Англия Тюдоров. Полная история эпохи от Генриха VII до Елизаветы I - Джон Гай

королем до такой степени, что поэт Джон Скелтон съязвил:

Почему вы не состоите при дворе?

При каком дворе?

У короля?

Или в Хэмптон-Корте?[148][149]

Хэмптон-Корт тогда был роскошным дворцом Уолси на Темзе.

Концепция Уолси относительно централизации властных полномочий была важным шагом к формированию национальной идентичности при Тюдорах, однако сам министр был и хорош, и плох. Хотя недавние исследования поставили под сомнение обоснованность большинства нападок Скелтона[150], едва ли можно отрицать, что принадлежащие Уолси дома, капеллы, коллекции произведений искусства и проект надгробия, а также образ жизни и размер его двора говорили о сознательном стремлении конкурировать с Генрихом. Иностранные посланники практически постоянно описывали Уолси как «второго короля», и не только тогда, когда он вел дипломатическую игру в качестве заместителя Генриха за рубежом. Утверждали, что, если бы он действовал единственно как верный слуга короля, то, подобно Томасу Кромвелю и Уильяму Сесилу, не нуждался бы в таком бросающемся в глаза богатстве и помпезности. Следует сказать, что недовольство Скелтона, Джона Палсгрейва и авторов обвинений, высказанных в палате лордов в декабре 1529 года, по поводу надменности и плохого управления Уолси представляли собой часть жестокой кампании с целью опозорить его после отставки с поста лорд-канцлера. Обычно им придается чрезмерно большое значение и внимание. Уолси имел нескольких влиятельных врагов, замышлявших его убить, когда он лишится расположения короля. Впрочем, в некоторых обвинениях, пусть и абсурдно преувеличенных, присутствовала доля правды. Уолси было присуще присваивать власть в Тайном совете, лишая короля советников-придворных. В 1522–1525 годах его фискализм начал приводить к обратным результатам, выставляя тюдоровское правительство как самое претенциозное и наименее эффективное. В парламенте 1523 года он вел себя высокомерно и не добился результатов. Англо-французский мир 1525 года был политической ошибкой (против него выступали влиятельные аристократы). И наконец, Уолси часто отказывался передавать или поручать доводить до конца дела, которые он уже начал сам, таким образом нарушая работу административного аппарата.

После нескольких веков поношения репутация Уолси переживает процесс реабилитации, однако необходимо сохранять чувство меры. Если в Звездной палате он работал творчески и, при незначительных недостатках, созидательно, то в парламенте проявлял спесивость и безразличие. Его фискальная политика потеряла связь с действительностью, он превратил управление внутри страны по большей части в серии кавалерийских наскоков. Он редко завершал то, что начал; работал бессистемно, побуждаемый интуицией на политическую выгоду, а не постоянной заботой о последовательности политического курса. На посту лорд-канцлера он стремился к совершенствованию законодательства, справедливости для бедных, к материальному обеспечению короны через стандартное налогообложение, но с разной степенью эффективности; в частности, он игнорировал общепринятый конституционный здравый смысл, пытаясь ввести налоги без согласия парламента. Одним словом, он был силен в ораторском искусстве, но слаб в достижении результатов. Вопреки традиционному взгляду он получал поддержку Совета для своих действий. На самом деле крупнейшим провалом Уолси считается налог «Дружественный дар» (The Amicable Grant), однако за него официально выступили герцоги Норфолк и Саффолк, граф Шрусбери, Катберт Тансталл (епископ Лондона), Томас Мор и другие советники, а также судьи[151]. Тем не менее столь же справедливо, что Уолси считал несущественными мнения всех людей, кроме Генриха VIII, или отбрасывал их как исходящие от врагов, ошибочные или невежественные. В дипломатии он старался достичь европейского согласия ради мира, но был вынужден выступать за войну по желанию Генриха VIII, проявляя чистой воды оппортунизм. В любом случае мир для него значил меньше, чем власть и слава – честь для своего короля и себя. При этом уверенность в собственном таланте иной раз заставляла его терять чувство реальности, как в Звездной палате, где, несмотря на все советы, он сделал себя и судьей, и тяжущейся стороной.

Разумеется, если бы Уолси только следовал конкретным распоряжениям Генриха VIII, картина выглядела бы совершенно иначе. Уолси в самом деле последовательно сохранял позицию верного исполнителя королевской воли; и это было не просто проявлением такта или способом собственной презентации: именно так и обстояло дело. Но, хотя Генрих руководил общей политикой и время от времени грозно заявлял, что «заставит подчиниться любого, кто скажет слово против», пока карьера Уолси была в зените, король принимал самостоятельные решения только в самом широком смысле, при этом он значительно плотнее контролировал патронат (включая церковный), чем это иной раз предполагается. Генрих действительно серьезно относился к посланиям Уолси: внимательно их прочитывал и отвечал на все вопросы; король сохранял свои независимые источники информации, а время от времени наслаждался, уличая в несостоятельности иформаторов Уолси. Тем не менее до лета 1527 года именно Уолси практически неизменно вычислял доступные варианты действий и располагал их в нужном порядке для рассмотрения короля; именно Уолси устанавливал рамки каждого последующего обсуждения; именно он контролировал поток официальной информации; выбирал для короля секретарей, чиновников среднего ранга и мировых судей; он оглашал решения, которые сам в значительной степени формулировал, если не принимал. Во внутренней сфере фискальная политика в начале 1520-х годов определялась планами Генриха на вторжения и кампании 1522–1523 годов, однако конкретная ответственность короля за займы Уолси в эти годы и «Дружественный дар» не отражена в документах. И во внешней политике, хотя ответственность Генриха за ее общее определение не подвергается сомнению, Уолси оставались не просто детали. Иностранным послам Генрих казался исключительно последовательным: он был решительно настроен на завоевание новых территорий во Франции. Уолси в принципе разделял цель короля, но на практике затягивал свое решение[152]. Он всегда первым встречался с послами, отвечая им extempore – без подготовки. Затем во время беседы Генрих обычно повторял его слова. Расходились во мнениях Генрих и Уолси очень редко, как, например, летом 1521 года, когда Уолси находился в Кале и поэтому не имел возможности прибыть ко двору, или весной 1522 года, когда Уолси высказывался за одновременную атаку на французский флот, стоящий на якоре в различных портах, а Генрих считал этот план слишком рискованным[153]. Соответственно, повседневно король и министр работали в гармоничном согласии. Однако объяснять алчность Уолси, его монополистические устремления и постоянное использование тактики запугивания на том основании, что это не только полезно Генриху, но и содействует делу королевской политики, – значит говорить больше, чем мы можем знать.

При этом истинная правда, что Генрих видел дипломатическую ценность в претензиях Уолси на власть. 12 августа 1514 года король сообщил папе римскому об англо-французском мире, а в другом письме от того же числа просил Льва X посвятить Уолси в сан кардинала, говоря, что нуждается в его помощи и считает его одним из своих самых дорогих друзей[154]. Правда, Уолси и сам не