Империя Страсти (ЛП) - Кент Рина

Аромат ванили окутывает меня, как только я надеваю их, и я выхожу из ванной, не потрудившись высушить волосы.

Марта стоит там, сцепив руки друг над другом.

— Это… одежда Гвен?

— Да. Уверена, она не будет против.

Мое сердце сжимается, и, хотя мне приходится натягивать платье, чтобы оно прикрывало больше, чем мой зад, я не думаю снимать его.

Это может показаться жутким, но я хочу чувствовать ее запах рядом, даже если это будет вот так.

Внезапно, мне так сильно ее не хватает.

А может, это вовсе не внезапно. Даже когда я думала, что она умерла, я все равно скучала по ней всеми фибрами своего существа.

В кошмаре, который приснился мне недавно, мой отец шел убивать меня, и все, о чем я могла думать, это то, что я снова бросила ее.

То есть, да, сейчас она старше, замужем и, возможно, не нуждается в матери, но она нужна мне.

И всегда была нужна.

Память о ней — это то, что поддерживало меня на протяжении десятилетий. С тех пор, как я сбежала из дома и проложила свой собственный путь, как катящийся камень.

— Хотите посмотреть ее комнату? — спрашивает Марта.

— Вы имеете в виду комнату Гвен?

— Да. Она забрала почти все, что считает ценным, но здесь остались несколько ее вещей, если вы хотите осмотреться.

— С удовольствием.

Хотя мне не хотелось бы, чтобы Кингсли уволил женщину за это, я бы не упустила шанс совершить экскурсию по месту, которое моя дочь называла домом.

Марта произносит речь, достойную магната недвижимости, пока она сначала показывает мне все вокруг. Она проходит мимо комнаты и кабинета Кингсли. Даже не потрудившись открыть их двери.

Затем показывает на комнату Гвен.

— Вы можете оставаться здесь столько, сколько захотите. Мне нужно приготовить ужин.

Я благодарю ее, и она кивает, продолжая заниматься своими делами.

Мои жадные глаза рассматривают убранство комнаты в стиле принцессы. Кружевное покрывало на кровати, муслиновая занавеска вокруг. Обои с ванильными орхидеями — ничего удивительного.

На самом деле, вся ее комната в ванильной тематике, от ковра до дверей гардеробной, даже письменный стол и разноцветные ручки.

Она определенно более девчачья, чем я когда-либо была. Не уверена, с кого она берет пример. Точно не с меня или ее отца.

Возможно, с Кэролайн. Она напитала меня своей дурацкой пушистой энергией еще до того, как я узнала, что беременна.

Я сажусь на кровать, провожу рукой по покрывалу, потом замечаю фотографию в рамке на ее прикроватной тумбочке.

Судя по одежде и шляпе, она была сделана в день ее школьного выпускного.

Кингсли держит ее за талию в воздухе, будто она летит, а Гвен безудержно смеется.

Они смотрят друг на друга с такой любовью, что это разрезает меня на части. К тому моменту я уже познакомилась с ней и классифицировала ее как дочь этого мудака.

Мне и в голову не приходило, что она и моя дочь тоже, и что я упустила момент ее жизни, который уже никогда не вернуть.

Я провожу пальцами по ее лицу, чувствуя, как горькие эмоции собираются в моих глазах.

Случайно я касаюсь лица Кингсли, и это меня пугает. Не сам контакт, не то, насколько он незаконно привлекателен, а то, что сейчас я не могу его ненавидеть.

Если бы не он, Гвен не выросла бы в прекрасную молодую леди, которой она является. Нужно быть каменным человеком, чтобы растить ребенка в одиночку с семнадцати лет.

Ты не должна боготворить того, кого ненавидишь, сучка. Я слышу голос Кэролайн в своей голове и кладу рамку на место.

Не могу удержаться и открываю ящик. В нем лежат сонные бутоны, целая коллекция, еще больше вещей ванильного цвета и альбом.

Волнение охватывает меня, когда я достаю его. С того момента, как я открываю альбом, я словно переношусь в прошлое.

Он заполнен фотографиями малышки Гвен, ее дней рождения, ее первого зубика. Ее первые шаги. Первый день в школе. Все они задокументированы заметками сверху, написанными удивительно аккуратным почерком Кингсли.

Он почти на всех снимках, либо несет ее на руках, либо подбадривает ее, либо смеется вместе с ней в камеру. И тут меня осеняет, что он всегда беззаботен, только когда рядом его дочь. Как будто она единственный человек, которому позволено находиться в его стенах.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Черт, я даже не знала о существовании этой его стороны, пока не увидела, как он громко смеялся, когда она принесла обед в его кабинет несколько лет назад.

Помню, что была поражена видом, его смехом, его радостью и тем, что это редкое явление соперничало с затмением.

Через альбом я ясно вижу, что у него есть версия, которую он показывает всему миру, и версия, предназначенная исключительно для нее.

И я не знаю, почему горькие эмоции продолжают нарастать во мне. Возможно, потому что я пропустила самые важные моменты жизни Гвен, в то время как он был рядом во время всех этих событий.

Я продолжаю листать, перебирая фазы ее жизни, словно это кино.

Даже Нейт присутствует на некоторых фотографиях, в основном на днях рождения, с торжественным лицом, как всегда.

Зеленоглазый монстр поднимает голову внутри меня, и я не могу прогнать боль, даже если бы захотела.

Но я просматриваю весь альбом. Дважды. На третий раз я замечаю, что останавливаюсь на некоторых снимках.

Например, пятнадцатый день рождения Гвен. Она улыбается, но улыбка кажется более принужденной, чем во время правительственных войн. Ее глаза кажутся немного опухшими, а выражение лица механическим.

Я плакала в свои дни рождения, потому что они напоминали мне о моей матери, которая бросила меня в них.

Ее слова, сказанные в тот день, когда она впервые узнала, что я ее мать, что, по совпадению, произошло в тот же день, когда узнала и я, снова нахлынули на меня.

— Мне так жаль, детка, — шепчу я ее фотографии.

— Разве ты не должна больше сожалеть о том, что нарушила чью-то личную жизнь?

Я вскидываю голову и вскрикиваю от боли в плече. Затем вытираю влагу, собравшуюся в глазах, потому что проявление даже намека на слабость в присутствии хищника верный способ заставить его напасть. Безжалостно.

А Кингсли самый страшный хищник из всех, с кем я сталкивалась. Наравне с моим отцом.

Тот факт, что он заботился обо мне, меня не обманывает. Это может быть просто притворство, чтобы потом причинить мне боль.

Он стоит, одетый в свой обычный черный костюм, который не должен ему так хорошо идти.

Кингсли всегда был физическим совершенством, и дело не только в его лице, пронзительных глазах или отточенном теле.

А в харизме, которая приходит вместе с ним. Молчание, которое таит в себе бури, такие же глубокие, как цвет его глаз.

Несколько порезов украшают тыльные стороны его рук, и мое любопытство берет верх. Я знаю, что он дерется с Нейтом в качестве хобби, но он пока отсутствует, так откуда они у него?

Разве они не бинтуют руки перед боем? Кроме того, я уверена, что это не тот же костюм, что был на нем сегодня утром. Он все еще черный, но покрой другой. Не то чтобы я зацикливалась на его одежде или что-то в этом роде.

Я все еще не могу избавиться от ноющего чувства, задаваясь вопросом, где он мог быть, что ему пришлось сменить костюм.

Он непринужденно прислонился к раме, скрестив ноги на лодыжках, будто был там какое-то время, наблюдая, выжидая время, как делают все хищники.

К счастью для него, я не хищник.

— Я не нарушала ничью личную жизнь. — я удивляюсь своему холодному тону, когда спокойно кладу альбом обратно в ящик. — Ты добровольно привел меня в свой дом и забыл вывесить правила о свободе передвижения там, где я могу их видеть.

— Тебе должно быть стало лучше, если твой язык вернулся к своему любимому хобби болтать без умолку.

На самом деле, мой язык болит и болит как мать, но это не значит, что я паду без боя.

Я встаю, с усилием удерживая голову.

— Извини, что разрушила твои извращенные фантазии о том, чтобы увидеть меня на коленях. В следующий раз повезет больше.