Сочинения - Квинт Флакк

Лишь бы цветуща, стройна, изящна была, не стараясь

Выше казаться, белей, чем природа ее одарила.

Если прижмется ко мне и крепко обнимет руками, —

Будет она для меня всех Илий милей и Эгерий.

Буду ласкать, не боясь, что муж из деревни вернется,

Что затрещит под ударами дверь, залают собаки,

Криком наполнится дом, любовница вскочит с постели

130 И завизжит рабыня-пособница: «Горе мне, бедной!» —

За ноги эта страшась, за приданое — та, за себя — я.

Без подпояски бежать и босыми ногами придется,

Чтоб не платиться спиной, деньгами, а то и бесчестьем.

Горе — попасть в такую беду: согласится и Фабий.

123

3

Общий порок у певцов, что в приятельской доброй беседе,

Сколько ни просят их петь, ни за что не поют; а не просят —

Пению нет и конца! Таков был сардинец Тигеллий.

Цезарь, который бы мог и принудить, если бы даже

Стал и просить, заклиная и дружбой отца и своею, —

Все нипочем бы! А сам распоется — с яиц и до яблок

Только и слышишь: «О Вакх!» — то высоким напевом, то низким,

Басом густым, подобным четвертой струне тетрахорда.

Не был он ровен ни в чем. Иногда он так скоро, бывало,

10 Ходит, как будто бежит от врага; иногда выступает

Важно, как будто несет священную утварь Юноны.

То вдруг двести рабов у него; то не больше десятка.

То о царях говорит и тетрархах высокие речи;

То вдруг скажет: «Довольно с меня, был бы стол, хоть треногий,

Соли простая солонка, от холода грубая тога!»

Дай ты ему миллион, как будто довольному малым, —

И в пять дней в кошельке ничего! Ночь гуляет до утра;

Целый день прохрапит! Не согласен ни в чем сам с собою!

Может быть, кто мне заметит: «А сам ты? Ужель без пороков?»

20 Нет! Есть они и во мне, но другие и, может быть, меньше.

Новия Мений бранил за глаза и вышучивал дерзко;

Кто-то сказал: «А сам ты каков? Уж нам-то известно,

Что ты за птица!» А Мений в ответ: «О! Себе я прощаю!»

Это пристрастье к себе самому и постыдно и глупо.

Ежели сам на свои недостатки глядишь ты сквозь пальцы,

То почему же в друзьях ты их любишь высматривать зорко,

Словно орел или змей эпидаврский? А что, коль на это

Сами друзья на тебя такими же взглянут глазами?

Вот человек: он строптив, не по нашему тонкому вкусу,

30 Можно смеяться над ним за его деревенскую стрижку,

За неумелые складки одежд, за башмак не по мерке;

Честен и добр он зато, и лучше нет человека,

И неизменный он друг, и под этой наружностью грубой

Гений высокий сокрыт и прекрасные качества духа!

А испытай-ка себя: не посеяла ль матерь-природа

Или дурная привычка в тебе недостатка какого?

В брошенном поле бурьян вырастает, что выжечь придется!

Страстью любви ослепленный не видит ничуть недостатков

В милой подруге; ему и ее безобразие даже

40 Нравится: так любовался Бальбин и наростом у Агны!

Если бы в дружбе мы так заблуждались, сама добродетель,

Верно, почтила б тогда заблужденье подобное наше.

В друге должны мы сносить терпеливо все недостатки,

Так же как в сыне отец снисходительно многое терпит.

Если сын кос, говорит: «У него разбегаются глазки!»

Если он мал, как уродец Сизиф, называет цыпленком.

Ежели сын кривоног, о нем говорят: «Косолапит»,

Ежели пятки толсты: «Смотри, как шагает он важно».

Так ты суди и о друге, и, ежели скупо живет он, —

50 Ты говори, что твой друг бережлив; коли хвастает глупо —

Ты утверждай, что друзьям он понравиться шутками хочет;

О грубияне развязном скажи: «Он прям и отважен»;

О сумасшедшем: «Он пылок не в меру». От этого дружба

Крепче бывает меж нас, и согласье людей съединяет!

Мы же, напротив, готовы чернить добродетель; наводим

Грязь на чистейший сосуд; того, кто скромен и честен,

Мы называем тотчас чудаком, отставшим от века;

Тот, кто не любит спешить, для нас — ленивый тупица;

Ну, а ежели кто любой западни избегает,

60 Если, живя меж людей и завистных, и злобных, и хитрых,

Злому не выдаст себя безоружной своей стороною,

Мы говорим: он лукав, а не скажем, что он осторожен.

Если кто прост в обращенье, — как я, Меценат, пред тобою

Часто бывал, — чуть приходом своим иль своим разговором

В чтенье он нас развлечет, в размышлении нам помешает, —

Тотчас готовы его обозвать назойливым дурнем.

Как легкомысленны мы в неправых таких приговорах!

Кто без пороков родится? Тот лучше других, в ком их меньше.

Но снисходительный друг, как и должно, — мои недостатки

70 С добрыми свойствами, верно, сравнит, и склонится лишь к добрым.

Если их больше и если он сам дорожит моей дружбой —

Ибо тогда ведь и я на тех же весах его взвешу.

Если ты хочешь, чтоб друг у тебя не заметил нарыва,

Не замечай у него и прыщика. Кто снисхожденья

Хочет к себе самому, тот умей снисходить и к другому!

В самом деле: уж ежели гнев и пороки иные

Мы, глупцы, не умеем из душ истребить совершенно,

Что же рассудок с своими и мерой и весом? Зачем же

Он не положит за все соразмерного злу наказанья?..

80 Если б кто распял раба, со стола относившего блюда,

Лишь за проступок пустой, что кусок обглоданной рыбы

Или простывшей подливки он, бедный, дорогой отведал, —

Ты бы сказал, что безумнее он Лабеона. А сам ты

Сколько безумнее, сколько виновнее! Друг пред тобою

В самой безделке пустой провинился, — а ты не прощаешь,

Словно злопамятным хочешь прослыть; а ты, ненавидя,

Все убегаешь его, как должник убегает Рузона,

К дню платежа не успевший собрать ни процентов, ни суммы

И обреченный, как пленник, внимать его нудным рассказам!

90 Друг мой столовое ложе мое замарал; или чашу

Древней работы свалил со стола; или с блюда цыпленка

Взял, хоть он был предо мной; так неужто за это на друга

Я осержусь? Да что ж я бы сделал, когда б обокрал он,

Тайну бы выдал мою или мне не сдержал обещанья?..

Те, для кого все проступки равны, все равно не сумеют

В жизни так рассуждать: против них и рассудок и опыт,

Против них, наконец, и мать справедливости — польза!

В те времена, когда из земли поползло все живое,

Между собою за все дрались бессловесные твари —

100 То за нору, то за горсть желудей кулаками, ногтями,

Палками бились, а там и мечами (нужда научила!),

Вплоть до того, как они для вещей имена подыскали.

Тут уклонились они от войны; города укрепили;

Против воров, любодеев, разбойников дали законы:

Ибо и прежде Елены велись из-за похоти бабьей

Стыдные войны не раз; но все, кто в скотском порыве

Рвался страсть утолить, от сильной руки погибали

Смертью бесславной — как бык погибает, убитый сильнейшим

Против таких-то бесчинств и придумали люди законы —

110 В том убедиться легко, листая всю летопись мира;

Ибо ведь чувством нельзя отличить неправду от правды,

Как отличаем приятное мы от того, что противно;

Да и рассудком нельзя доказать, что и тот, кто капусту

На огороде чужом поломал, и тот, кто похитил

Утварь из храма богов, одинаково оба виновны!

Нужно, чтоб мера была, чтоб была по проступку и кара,

Чтоб не свирепствовал бич, где и легкой хватило бы розги.

Впрочем, чтоб тросточкой ты наказал заслужившего больше,

Этого я не боюсь! Ты всегда говоришь, что различья

120 Нет меж большой и меж малой виной, меж разбоем и кражей;

Будто ты все бы одной косою скосил без разбора,

Если б тебя избрали царем. Но разве не царь ты?

Ты ведь твердишь, что мудрец — уж тем самым богач, и сапожник,

И красавец, и царь: так чего желать, все имея?..

«Нет, ты не понял меня, — говоришь ты, — Хрисипп, наш наставник,

Так говорит, что мудрец хоть не шьет ни сапог, ни сандалий,

Но сапожник и он». — Почему? — «Потому что и молча

Гермоген — все отличный певец, а Алфен — все сапожник

Ловкий, как был, хоть и бросил снаряд свой и лавочку запер!

130 Так и мудрец. Он искусен во всем; он всем обладает,

Следственно, он над всеми и царь». Хорошо! Отчего же

Ты не властен мальчишек прогнать, как они всей толпою

Бороду рвут у тебя и как ты надрываешься с крику?..

Ты и мудрец, ты и царь, а без палки смирить их не можешь!

Кончим! Пока за квадрант ты, царь, отправляешься в баню

С свитой покуда незнатной, с одним полоумным Криспином,

Я остаюся с друзьями, которые — в чем по незнанью

Я погрешу — мне охотно простят; я тоже охотно

Их недостатки сношу. И хоть я гражданин неизвестный,

140 Но убежден, что счастливей царя проживу я на свете!

124

4

Аристофан и Кратин, Евполид и другие поэты,