Короли рая - Нелл Ричард

«Оно пропускает холод, – заявил он однажды, – это непрактично». Но Дала настояла на своем, пообещав, что зимой они будут заделывать его доской и мехами, и в конце концов Миша прорезал отверстие. Разумеется, он бы ни за что не признался в этом теперь, но она знала: ему нравится теплое восточное солнце по утрам, когда они завтракают вместе. Он любит наблюдать за ее работой снаружи, на свежем воздухе, прежде чем войти в дом. Он даже передвинул ближе стол.

Дала уставилась на слегка затупившееся лезвие ножа и задумалась, с чего начать разделку туши. Посмотрела на круглый заляпанный стол, которым они пользовались сотню раз, и вздохнула, уже ощущая усталость и квелость. Ладно, я никогда не разделывала оленя, но что в этом такого сложного?

Миша прошлепал по грязи и крови, сгорбил свое высокое тело, чтобы пройти в полусгнившую дверь, затем бросил кровавые останки добычи на стол.

– Мы будем стеречь дом, – сказал он, затем покрутил шеей и хрустнул плечами, разминаясь, и почесался от блох. Дале хотелось подойти к нему. Размять его усталые мышцы и обхватить его руками. Но, как всегда, она сдержалась.

– Стеречь дом? От чего? – Она воззрилась на убитого оленя. Половина его туловища отсутствовала; задняя часть была cрезана почти ровно, будто бы очень острым ножом; белый выступ позвоночника торчал наружу, искусно обойденный стороной. – Ты что… отнял это у кого-то? – Само собой, она знала ответ и пожалела, что спросила. Это лишь напомнит Мише о том, что он сделал. О том, что ему придется сделать снова.

В мире, где его семья могла бы жить за счет земли, Миша был бы тихим добряком, но северные вожди, как это часто случалось, развязали войну из-за зерна, и Аском голодал. Миша воровал и грабил, чтобы прокормить своих братьев и Далу. Он сражался, чтобы защитить их землю и дом. Если приходилось, он убивал. Но в ее глазах это делало его сильным, храбрым и достойным уважения. Но не делало его чудовищем.

Без Миши и его братьев она была бы давно мертва – съедена птицами и дикими псами в чужом травянистом поле за много миль от своего дома. Отец Далы связал ее по рукам и ногам и долго катил в повозке вместе с малютками-братьями, а затем оставил их, как брошенных собак. Она умоляла и рыдала, но отец молчал. Он не заплакал, не извинился, не прикоснулся к ним и не произнес никаких прощальных слов.

Время было неурожайное, поэтому, чтоб не видеть, как его семью настигает голодная смерть, он решил убить половину собственных детей (меньших детей, с горечью подумала она) и сделал это без капли милосердия.

Теперь она крепко сжала свой самый большой нож и попыталась сосредоточиться на деле, вместо этого чувствуя растущую тревогу за безопасность Миши. Ее малютки-братья погибли в том бескрайнем поле, но Миша спас ее. Он никогда ни о чем не просил, никогда не спрашивал, что она сделала или почему ее бросили там. Он разглядел уродливый нарост на ее щеке – знак того, что девочки коснулся Носс, – затем посмотрел ей в глаза. «Можешь жить с моей семьей, – сказал он, уже развязывая ее, – но ты не обязана».

Тогда она полюбила его – и любит до сих пор. Если ее проклятое богом тело когда-нибудь начнет кровоточить, она тотчас Изберет его, Мишу, затащит в постель и покажет ему всю свою любовь. Тринадцать окаянных, ужасных зим, а она всё не течет, подумала Дала. Есть уже крохотные клочки волос, и маленькие груди, и округлости от жира, но никакой крови.

А закон был ясен: пока у нее не пойдет кровь, ей не дозволено Избирать Гальдрийских слуг. Мужчины часто игнорировали законы пророка во время голода, но Дале было известно: женщинам не следует. Женщинам нельзя. Именно женщины обязаны давать мужчинам надежду и веру и защищать их от проклятия Носса; давать им что-то, к чему стоит вернуться, когда все безумие закончится, – какую-то причину, чтобы отложить мечи.

Когда придет время, она возьмет и братьев Миши, чтобы защитить их всех от ревности и насилия в последующие годы. Она хотела только его, но со временем подарит им всем детей и тепло и наполнит их дом любовью. Она молилась, чтобы Миша знал, что все это ради него.

А пока она прогнала беспокойство и принялась свежевать. Каждая часть животного зачем-нибудь да пригодится, и Дала старалась, как могла, сохраняя куски туши в целости. Шкура и мех пойдут на одежду и одеяла, рога и копыта – на орудия. У нее имелось достаточно соли, чтобы завялить большую часть мяса, но полуголодные мальчишки наверняка съедят много в ближайшие два дня, и, возможно, ей не стоит заморачиваться.

Она трудилась долгие часы, на шее мелким бисером выступил пот. Было бы проще подвесить тушу, а не ворочать ее руками, но такой роскоши у Далы не было. При мысли о том, как свежие картофелины и морковки смешаются с мясом, у нее потекли слюнки прямо за работой, а сердце воспарило при образе семейного пира с ее мальчиками.

– Кажись, безопасно, – сказал Миша, наконец опять возникнув на пороге и с виду еле держась на ногах.

– Сядь, сядь, – она подтолкнула бедром его кресло, стараясь не заляпать все кровью.

Он плюхнулся, и его веки опустились.

– Это был изгой, у него мы и взяли добычу. Обезображенный, как утверждает Шона. Я не увидел почти ничего, кроме его глаз, каких-то странных. Мы нашли его костер.

Вы его убили?

Она не спросила и при слове «обезображенный» покраснела, но знала, что Мише и не придет на ум ее уродство.

– Интересно, что он здесь делает. – Она не отводила глаз и лица от своей работы, затем подбросила в очаг пару поленьев из внутренней кучи дров.

– Шона стукнул его по башке. Сказал, что бил точно и сильно, и я слышал звук удара. Нас поразило, что парень даже не упал.

Дала молча отделила от кости и срезала слой жира. На самом деле ей не хотелось знать подробности. Если она примется размышлять о горемыках мира сего слишком долго, то проревет всю ночь и станет бесполезной… но богиня однажды спасла ее. Даровала ей новую жизнь здесь, вместе с мальчиками, которых ей однажды удастся превратить в хороших мужчин, и где всегда есть место надежде.

Она оторвалась от работы и встретилась взглядом с Мишей.

– Давай помолимся, чтобы он выжил и нашел свой путь в другом месте.

Миша уставился на нее, но смягчился, согласно кивнув.

К тому времени, как все они сели за стол, Дала не удивилась бы, увидев свет солнца в окне.

– Готово? – Младший сжимал свою ложку в грязной руке, его красные глаза были прикованы к котелку с тушеным мясом над огнем.

– Почти. – Дала улыбнулась.

Обычно с наступлением ночи они сворачивались клубком у очага, но мальчики были слишком возбуждены и голодны, чтобы спать.

Они колотили по своим стульям и пихали друг друга в плечи. Даже Миша ухмылялся или корчил рожи в тусклом свете, а старшие близнецы понарошку боролись и под возгласы ободрения младших зрителей излагали свое приключение, размахивая руками и хвастаясь, как взрослые мужи в общем зале.

– Лучше поспеши, Дала, а не то Шона огреет тебя своей палкой.

Миша подмигнул, и все мальчики засмеялись; некоторые похлопали брата по спине или плечам, с гордостью в голосах и блеском в глазах.

Прости их, Богиня, подумала Дала. Им больше нечем гордиться, но они люди незлые. Однажды они будут чувствовать гордость за своих прекрасных детей и здоровые урожаи и оставят все мысли о жестокости позади. Она помешала и потыкала твердые картофелины в подсоленном вареве.

– Весьма неплохо, – сказала она, больше самой себе, и водрузила тяжелую миску на кожаный коврик в центре стола.

– Сперва мы возблагодарим. – Она смотрела неодобрительно на любого мальчика, посмевшего выказать протест. Миша опустил голову и выпрямился, и остальные повторили за ним. Дала закрыла глаза. – Благодарим тебя, Матерь, за нашу семью. Благодарим тебя за эту теплую погоду, наш дом и огород, за странника в ночи и за его еду, которую мы собираемся съесть. Мы просим тебя его уберечь. – В какой-то другой день она могла бы продолжить, но сейчас знала: лучше всего говорить кратко. – Хвала имени ее.