Мечеть Парижской Богоматери - Елена Чудинова

– Грязные бредовые сказки, только и всего.

– Средневековье, плохо знакомое с исламом, оставило нам довольно детальные описания демонов, называющихся суккуб и инкуб. Инкуб нас, благодарение Богу, сейчас не интересует. А вот суккуб нам весьма интересен. Это демон в женском обличье, ищущий половой связи с мужчинами. Скажу еще раз – демон в женском обличье, а не женщина. И такая вот половая связь с демоном всегда выходит смертному боком… когда одна черноокая красотка ухватит и пойдет ублажать так, что мало не покажется, а потом перекинет другой, а если не достанет силы развлекаться, придется есть особое мясо тамошних быков, весьма умножающее мужскую силу, да жевать побыстрее, потому что третья красавица уже тянет руки… И так – вечно, постоянное, непрестанное, жуткое совокупление с нечеловеческими существами, хоть умоляй, хоть кричи, ты ведь этого хотел? Ты считал это наградой? Ты пытался ее заслужить? Так получай, получай сполна!

– Вы в самом деле в это верите? – Эжен-Оливье споткнулся о разбитую шпалу, но удержался, не упал.

– Все, с чем мы сталкиваемся сейчас, давно описано, давно сказано. Вправду ничто не ново под луной. Кстати, о луне. Ты считаешь случайностью, что у нас солнечный календарь, а у них – лунный? Луна – мертвое светило в отличие от животворящего солнца. Все поклонники дьявола, во все времена, чтили луну.

– Вы считаете, что они поклоняются дьяволу? – Эжен-Оливье присвистнул было, но этот звук очень уж неприятно отозвался в угольной черноте.

– Я не могу это утверждать, коль скоро они сами этого не утверждают, – напряженно ответил отец Лотар. – Но как христианский священник я не могу не обращать внимания на то, что должно меня настораживать. Если мне говорят, что в раю человека встречают существа, весьма подходящие под описание суккубов, я должен спросить себя – а наверное ли это рай? Это больше походит на ад. Если луна выставляется главным символом некоей религии, как я могу не вспомнить о том, что от культа луны неотделим сатанизм?

– А я не могу представить себе, как можно всерьез верить в сатану, в ад, да и в рай, строго говоря, тоже. Они, по-моему, просто психи, фанатики со снесенной крышей, а вот Вы… Простите, Ваше Преподобие, но я не хочу врать.

– Да ничего. Где-то тут была эта штука? Ага! Сейчас доберемся с комфортом.

Фонарь выхватил из темноты тележку с длинным рычагом-палкой, напоминающим детские качели.

– Роскошь! Дрезина на ходу! В самом деле, шикарное у Вас средство передвижения, Ваше Преподобие.

– Переведем ее на основной путь, – священник, высвобождая руки, прикрепил фонарь к комбинезону. – Погоди, я перевожу стрелку. А теперь взялись!

– Уф-ф! – Эжен-Оливье запрыгнул на узенькую платформу. – Только как бы Вы добирались, если б отправились одни? Пешком?

– Зачем же? Так же бы и добирался.

– Вы хотите сказать, что гурия – это и есть этот самый суккуб? – Эжену-Оливье казалось, что отец Лотар занимается все-таки изрядной ерундой.

– Я хочу сказать, что дьявол, в общем, довольно часто выполняет свои обещания, – резко сказал священник. – Он говорит – ты получишь возможность иметь сношения с семьюдесятью двумя черноокими красавицами. Превосходно, думает человек, но ему не приходит в голову спросить: а будет ли мне от этого хорошо? Но когда одни из двенадцати врат этого примечательного места отворятся для него, будет уже поздно. Поздно будет кричать.

– Вы смогли бы качать дрезину в одиночку? – недоверчиво спросил Эжен-Оливье.

– Сколько раз так делал. У нас еще в семинарии уделялось большое внимание спорту. Полезная привычка, как я не устаю убеждаться.

Дрезина потихоньку набирала ход.

– Ну, так что ты хотел сказать о моей снесенной крыше?

– Я так не говорил.

– Что поменяется, если ты выберешь в мой адрес более вежливое выражение, чем в адрес мусульман?

– Вы правы. Отец Лотар, а Вы не… Вы не играете в игру? Я могу понять, что Вы очень любите мессу, и могу понять, что пока живы, не позволите всяким там запретить Вам ее служить. Могу понять, что христианство – достаточно важная часть нашей культуры, чтобы за нее можно было умереть. Но все-таки эти штуки… дьявол там, демоны, ангелы, рай, ад… Я думал, что даже священники давно уже считали это ну как бы символами.

– Поколения католических священников, что считали дьявола риторической фигурой, остались в прошлом! – Резко, в промежутках между качаньями рычага, заговорил отец Лотар. – Думаю, они горят в том самом аду, который также почитали за риторическую фигуру, эти священники двадцатого века! Из-за них Римская Церковь пала, а затем перестала существовать. Именно они сказали, как в дурацком анекдоте, «и вы правы, и вы правы, и вы по-своему правы». Все народы идут к Богу, только каждый своим путем! Незачем и миссионерствовать, коли так! А без сознания того, что является единственным сосудом Истины, Церковь Христова не живет. Это – глаз без зрения, тело без души. Столетиями Римская Церковь говорила – «права только я»! В двадцатом веке ее разъел либерализм, и она сказала – «всяк прав по-своему». На этом католицизм кончился, начался неокатолицизм, то есть слегка театрализованная гуманистическая говорильня. Знаешь, как нас учили в семинарии? Если Святое Причастие упало на пол, священнику надлежит сперва опуститься на колени, вылизать в этом месте камень, а затем взять специальное долото и стесать в порошок слой, которого Причастие коснулось. Ну, этот каменный порошок тоже потом надо собрать, словом, много чего еще надо делать… И все это может не казаться человеку идиотизмом только при одном условии. Он должен верить, что имеет дело с Плотью Христовой. А если он считает, что пресуществленная облатка – это как бы Плоть Христова, символически Плоть Христова, то можно просто поднять и в карман положить, а потом спокойно ходить по этому месту, как и делали уже лет семьдесят неокатолики. Еще интереснее – лишние облатки они после мессы вообще выбрасывали, ты подумай, лишнее Тело Христово! Разве захочется умереть за облатку, которую ты сам вытряхиваешь из Потира в мусорное ведро? И вот, когда настоящий враг, почитающий истиной только себя, а сговорчивых либеральных католиков втихую – дураками, пришел, никто и не захотел умирать. И вместо них умерла Римская Церковь.

– Не совсем никто. Мой дед… Он был… Все в нашей семье были министрантами Нотр-Дам. Он был убит, когда ваххабиты пришли захватить собор. Он умер за Нотр-Дам, а священник сбежал.

– Так ты – внук мученика? Ты счастлив, он стоит за тебя.

– Но ведь дед-то как раз был этим, неокатоликом, как Вы говорите. Он и ходил к нелатинской коротенькой мессе, и Причастие, наверное, в руку брал.

– Он мученик, прочее неважно. Пойми, не мирянину решать, как обращаться со Святым Причастием, какой должна быть месса. Неправильно наученного мирянина Господь простит. Вся ответственность – на духовенстве. Вот Господь и послал твоему деду стойкости, а священнику не послал. И все же таких, как твой дед, было мало, очень мало. Неокатолицизм разъел веру. Нетрепетное обращение с Причастием, отсутствие постов, тут слишком много соблазна и для мирян.

Дрезина летела в темноте, луч света слишком быстро скользил впереди, чтобы что-то можно было разглядеть в нем.

– Погодите-ка, отец Лотар! – вдруг дошло до Эжена-Оливье. – Сколько же Вам лет?

– Мне тридцать три года.

– Так как же Вы могли учиться в семинарии?

Священник засмеялся, ритмично орудуя рычагом.

– О, я успел официально проучиться целый год! Только потому, конечно, что семинария не была неокатолической, их-то все позакрывали двумя годами раньше. А я успел застать семинарию Флавиньи, фантастическое место, там был монастырь еще во времена Карла Мартелла[50]. Представь только, я жил в стенах, что помнили времена, когда Франция даже еще не почиталась «возлюбленной дочерью Церкви», а только зарабатывала свое право на этот титул! И камни их помнили, я это чувствовал. Лет мне было, как тебе, в эти годы очень обострен внутренний слух. В конце двадцатого века, понятно, древний монастырь сделался никому не нужен. Стены выставили на продажу. И несколько духовных Детей Монсеньора Марселя Лефевра купили Их для Священнического Братства Святого Пия Десятого. Так же, как и стены семинарии Экон в Швейцарии. Раньше три младших курса семинарии размещались во Флавиньи, а в Эконе учились старшие семинаристы. Но это уже с десятых годов изменилось, во Флавиньи стал преподаваться полный курс.

Отец Лотар замолчал, вспомнив вдруг, как вернулся домой на Пасхальные каникулы, семинаристом, уже несколько месяцев как получившим благословение на сутану. В комнате, привычной, но такой уже чужой, сидел на кровати потрепанный плюшевый медвежонок, с которым он спал все детство. Ну, на такое способна только его мама: медвежонок был наряжен в новехонькую сутанку с белым воротничком! Лотар прикрыл сперва дверь, а потом уже взял медвежонка на руки. Да, брат, мы с тобой оба за это время покрутели.