Украсть Ленина - Алекс Тарн

— Веник! — позвал его от двери вовочкин голос. — Кончай дрыхнуть, спускайся, мы уже в России!

— Да-да, батенька, в Ауссии! — фальцетом подтвердил коротышка. — Все-таки в плобиованном вагоне надежней всего!

Веня спрыгнул вниз. Пока он спал, Вовочка изрядно поработал граблями и лопатой: пол вагона был относительно чист, аккуратная куча навоза высилась возле пока еще закрытых дверей. Вовочка и коротышка сидели рядом на перевернутых ведрах.

— Вот, смотри, — Вовочка кивнул на кучу. — Готовы сдать ценное удобрение на благо полей нашей Родины.

— Ага, — ядовито заметил Веня. — Вечно вам всякого дерьма нашлют в пломбированных вагонах. А вы и рады: «гео мания нам поможет!»

— Гео мания? — коротышка презрительно фыркнул. — Чуйки. Деянь неузкая!

— Что я слышу? — изумился Веня. — Какая крутая смена генеральной линии партии! И все в течение одних только суток! Вы поистине великий тактик, дитятко!

— Да-с, батенька, — парировал коротышка. — Тактика — это все! Никогда не был начетчиком и аабом идеологии.

— Араб идеологии… — хмыкнул Веня. — Любопытно, любопытно…

— Ты неправильно переводишь! — возмутился Вовочка. — Владимир Ильич сказал: «никогда не был рабом идеологии»!

— Ничего, ничего, товаищ Вознесенский, — остановил его коротышка. — Жидки-толмачи тем и замечательны, что иногда выдают весьма любопытные идеи. Весьма!

Снаружи послушался звук шагов, затем загремел засов, дверь поползла в сторону, и в образовавшуюся щель просунулась косматая голова Фиксы.

— Живы? — поинтересовался он. — Ну и молодца. Сейчас погонят без остановок до Острова. Как реку проедем, так можно говно сбрасывать. Своя земля… Расея…

По составу прошла дрожь, поезд тронулся, и Фикса спрыгнул с подножки, торопясь вернуться в свой вагон.

— Вовик, — сказал Веня. — Ты еще долго тут сидеть собираешься?

Вовочка пожал плечами.

— А чем тебе тут плохо? До Питера доедем, а там спрячемся.

— Я прятаться не собираюсь, — твердо сказал Веня. — Мне домой надо. Дальше играйте без меня.

— Да? Что ты говоришь? — иронически протянул Вовочка. — А не подскажет ли господин Котлер, как у него дело обстоит с документами? Паспорт, билет? Может, все это у господина в кармане? Тогда-то, конечно, проблем нету. Тогда-то, пускай господин едет, куда ему надо, а мы, дураки сиволапые, здеся останемся, наши игры играть…

Веня опустил голову. Его документы и багаж остались в Вадиковом дворце, в Лисьем Носу.

— То-то же… — ухмыльнулся Вовочка. — Хочешь уходить — уходи, силой никто тебя не держит. Только зачем? Куда ты такой, беспаспортный и вонючий, пойдешь? В ментовку, на нары? Кончай дурить, Веник. У тебя до рейса еще больше недели, время есть. Доберемся до безопасного места, осмотримся, а потом и документы твои вытащим. Обещаю.

— И где же это безопасное место?

Вовочка снова пожал плечами.

— Ну, не знаю…

Поезд набрал ход, станция кончилась, за открытой дверью вагона замелькала свежая весенняя зелень придорожных рощиц.

— Йазлив! — вдруг выпалил коротышка. — Чудное место. Заляжем в шалаше. Как косцы.

— А что? — поддержал его Вовочка. — Разлив — место надежное, проверенное. Поезду нашему по пути и от Лисьего Носа близко.

— Да вы сдурели… — сказал Веня с досадой. — Ну какие косцы в апреле?

— Косцы-то, может, и никакие, а вот за туристов с палаткой всегда можно сойти. — возразил Вовочка. — Или за бомжей. Да и кто мы сейчас есть, как не бомжи? Ты посмотри на себя: грязный, оборванный, весь в дерьме, вонь несусветная. Ну куда тебе деться, кроме как в шалаш? В общем, вариант с Разливом хороший, не хуже других. А в чем-то даже и лучше.

— В чем это?

Вовочка поднял на него глаза, и Веня снова увидел в них давешний лихорадочный блеск.

— Тебе не понять, — сказал он тихо, но с расстановкой. — Ты не веришь.

— Во что?

— В символику. В эту символику. Неужели ты не обратил внимание, как все складывается? Сначала воскрешение, потом спасение, потом возвращение в Россию в пломбированном вагоне, теперь — Разлив. Все, как тогда.

— Ты что, сдурел? — закричал Веня. — Какое воскрешение? Какой Разлив? Очнись, Вова!

— Я ж говорю, не веришь, — все так же тихо отвечал Вовочка. — Ну и не мешай, коли не веришь.

— Вы не веите, батенька, а я вею! — подхватил коротышка, вскакивая и берясь за лопату. — А что, господа, уже можно навоз кидать? Мне что-то паазмяться захотелось.

— Поразмяться хочет… — пояснил Веня. — Дерьмо покидать, вспомнить навыки партийного публициста.

Коротышка принялся ловко орудовать лопатой. Полновесные совки навоза вылетали в дверной проем и исчезали, словно растворяясь в дрожащем прохладном воздухе. Куча таяла прямо на глазах. Впереди показалась река, поезд прогрохотал по мосту, мелькнула будка обходчика, снова потянулись луга и перелески.

— Никак, река Великая, — предположил Вовочка. — Или приток какой…

Куча закончилась. Коротышка отставил лопату.

— Великое дело гимнастика, — сказал он, отдуваясь. — А еще я, батенька, гаадкий люблю.

— Городки он любит, — мрачно перевел Веня. — Что такое?

Последнее относилось к поезду, который вдруг начал тормозить и остановился, протестующе визжа колесами.

— Не знаю… — Вовочка высунулся из вагона. — Говорили, до Острова без остановок… Семафор, наверное. О! Глянь-ка, бежит кто-то.

Кто-то и в самом деле бежал вдоль состава со стороны тепловоза, смешно размахивая руками, словно грозя кому-то. Навстречу ему соскочил из своего вагона Фикса. Они поговорили минуту-другую, причем тепловозный отчаянно жестикулировал, а Фикса только мотал головой и пожимал плечами. Наконец, человек в последний раз махнул рукой и побежал назад. Фикса постоял, глядя ему вслед, длинно сплюнул и пошел в противоположном направлении, к вагону своих пассажиров.

— Ну что, чудики, доигрались? — сказал он, подойдя. — Я вам когда говорил навоз сбрасывать? После реки. Не до, а после.

— А что случилось?

— Что, что… — передразнил Фикса. — Кто-то из вас полную лопату говна обходчику в открытое окошко закинул. Прямо в тарелку. Он, понимаешь ли, как раз решил щец навернуть… В общем, на этот раз я вас отмазал. За две бутылки. Больше не балуйте.

Поезд тронулся, Фикса побежал к себе, а Веня, держась за живот, сполз на пол. Скопившееся внутри напряжение рвалось из него в виде приступа гомерического хохота, до слез, до колик, до боли в груди.

— Вот, Владимир Ильич, — выдавил он из себя минут через пять, когда снова обрел дар речи. — Вам, блин, гимнастика, а русскому народу — говно в щах.

8

Родители директора музейного комплекса «Шалаш» госпожи Екатерины Степаненко появились на свет в исторически-оптимистические тридцатые годы. Исторически-оптимистическими годы назывались по разным причинам. Для одних оптимизм окончательно стал историей именно в этот период. Другие понимали, что вляпались в историю, но, за неимением иного выхода, вынуждены были смотреть на ситуацию с оптимизмом. Наконец, третьи просто родились хроническими оптимистами или имели какую-либо другую проблему с головой, а потому не питали к истории вовсе никакого интереса. Оба деда и обе бабки госпожи Степаненко относились именно к последней категории. Поэтому будущий Катин папа получил характерное имя Вилор, а будущая мама — Даздраперма.

Первое означало «Владимир Ильич Ленин — Организатор Революции», второе: «Да Здравствует Первое Мая!» Папу во дворе звали «Вилы», маме приходилось намного хуже.

Кто-то из нас рождается инвалидом, кого-то делают таковым идиоты родители, кого-то — идиотка судьба. Плохие новости при этом заключаются в следующем: инвалидами становятся так или иначе все, что, конечно же, очень и очень горько. Но есть и хорошие новости, которые, по странному стечению обстоятельств, формулируются точно так же: инвалидами становятся все, а значит, и горевать не о чем. Более того, разнообразие человеческих инвалидностей отнюдь не так богато, как кажется на первый взгляд, а потому всегда можно без особого труда отыскать в пестрой толпе инвалидов кого-то подобного себе.

Карлица имеет все шансы найти своего карлика, глухонемой отыщет глухонемую, безногая отхватит себе безрукого, футболист повстречает манекенщицу. Люди идентифицируются по группам инвалидности; еще и поэтому так важно как можно раньше определить для себя свою собственную, кровную группу. Юный Вилор почувствовал «групповую» тягу к юной Даздраперме немедленно после того, как ему объяснили, почему эту красивую, хотя и несколько угрюмую девочку именуют за глаза, а то и прямо в лицо «спермой» или «задрыпой». Они были инвалидами одного сорта, а потому и подходили друг другу лучше других.

Своих детей Вилор и Даздраперма назвали подчеркнуто просто: Иваном, Петром и Екатериной. Более того, внимательный наблюдатель мог бы усмотреть в выбранных именах откровенно контрреволюционную роялистскую подоплеку. Мог бы… но, к счастью, ко времени рождения тезок великих русских царей, внимание внимательных наблюдателей уже пребывало в стадии прогрессирующего склерозного рассеяния, которое и привело в итоге к серии инсультов — сначала высшего руководящего звена, а затем и всего государства в целом. Что лишний раз наглядно продемонстрировало известную истину: нет мелочей в деле строительства самого справедливого общества. Нет! Там пропустишь Ивана, тут Петра… глядишь: фьють… всей системе кирдык, поминай как звали.