увольнении Адриана Адриановича пока еще не знали.

Амосовская же группа — Бух, Нифонтов и другие — еще больше сплотилась.

Бух, так тот просто сказал Нифонтову:

— Идти против Амосова — это, значит, идти против Афиногена Егоровича. А я не дурак, чтобы подставлять свою голову.